Пилигрим

      Эйдену больно. Чертовски больно и хочется кричать. Кричать так, чтобы голос сорвать, чтобы распугать всех людей и разбудить всех заражённых, чтобы они пришли и добили его. Уж лучше пусть они разорвут его, сожрут по кусочкам, чем Хакон так усиленно будет прятать взгляд, отражая его атаки или нападая самому.       Почему? Почему всё вышло так? Почему они не могут просто поговорить?!       Плечо обжигает болью, но Эйден лишь отталкивает от себя Хакона, стремясь заглянуть ему в глаза, словно знает, что это поможет, что Хакон образумится и отложит оружие.       Ему не дают это сделать. Хакон грубо сбивает его с ног и бьёт тупой стороной по голове, после чего замахивается, даже не смотря, куда попадёт. — Хакон, я не хочу этого!       Хакон лишь усмехается и качает головой, с силой пиная Эйдена в колено, отчего тот пошатнулся и упал, до крови прикусив губу. К боли от ран присоединилась другая: выворачивающая изнутри, раздрабливающая кости и затуманивающая разум.       Больно. Больно. Больнобольнобольно. БОЛЬНО. — Ха… кон…! — Эйден хрипит, хрипит из последних сил и тянет трясущуюся руку к мужчине, пытается разглядеть карие, любимые глаза, пытается услышать родное «малыш», но видит лишь потолок церкви и слышит лишь собственный крик, который и впрямь способен распугнуть не то, что всех людей, но и заражённых тоже.       Кости словно ломались и срастались по кругу, кровь кипела и бурлила, а глаза пытались выскочить из глазниц, как будто их выдавливали. Несколько раз Эйден почувствовал, как приложился затылком о пол, но в сравнении с остальным это было как лёгкое поглаживание.       Эйден помнил, как встал на ноги и как они отозвались острой болью. Такое уже бывало, еще до его прихода на Базар, тогда он, по неопытности, угодил в ловушку какого-то охотника и лишь чудом не перерубил себе мышцы на ноге. Но боль была адская.       Так было и сейчас. Всё нещадно болело, выворачивало и выкручивало, а в голове был лишь один вопрос «почему?»       Хакон нашёлся совсем рядом (или это Эйден приблизился к нему за один прыжок?) и оказался донельзя бледным. Он сжимал оружие и рассматривал пилигрима так, словно впервые увидел, готовясь, то ли смертельно ранить, то ли убежать в любой момент.       Почему он так поступает с нами?       Эйден рычит скорее, как загнанный зверь, чем как тот, кто прямо сейчас сжимает друга любимого человека предателя за шею. Он сжимает пальцы, видя в глазах напротив ужас и боль, но лишь сильнее злится и бросает его в на пол, после чего обрушивается ударами.       Почему он не хочет слушать?       Эйден рычит громче и не понимает, почему Хакон отползает, стремится спрятаться. Разве не этого он хотел? Разве не хотел он драки на смерть? Разве не вынуждал его убивать, несмотря на всё, что они пережили?       Почему он не смотрит нам в глаза, Эйди?       Голос в голове подозрительно напоминает Мию, но Эйден не придаёт этому значения, лишь наоборот скалится и запутывается рукой в волосы Хакона, натягивая их и почти вырывая. Мия. Его дорогая Мия, хотя бы она осталась с ним, хотя бы она помогает ему и слушает его.       Эйден насильно открывает веки Хакона, смотрит прямиком в карие омуты, а его рык всё больше походит на жалобный скулёж.       ЛюблюНенавижу.       Хакон бьёт его руке, бьёт в грудь, но Эйден лишь прикладывает его головой о пол, смотря, как на нём медленно растекается красная лужица, пачкая одежду.       Мало.       Эйден царапает его лицо, наклоняясь слишком близко и угрожая укусить прямо за щёку, которую так любил целовать, а поле снова бьёт Хакона головой о пол, слабо чувствуя, как рукам становится тепло, как зверь внутри удовлетворённо рычит.       Маломаломаломало       Эйден встаёт и поднимает едва дышащего Хакона за шею, смотря в окровавленное лицо, а после швыряет в стену, следом вдавливая его и раздирая одежду и кожу неожиданно сильными руками.       У тебя есть сердце, Хакон?       Эйден хочет проверить это, проверить, есть ли у Хакона то, что он с такой приятной улыбкой обещал ему. Руки касаются чего-то твёрдого. Эйден издаёт какой-то странный звук и бьёт это что-то, погружая руку дальше.       В ушах звенит чей-то крик, а в руке что-то приятно, судорожно бьётся. Тепло.       Это принадлежит нам.       Эйден роняет Хакона на пол, падая следом и истошно крича. Боль, которая только-только утихла, расползлась новой волной и собралась комком в голове. Невыносимо.

***

      Открыть глаза тяжело. Ещё тяжелее понять, где ты и встать, хотя бы на колени.       Эйден с тихим стоном садится, держась за голову, и пытается вспомнить, что вообще произошло. Последним воспоминанием был озлобленный Хакон, держащий оружие наготове. — Хакон?.. — Тихо зовёт Эйден и поднимает голову, — Хакон, т-       С губ не успевает сорваться даже бранное слово. Хакон оказался ближе, чем казалось. — Хакон, господи!       Эйден бросается к нