Пятьдесят процентов любви

Спустя пять лет после войны Министерству таки понадобились кредиты. Выплата компенсаций родственникам погибших, восстановление Хогвартса, установка памятников и мемориальных досок в честь героев битв — мероприятия очень затратные. Тем более, что, учитывая количество героев, мрамора потребовалось немало. Так что теперь кроме, как к гоблинам, отцам нации идти было некуда. Кроме того, они вроде и за права гоблинов воевали... тоже. Хотя гоблинам на них, на права и на то, кто там у власти, плевать с большого гринготтского шпиля. Единственное, что волнует гоблинов на самом деле, это золото. И серебряные сикли. Впрочем, к кнатам они тоже относятся без пренебрежения. Вот поэтому они отправили в Министерство меня. Я к тому времени два года как работала в Гринготтсе и была там на приличном счету. Да и вообще выбора у них не было — магов в штате раз-два и обчелся, а посылать в Министерство гоблина никто не собирался: у них это воспринималось как наказание — работать с людьми. В общем, задание огребла я. Конечно, вопрос о том, дать Министерству кредит или послать его вежливо к покойному Лорду, будут решать шишки поважнее; но собранные мной данные на это тоже изрядно повлияют. Хотя дело, по большому счету, не в том, дать заем или нет, — дадут в любом случае; все упирается в ту сумму, в которую этот кредит правительству обойдется, — нам интересно, чтобы она была побольше, Министерству, само собой, наоборот. Чтобы знать, сколько запрашивать, мы и проводили проверку. В общем и целом, шанс для меня был неплохой в отношении карьеры; но и работка предстояла нехилая — анализ финансовой деятельности Министерства за последние пять лет. Очень поверхностный, конечно; для полного анализа тут всему Гринготтсу пришлось бы пахать года два. Но и на беглый анализ должно было уйти не меньше месяца. Гоблины меня не торопили; уж они-то совершенно правильно рассчитали, что чем дольше затягивается ожидание решения, тем на более высокий процент в итоге можно будет раскрутить правительство. Все равно других вариантов кредитования у Министра не было: иностранные банки, без сомнения, подыграли бы Гринготтсу — там ведь тоже гоблины работали. Честное слово, жаль, что Лорд не выиграл: уж он-то по крайней мере не отдал бы финансовую власть в стране этим ушастым карликам. Ума у них не отнять, так же, как и золота; поэтому, собственно, их и не следовало бы подпускать к банковскому делу ближе, чем на милю. В Министерстве меня приняли нормально; сейчас, по прошествии нескольких лет, отношение к бывшим Упивающимся и их родственникам действительно стало близким к той толерантности, которая декларировалась в первый послевоенный год. Мне никто не мешал, хотя загруженными работой я бы министерских чиновников не назвала и под Круцио. Чаепития, сплетни и бесконечная переписка, кажется, составляли основу их деятельности. В Гринготтсе я привыкла к несколько иному ритму. Вообще-то в первые дни работы в банке я аппарировала из-за рабочего стола прямо на диван в своей квартире, и не успевала заснуть, как уже пора было просыпаться. Потом, конечно, стало проще, но, думаю, все равно эта причина была не последней в списке, который намеревался предъявить мне супруг, объясняя, почему он хочет развестись со мной. Список, очевидно, был длинный, но я не дала мужу шансов его озвучить: он сказал — «я думаю, мы должны развестись, потому что…», я быстренько сказала «согласна», он закрыл рот и не открывал его до суда, где, в свою очередь, сказал «согласен» и вернул мне свободу, а я ему — обручальное кольцо. Ах да, он еще сказал, что мне следовало добавить к своей фамилии не Блэк, а Гринготтс. Вот именно из-за этого я считаю, что моя работа его раздражала. И еще то, что детей у нас не было. А мне, честное слово, было некогда. И лень. А сейчас я сидела за большим, когда-то кожаным столом, который мне весьма любезно предоставило Министерство, — чтоб этот стол у них к полу прирос заклинанием Вечного приклеивания, — и аккуратно работала, наблюдая, как сотрудники славного ведомства в большей или меньшей степени валяют ваньку и маются дурью. А через несколько дней я поняла, что за мной тоже наблюдают. Точнее, пялятся. Потому что наблюдают — это когда по заданию. А Джинни Уизли — Поттер то есть — никто задания наблюдать за мной дать не мог. Откуда я знаю? Да уж знаю. В Министерстве даже сейчас не одни гриффиндорцы работают. Значит, она просто пялилась. Неизвестно зачем. Она и работала неизвестно зачем. Я-то точно знаю количество поттеровских галлеонов. С таким счетом можно всю жизнь на завтрак Феликс Фелицис пить и все равно не разориться. Не самые богатые люди страны, конечно, но для безбедной жизни достаточно. Это Паркинсоны, хоть и чистокровные, не могли позволить себе не работать. Именно поэтому родители так радовались, когда у меня завязалась дружба с Малфоем. По-моему, они еще долго продолжали радоваться — уже после того, как я сама поняла, что нам с Драко ничего не светит. Кроме дружбы, конечно. Хотя эта самая дружба — она у меня сейчас самое дорогое. Даже дороже работы. А поженись мы — глядишь, уже Фурункулюсами друг друга награждали бы вместо «спокойной ночи». Так что я не жалею, что у нас не сложилось. А вот мама до сих пор вздыхает. А что вздыхать? — самой надо было Люциуса очаровывать, а не Теренса Паркинсона. Была бы сейчас леди Малфой, а я — богатой наследницей, а Драко вообще бы не было… нет, пожалуй, это тоже не вариант. Пусть уж все идет, как есть. И вообще — можно подумать, это от меня зависит… размечталась. А Джинни Поттер так и пялится. Сидит в соседнем кабинете, стол стоит наискосок, так что через открытую дверь ей меня прекрасно видно. Ну и мне ее тоже: иногда случайно подниму глаза от бумаг и успеваю заметить движение — она наклоняет голову к своим пергаментам. И краснеет. Салазар великий, как она краснеет! Как молоко, в которое опрокинули пинту клубничного сока. Будь у меня такая кожа, я бы краснеть разучилась раньше, чем научилась летать. Это ж невозможно — все равно что на лбу написать «ах, вы меня смущаете». Смущаться-то смущается… а через полчаса поднимаю голову — а она опять глазки свои голубенькие еле успевает отвести. Мне-то нравятся темно-синие… впрочем, неважно. Дня через два я привыкла, что она смотрит. Мало ли… Может, ей жить скучно стало, и девушка решила в одиночку раскрыть крупный заговор Темных сил — я главная подозреваемая, естественно, потому что других родственников Упивающихся поблизости не наблюдается. Или она следит, чтобы я, не дай Мерлин, факты не подтасовывала, с целью опорочить Министерство в глазах финансовых воротил магомира. Можно подумать, само Министерство с этой задачей плохо справляется… В общем, я привыкла. На меня еще и не так смотрели, и что? Жива, здорова, благополучна. Так что успехов, Уизли! Может, дырку на мне протрешь взглядом… Через месяц оказалось, что собранных данных недостаточно, и я застряла в Министерстве еще на месяц. На сей раз предстояло проверить некоторые статьи расходов более детально. Я, в общем, не расстроилась: работа непыльная, кропотливости и въедливости мне не занимать. Тем более, наш главный дал понять, что они моими результатами очень довольны. Так что я была жизнью вполне удовлетворена. А министерские настолько ко мне привыкли, что даже на очередную вечеринку пригласили — день рождения кого-то там. Я отказываться не стала — лишние знакомства никогда не помешают. Вела себя как полная очаровашка: тут уж на меня не только Джинни Поттер пялиться стала, но и кое-кто еще, мужчины, естественно. О моем браке и разводе, конечно, многие знали, а вот о той старой истории — почти никто. Поэтому я на правах стопроцентной гетеросексуалки весело кокетничала с Энтони и с Рупертом, а еще с Перси Уизли, который выглядел как полное чмо, зато имел в перспективе неплохую карьеру. Я, конечно, не идеал женской красоты, но достаточно сообразительна для того, чтобы превратить недостатки лица и фигуры в достоинства или хотя бы умело их скрыть. Глупо не пользоваться тем, что у тебя есть, учитывая, что женщин до сих пор встречают отнюдь не по уму. На мой ум в первую очередь внимание обратили пока только гоблины, за что я их сразу и начала уважать. Впрочем, не буду врать — я вообще не люблю плохо выглядеть, неважно, кто вокруг — маги, гоблины или пустыня с верблюдами. Изрядная часть моей вполне приличной зарплаты уходит на заботу о внешности. А что? Зарплата-то моя. Зато я давно не знаю, что такое смущение из-за немодной мантии или несвежего маникюра. А вот Джинни Уизли… Поттер, я хочу сказать, явно исповедовала естественность. Максимум, на что ее хватало — тушь на рыжих ресницах и блеск на губах. Очевидно, Герой предпочитал натуральную красоту… если это можно назвать красотой, конечно. Во всяком случае, мои взгляды на красоту со взглядами Поттера точно не совпадали. Можно подумать, у нас вообще какие-то взгляды совпадали… Впрочем, Уизли в отделе любили. И в Министерстве тоже. Уж не знаю, личное очарование тому причиной или то, кто был ее муж. Ехидство? Ну что вы; просто реальный взгляд на вещи. Конечно, у нее были бы друзья, и будь она просто Уизли или, к примеру, Лонгботтом. Но если вы мне скажете, что никто из ее друзей и знакомых ни разу не испытывал тщеславной гордости, произнося «А вот вчера у Поттеров…», я рассмеюсь вам в лицо. Вообще-то мне тоже не мешало бы подружиться с ней… но это выше моих сил, хоть заавадьте. Паркинсоновская практичность при этой мысли отступает перед моей персональной гордостью. Возможно, я набралась этих глупостей от бывшего мужа — Блэки всегда ставили гордость превыше всего, и мой супруг, хоть и происходил от глубоко побочной ветви семейства, по этому показателю не уступил бы самой Вальбурге. Так или иначе — не собиралась я дружить с Поттер. Когда народ уже изрядно поднабрался огневиски — я-то много не пила, просто не люблю, но искусно делаю вид, что не хуже других, — я вышла «попудрить носик», как говорится, — а на обратном пути наткнулась на Джинни Уизли. В коридоре. И она сказала мне, что у меня очень красивая шея. Мол, это видно, когда я смеюсь, запрокидывая голову. Ну да, есть у меня такая привычка. Это не значит, что мне на самом деле так уж смешно. Это значит, что у меня хорошее настроение и я могу позволить себе немного расслабиться. И вообще, людям приятно, когда на их шутки так реагируют. Вот только я не знала, что Уизли… ну да, Поттер, — реагирует на это так неадекватно. А ведь она вроде бы и пила немного. Впрочем, раскрасневшиеся щеки и блестящие глаза — Мерлин, какой отвратительный голубой цвет — говорили об обратном. — Уизли, какого черта ты так напилась? — напрямик спросила я. — Ты вообще красивая, — ответила она. И провела пальцами по моему виску и щеке. Мягкими такими пальчиками. И я растаяла, как полная дура. Давно уже ко мне никто так не прикасался. Ведь прошло почти два года с тех пор, как мы расстались с Эм… неважно, в общем. Потом я была замужем. За мужчиной. Это как бы… несколько не то. Не то чтобы меня от них тошнило; у меня вообще луженый желудок; и потом, я же обещала себе, что буду счастлива — вот я и была. А Уизли сейчас возникла совсем не ко времени. Она вообще была почти последним человеком, которого я могла бы представить в такой роли. И вот поди ж ты — стоим в коридоре чертова Министерства и уже целуемся. И губы у нее, оказывается, тоже мягкие. А вот запах огневиски явно лишний. — Джинни, ты немного перебрала. Давай вернемся в отдел, выпьем кофе, — я пытаюсь уговорить ее по-хорошему, помня о том, чья она жена. Хотя мое любопытство уже подняло голову и очень интересуется: что там происходит, в семье Героя волшебного мира, если его супруга бросается на женщин, к тому же из числа не самых благонадежных? Я отдираю ее руки от пуговиц моей мантии, а она наклоняет голову и целует мою шею под расстегнутым воротом. И не просто целует, а так, будто это… не знаю, последний сикль, что ли. В общем, нечто страшно ей необходимое. Щекотно… У меня что-то щелкает в мозгах, и я говорю себе, что ничего страшного в том, чтобы пойти на поводу ее желаний, не будет. И увлекаю ее за дверь какого-то кабинета. Нет, не мозги мной управляли, это точно… Утром на моем столе — бывшем кожаном — стоял букет белых роз. Терпеть не могу розы. Даже белые. Не говоря уж о том, что мне такое внимание явно ни к чему. То есть… то есть вчерашнее происшествие вообще не должно было иметь никакого продолжения. Смущенная и краснеющая Уизли — максимум, чего я ждала. Какие еще цветы? Я спокойно села на место, приподняла бровь, показывая неуместность расспросов об «авторстве» букета (полезный жест, у Драко научилась), и только через полчаса, когда все наговорились и занялись обычной межотдельской перепиской, посмотрела незаметно в сторону Уизли. Она точно не была смущенной. Ну разве что чуть-чуть. В ее голубые глазки будто по Люмосу вставили. Сидела, светилась, улыбалась. Ну чего ты мне улыбаешься?!! А если кому-нибудь еще в голову этот вопрос придет? Что ты говорить будешь? Джинни Поттер улыбается Панси Паркинсон-Блэк, как лучшей подруге. Да если бы как подруге — это еще меньшее из зол… Она улыбалась мне, как любовнице. Ни больше, ни меньше. Ты мне не любовница, Поттер. Ты — получасовое нетрезвое приключение. Да таких случаев сотни — на каждом корпоративе. Вечеринка без секса с коллегой — все равно что свадьба без невесты. Это просто мне не повезло — я работаю в гоблинском коллективе. Там и корпоративы-то не приняты, не говоря уж о тесных физических контактах. В общем, перестань улыбаться и убери свои розы. Они полынью пахнут. Все это я пыталась передать ей мысленно. Но, очевидно, тупость супруга в области ментальных техник, на которую еще Снейп жаловался, оказалась заразной. Уизли ничего не понимала. Я скрипнула зубами и уткнулась в бесконечные свитки. И не поднимала головы до самого обеда. Вот же… нажила неприятности на свою голову. Два года вела себя идеально, дернул же боггарт расслабиться… Теперь надо что-то делать, пока никто ничего не заметил. Я так усиленно думала, что же делать, что забыла про обед. И когда что-то опустилось на мое плечо, чуть не подскочила. Оказалось, это была рука Джинни. А все остальные уже ушли на перерыв. Мы были одни. Вот и славненько. Сейчас-то мы и расставим точечки над «и». — Тебе понравились цветы? — спросила она. И это после того, как я полчаса пыталась внушить ей, что мне они не понравились. — Вчера было замечательно, правда? — это тоже было вопросом. И утверждением. Призвав на помощь всю дарованную Салазаром дипломатию — это ведь Джинни Поттер, помните? — я открыла рот. — Да, Джинни, это было замечательно… — далее должно было последовать «но», фраза о том, что я этого никогда не забуду, и тактичный намек на то, что это происшествие ценно для меня своей уникальностью и неповторимостью. Ни в коем случае не повторимостью. — Я приду к тебе сегодня вечером? — перебила она. То есть никаких «но» она не ожидала. Ничего не понимаю. Ни-че-го. Отчетливо понимаю только одно — никаких «сегодня вечером» быть не может. И «завтра вечером» тоже. Вообще никаких «завтра». Все, что могло быть, уже было — вчера. — Джинни, хочешь тыквенного пирога? — в кабинет заявился Руперт. — Э-э… и ты, Панси… хочешь? — вот; вот этот ведет себя, как положено. Вчера он флиртовал со мной по пьяни, а сегодня вспомнил, что я ему не просто никто, а даже нежелательный элемент — в социальном плане. Поэтому он слегка смущается и ведет себя довольно принужденно. Именно так, как должна вести себя и Поттер. — Хорошо, — киваю я ей. Здесь все равно не поговоришь. Будем разбираться вечером. Да, у меня дома, а где же еще. Нет, никакой интимности. Я умею любую обстановку превратить в резко деловую. Со мной бывает очень неуютно, Поттер, ты еще в этом убедишься. А мне проблемы не нужны. Вечером Поттер прибывает, как «Хогвартс-экспресс», — по расписанию. И — о нет! — опять с белыми розами. Ну где она набралась этой пошлости? — Я не люблю розы, — заявляю спокойно, когда она протягивает мне букет. Держу руки в карманах и жду ее реакции. Люмосы в ее глазах гаснут и даже волосы становятся менее рыжими. Вот это уже ближе к правильному ходу событий. Недолгий разговор в том же направлении — и наше «приключение» им и останется. — Проходи, — улыбаюсь я той исключительно фальшивой улыбкой, которая отрепетирована специально для нежелательных клиентов. Я вовсе не хочу показаться грубиянкой — мне ведь надо только, чтобы она от меня отстала. Она идет впереди меня в гостиную, и через ее плечо я замечаю слабый свет заклинания. Когда она садится на диван, букета в ее руках уже нет. — Чай, кофе? — я продолжаю играть в сотрудницу крупного банка, встречающую клиента. — Да, — говорит она. Я сбиваюсь. — «Да» что? — Вообще — да. Всегда. Кто бы что ни говорил — я вовсе не бесчувственная. Просто выдержанная и хладнокровная. Но чувствовать я умею. Вот и сейчас я чувствую, как в одно мгновение изменилась расстановка сил. Что я сейчас ни скажи — все будет звучать фальшиво. Где же выход? Я намерена вернуть ситуацию под свой контроль, но никак не могу сообразить, какая роль мне сейчас подходит. А пока я туплю, Джинни Уизли — то есть Поттер — поднимается с дивана, подходит близко-близко, закидывает руки мне на шею и начинает целовать своими мягкими губами. Без всякого привкуса огневиски. Долгое воздержание все-таки очень вредно. Думать начинаешь не мозгом, а… ну вы поняли. Если бы последние Мерлин-знает-сколько месяцев я не была одна, я бы отшила Джинни Уизли без проблем, можете не сомневаться. Тоже мне, вейла нашлась… Но тело хотело… и в результате мозги опять капитулировали. А потом она ушла. Снова со своими Люмосами. И сказала «до свидания». А я сказала «угу». Хотя должна была сказать… да флоббер-червю понятно, что именно я должна была сказать. Она опять улыбалась мне в Министерстве. А поздно вечером явилась с гладиолусами. Либо кого-то расспросила — кого? — либо это где-нибудь в моем досье записано — «безумно любит гладиолусы». Учитывая, кто у нас муж — аврор, — в досье ей заглянуть не проблема. Гладиолусы не имеют запаха. И у меня не было причин не принять их. Тем более, что букет был действительно очень красив. Гладиолусы ало-белые. Гладиолусы бело-алые. А один — рыжий. Оттенка апельсина. Серединка цветков белая, а ближе к краю — легчайший алый оттенок. Зараза. Кажется, я не сказала этого вслух. Потому что Джинни Уизли сняла плащ и осталась. До утра. Как-то оно так получилось… Утром я проснулась довольно рано, и мозги наконец-то согласились включиться и обдумать создавшуюся ситуацию. Первым выводом, который мне удалось сформулировать, был тот, что я в создавшейся ситуации ни хрена не понимаю. То есть совсем. Живет себе девушка, имеет мужа, и счет в банке, и довольно престижную работу, и известность, и уйму друзей, и дом, и вообще все, что душе угодно. Наверное. И вдруг в один прекрасный день набрасывается на другую девушку, которая ей явно не пара ни по каким показателям и параметрам, вынуждает, можно сказать, заняться с ней любовью, а потом настойчиво достает знаками внимания, преследуя какие-то свои цели. Наверное. Маразм? Конечно. Однако моя задача — найти логику в происходящем. Итак, если ей стало скучно с Поттером… бывает такое? Еще как бывает. Герой хорош на пьедестале, а в семейной жизни — ничуть не лучше какого-нибудь заурядного Смита или Джонса. Это он с Волдемортом герой, а с женой — муж. Всего-навсего. Значит, если ей стало скучно, она должна была пойти и найти себе развлечение. В виде мужчины, естественно. Хотя… с мужчиной — это уже измена. А с женщиной — вроде как нет. Бытует такая точка зрения. Возможно, Уизли именно так и считает. Тогда все понятно… только не все. Могу поклясться всеми семью лордовскими хоркруксами, что это «приключение» у рыжей не первое. Не знаю, как это объяснить, но… поверьте на слово. А слово сотрудницы Гринготтса — не шутки. На этом месте моих размышлений она как раз и проснулась. Очень удачно, надо сказать. — Поттер, — сказала я. — Рассказывай. — Что? — спросила она ожидающе. — Где, с кем и что было до меня, конечно. Она не удивилась. Мне даже показалось, что она обрадовалась. И рассказала. Я правда не ожидала, что наш Герой так влип. Оказывается, нынешняя миссис Поттер впервые влюбилась на третьем курсе. Нет, Поттера она любила и раньше. Как Героя. Ну вы понимаете — того, за кем хочется идти, ради которого можно жизнь отдать, но гораздо лучше, если удастся отдать ему свое сердце, руку и остальное тело. И тогда тебе все будут завидовать, а ты будешь счастлива безмерно, потому что муж у тебя героический, и имя у него героическое, и член у него героический, и если на тебя нападет Волдеморт, всегда можно гордо сказать: «Я пожалуюсь на вас мужу…». Мне все это было близко и понятно, потому что у меня самой было примерно то же самое в отношении Драко. То есть я представляла себе, как захожу куда-нибудь — и вокруг раздается жужжание «леди Малфой, леди Малфой». В общем, глупости, свойственные девчонкам в период полового созревания. А вот влюбилась Джинни в рэйвенкловку. В Чжоу Чанг. Ну да, ту самую. У них даже организовался небольшой романчик. Так, ничего серьезного — с моей сегодняшней точки зрения, конечно. А для тогдашней Джинни, насколько я поняла, это было очень серьезно. Большое и Светлое Чувство. Любовь с большой буквы «Л». Для Чанг, очевидно, все было куда проще, и когда она заметила интерес к себе со стороны Поттера, Уизли она бросила быстрее, чем можно сказать «Нокс». Далее Уизли сделала то, за что я ее всегда буду уважать. Она вытерла слезы и сопли и увела Героя у своей бывшей. Эффектная месть. Ну и замуж за него вышла, почему нет? И жила себе спокойно. И тут появляюсь я. Она говорит, что ее как Импедиментой шарахнуло. И, учитывая собственный опыт, я ей верю. Это бывает. Больше я пока ничего выяснять не стала. Ни что она теперь собирается делать, ни как она объяснит мужу, где ночевала. В конце концов, она взрослый человек и это ее проблемы. А разговоров для одного утра и так достаточно. Пора вставать, а то и на работу опоздать недолго. И если Уизли такое прощают, то я репутацией рисковать не намерена. Завтрака я не предлагаю, и она понятливо аппарирует за полчаса до меня. Я собираюсь, не торопясь… надо бы все как следует обдумать, но думать не хочется. Я увязла в этих отношениях — это плохо; но Уизли трезво оценивает обстановку — это хорошо. Для начала достаточно. Для начала чего? «Для начала ничего», — отвечаю я себе. Вот закончу работу — и прощай, Министерство, прощай, любимый стол — бывший кожаный, — прощайте, сплетни коллег и — Джинни Уизли. То есть Поттер. «Прощай» не получилось. То есть работу я закончила, заработала премию и даже устную благодарность начальства — а это у нас ценится гораздо выше. Министерство должно было вот-вот получить свой кредит, а ко мне продолжала шляться Джинни Уизли. И я никак не могла от нее избавиться. Казалось бы, чего проще — закрыть дом от аппарации, не впускать сов, блокировать камин. Я так и делала. Но она ловила меня на ланче, или на прогулке в парке, или в магазине — ну не могла же я вообще никуда не выходить? А у нее как будто поисковик на меня был настроен. Впрочем, она, смеясь, говорила, что если любишь, то всегда чувствуешь, где человек находится, хорошо ему или плохо, весел он или раздражен. Тогда, получается, я никогда никого не любила. Впрочем, все это уизлевские глупости. Но почему-то я все равно в итоге приглашала ее к себе, и она являлась вечером со всем, с чем положено, — с цветами, с Люмосами, с запахом дождя, если шел дождь, с пирогами, которые я не ем из-за фигуры, или с какой-нибудь безделушкой, которые я вообще не выношу. Она изучала меня методом проб и ошибок. А как еще? — я ведь не слишком люблю вываливать что-то личное первой встречной. И дело десятое, что я с этой встречной сплю. Это еще не дает ей права лезть в мою личную жизнь. Она никогда больше не приносила мне розы, а после первой разнесенной Диффиндо плюшевой безделушки забавные мелочи тоже перестали пользоваться популярностью. Пироги она стала печь полезные — не с вареньем, а с рыбой или всякими растениями, — и я иногда даже стала их есть. Готовила она хорошо — говорят, это у них семейное. И мне было совершенно безразлично, как она объясняет своему Герою почти ежевечернее отсутствие. Может быть, курсы какие-нибудь придумала? По зельеварению? В те вечера, когда она не приходила, я иногда обнаруживала, что мне совершенно нечем заняться. А чем я раньше занималась по вечерам? Работала, читала, встречалась с друзьями… Теперь для этого были выходные. Я старалась успеть все за уик-энд, чтобы… Чтобы что? Чтобы освободить будничные вечера для Джинни Поттер? Получается, так. Я все-таки к ней привязалась. Привыкла, правильнее сказать. К свежим гладиолусам в вазе, к запаху дождя — когда шел дождь, к мягким губам и мягким пальчикам. Даже к пирогам этим чертовым, которым я все равно почти не ем. Из-за фигуры. Но когда в доме пахнет пирогом, он кажется более уютным. Панси Паркинсон мечтает об уюте. Докатились. До сих пор я предпочитала слово «комфорт». А это разные вещи, поверьте. Так же, как Уизли и Паркинсон. Очередной вечер. Мы сидим на диване по-турецки и играем в шахматы. — Ты меня любишь? — спрашивает она, делая ход. — Нет, — отвечаю я, обдумывая свою стратегию. — Совсем? — Глупый вопрос, — объясняю я. — Нельзя любить чуть-чуть. Или все — или ничего. — Ну а все же? — настаивает она. — Ты хоть немножко моя? — Немножко, — улыбаюсь я против воли. — Процентов на… семьдесят? — Почти. На десять. — Всего? Ты шутишь… На шестьдесят… пять. — На двадцать. — Шестьдесят. — Тридцать, — она все-таки втянула меня в свою игру. — Пятьдесят один, — говорит она. — Пусть у меня будет контрольный пакет. — Сорок девять, — отвечаю я. — Извини, но контрольный пакет всегда у меня. Она смотрит на меня серьезно и согласно кивает. В одно прекрасное воскресенье я все-таки решила обдумать сложившееся положение вещей. Делать было все равно нечего. Взяла зонтик и аппарировала в маггловский Лондон. Давно заметила — если где и есть спокойное место, так это среди магглов. Толпа народу, и никому до тебя дела нет. Лучше всего мне думается на ходу. Поэтому я наматывала на каблуки лондонские улицы, квартал за кварталом, и пыталась мыслить конструктивно. Получалось хуже некуда. Мне нравилось просто идти, уткнувшись взглядом в асфальт и ни о чем не думая. Вообще-то я так никогда не хожу: высоко вскинутая голова — это практически моя визитная карточка. При моем невеликом росте другого варианта, знаете ли, нет. Но среди магглов я могла позволить себе смотреть туда, куда хочется, а именно — себе под ноги. Под ногами был мокрый тротуар, отражавший светло-серое небо, и в нем плавно плыл мой темно-серый зонтик. Смотреть на это можно было бесконечно. Потом в голову полезли всякие глупости. К примеру, что будет, если я сейчас аппарирую в дом к Поттерам — с запахом дождя и с пакетиком конфет, которые я купила просто так, чтобы чем-то занять руки. Нет, правда ведь, интересно? Во избежание соблазна я решила вернуться домой. И так ясно, что сегодня у меня разжижение мозгов и ничего толкового придумать все равно не удастся. Через подвернувшийся переход вернулась в наш мир и направилась к какому-то бару, где, конечно, была каминная сеть. Все в том же странном состоянии я пересекла крохотный зал и, уже произнося адрес, почувствовала чей-то внимательный взгляд. Паранойя, однако. Но, как выяснилось позже, это была не паранойя. Это была Эмили. Еще через несколько дней Поттер сделала мне сюрприз. Нет, она не была беременна. Такой сюрприз все-таки припасают для мужей. И нет, она вовсе не преподнесла новость как-то нарочито. Напротив. Но для меня это оказалось сюрпризом — давненько меня так не ошарашивали. — Я сегодня развелась, — сказала она, готовя очередной салат. Из серии «те, которые любит Панси» — рис, соевый соус и дары моря. В воздухе повисло молчание — такое резиново-плотное, что в него хотелось потыкать спицей. Я не знала, что сказать. — Понимаешь, я не очень люблю врать, — продолжила Поттер… то есть теперь, очевидно, опять Уизли. — А мне приходилось… даже часто. И я решила, что так будет лучше. Она решила! А как же ее Поттер? Наверное, как упал при этом известии, так и валяется до сих пор где-нибудь под кухонным столом в полном шоке. Почему-то у меня не сложилось впечатления, что он готов к такому развитию событий. Почему-то мне кажется, что для него это тоже был большой сюрприз. И какого черта я вообще сейчас думаю о Поттере? — Я все равно буду к тебе приходить, хорошо? — спросила она, не отрывая глаз от обжаривающихся на оливковом масле креветок. — Конечно, — пожала я плечами, понимая наконец, что она вовсе не намерена переселяться ко мне и вообще не претендует на… ни на что не претендует. Жить сразу стало легче. — Конечно, можешь приходить. Я… буду рада. Нет, я правда была рада. Мне бы не хотелось быть ответственной за разрыв в самой образцовой семье магомира. Все равно никто бы не поверил, что я-то этого менее всего добивалась. — А как же твои… семья? — спросила я. Я знала, что для нее это важно. Она не ответила. Я подумала, что она просто не хочет говорить со мной на эту тему, а через минуту услышала тоненькое подвывание. Пришлось подойти — я же не каменная горгулья, в конце концов, чтобы равнодушно смотреть на плачущую женщину. Она уткнулась мне в плечо и устроила настоящий, полноценный потоп. Креветки подгорели, конечно. С того дня она стала приходить ко мне каждый вечер. И оставаться до утра. По времени это получалось как раз половина суток. Или чуть меньше. Однажды вечером ко мне постучали, и я, не раздумывая, открыла. Я была уверена, что это Джинни, как обычно. Вот только не надо напоминать мне о бдительности. Я вам не Грюм. Я обычная ведьма и не собираюсь ставить у двери Зеркало врагов, а каждого входящего испытывать Веритасерумом и Круциатусом. Я хочу жить нормально. Правда, когда на пороге вместо Джинни обнаружилась Эмили, я поняла, что до нормальной жизни мне еще ой как далеко. — Я тебя видела недавно, — сказала она. — Ага, — ответила я. И продолжала стоять на пороге, придерживая дверь. Эмили никогда не спросит прямо — можно войти? Ей обязательно надо придумать другой способ. Она сделала шаг вперед и оказалась так близко ко мне, что я видела каждую ее безупречную черную ресничку. — Я принесла тебе вишен, — сказала она. — Помнится, при нашей последней встрече я выгнала тебя из дома, — напомнила я на всякий случай. — Шла бы ты и сейчас, миссис Как-тебя-там. — Неважно, — сказала она. — Можешь называть меня мисс Гринграсс. Видишь ли… Я вежливо приподняла бровь. Вот оно что. Ее замечательный мистер Как-его-там ей изменил. Точнее, изменял. И она, обнаружив это, гордо от него ушла. Просто и банально. Я хмыкнула. И, расслабившись, опустила руку. И Эмили просочилась внутрь, опустив вниз темно-синий взгляд. А я еще немного постояла на пороге, улыбаясь, как дура. И вспоминая, что это моя Эмили. С новыми духами, с новыми глазами, с новой прической, но все равно моя. И понимая, что никуда я ее, конечно, не выгоню. Видимо, эта близость Эмили мне в голову и ударила. Я смотрела на нее, трогала, узнавала и не узнавала, и очень хотела узнать, и радовалась, находя что-то знакомое — щекотное местечко за ухом, незаметный шрам на верхней губе, манеру прищуривать глаза перед тем, как сказать что-то очень-очень личное. Не помню точно, что она говорила; но сама я не могла сказать ничего, кроме «Эмили». Этим «Эмили» уже пропиталась вся комната, оно цеплялось за шторы, сползало вниз по стенам, висло на гладиолусах в вазе, собиралось в лужицы на полу, а я все твердила как заведенная: «Эмили, Эмили, Эмили…». Джинни Уизли появилась, как по расписанию, — надежная, будто «Хогвартс-экспресс». Именно в тот момент, когда мне было никак не до нее. Единственное, что я запомнила, — это ее голубые глаза. Не помню, говорила ли она что-нибудь, долго ли пробыла в комнате, прежде чем выбежать, — только глаза. Не хотелось бы мне еще когда-либо увидеть подобный взгляд… Конечно, я виновата, признаю. Стоило бы наложить хорошие Запирающие. Но я не думала, что события начнут развиваться так быстро. — Кто это был? — спросила Эмили. — По работе, — быстро ответила я. — Я завтра разберусь, не загружайся. Она кивнула. У нас всегда так было — проблемы решала я. Я отвечала за нас обоих. Потому что была старше, сильнее и вообще — так повелось. И тогда, когда в Большом зале я крикнула насчет Поттера — вы же не думаете, что я за себя волновалась? Нет, конечно, и за себя тоже; но больше за нее. Я ведь ее и в самом деле любила… Люблю то есть. Я проснулась среди ночи по совершенно непонятной причине. За окном еще не брезжило, и даже до предрассветного сумрака было далеко. Зевая, я потащилась в гостиную, чтобы взглянуть на часы. Без двадцати три. Боггартову мать… Я зевала, как василиск, меня знобило, и тянуло присесть в уголок дивана, свернуться калачиком и сопеть так до утра. В общем, тело хотело спать… а мозги нет. Я пошла на компромисс: завернулась в плед и налила себе чаю. И зажгла свечи, потому что разводить огонь в камине было лень. Как неуютны полуночные комнаты… Из них будто уходит жизнь, и только рассвет способен вернуть им теплоту и биение пульса. Я сидела, подтянув колени к груди, пила чай и мысленно объяснялась с Джинни Уизли. «Понимаешь, — сказала я ей, — все логично. Ты предала своего Гарри ради меня, а я предала тебя ради своей Эмили. Это такой закон природы. Цепная реакция». Джинни молчала и соглашалась со всем, что я говорила. Но я почему-то не останавливалась и продолжала развивать свою мысль, и в результате у меня получилось, что, согласно логике и законам природы, теперь Эмили должна предать меня. Нет, возразила я себе, этого не может случиться, потому что это уже случилось. Из-за этого мы и расстались, а значит, теперь… Что из этого значит теперь, я сообразить никак не могла и поняла, что все-таки засыпаю. «Твое счастье вернулось, — напомнила я себе. — Вернулось и спит сейчас в соседней комнате, в то время, как ты, неизвестно почему, изображаешь сиротинку на диване в холодной гостиной». Но подниматься и тащиться обратно в спальню уже никаких сил не было, и я заснула таки на диване, устроившись поудобней. Последней моей мыслью был вопрос: если моя жизнь наконец-то вернулась в правильное русло, то почему же мне так хреново? Во второй раз я проснулась около девяти. Все болело от неудобной позы, и, расправляя руки и ноги, я мысленно называла себя всяческими нехорошими словами. Видимо, я делала это не только мысленно, потому что Эмили услышала, что я проснулась. — Доброе утро, — сказала она, появляясь в дверях. Черт, а у нее всегда были такие темные глаза? В воспоминаниях они мне представлялись более лучистыми. Но Эмили улыбнулась, и мне показалось, что в комнату заглянуло солнце. И чего я спала в гостиной? — Доброе, — сказала я. — Сейчас приготовлю завтрак. — Спасибо, — она опять улыбнулась. — А я пока прикину, как мне расположить свои вещи. Она в самом деле хочет остаться со мной? Это… здорово! Я быстро накрывала на стол, глядя, как Эмили освобождает место для своего кресла, для книг и одежды, для еще одного туалетного столика — «чтобы не ждать друг друга», для… — Нет, — сказала я прежде, чем успела подумать. Ваза с гладиолусами, которую Эмили левитировала в дальний угол гостиной, замерла в воздухе. — Что, Панси? — спросила она. — Давай оставим ее здесь, — неловко предложила я. — Но она здесь не к месту, — Эмили посмотрела на меня недоуменно-умоляюще. — Здесь замечательно будет смотреться моя статуэтка. Поверь, штучка супермодная, гости будут пищать от восторга. Я вздохнула, взяла из воздуха вазу с цветами и поставила на ее законное место. — Я хочу тебе сказать, Эмили… мне надо тебе сказать… — я понятия не имела, что же такое я хочу ей сказать, и слова вылетели изо рта без всякого моего участия: — Я хочу сказать, Эмили, что ты не будешь здесь жить. Эмили снова посмотрела на меня недоумевающе. И немного испуганно. — Я понимаю, — наконец сказала она. — Конечно, у тебя свой, устоявшийся образ жизни. Но мне кажется, что жить раздельно будет все-таки очень неудобно. Аппарировать без конца туда-сюда… и не будет ощущения настоящего дома. — А его и так не будет, — сказала я. Эмили не расслышала. Я подошла к ней, взяла за тонкое запястье, подержала в руках, любуясь. Наслаждаясь. — Извини, Эм, — сказала я. — Ничего у нас не получится. Я думаю, где-то в глубине души Эмили была готова к такому повороту событий. Она не стала возмущаться, сопротивляться, плакать. Просто ушла. Спросила: «Не передумаешь?». Я сказала, что нет. Хотя понятия не имела, как и что на самом деле будет со мной после ее ухода, и не рвану ли я через пять минут следом за синеглазкой с воплем: «Прости меня, дуру, вернись, пожалуйста». Не рванула. Вместо этого я заварила чай покрепче, прочистила мозги и села сочинять письмо. Никогда в жизни я так не мучилась с письмом. Я извела столько пергамента, что его хватило бы на то, чтобы обмотать Гринготтс по периметру и завязать бантик сбоку. Я пыталась извиняться; пыталась объяснить все; пыталась шутить; пыталась быть независимой. В последнем, двухфутовом свитке я изложила практически всю свою жизнь, чуть ли не с момента рождения, с пространными репликами в сторону на тему консервативных взглядов социума и общемагических ценностей. После этого я навела порядок, ликвидировав Эвересты скомканных пергаментов вокруг столика; снова заварила чай, выплеснув в раковину остывший, и постаралась взять себя в руки. После чего взяла совсем небольшой листок и аккуратно вывела на нем: «Согласна на пятьдесят процентов». А что еще я могла предложить? Отдать контрольный пакет — это не по мне. А потом я села пить чай и ждать ответа от Джинни. Очень надеюсь, что она с ним не затянет. Очень надеюсь.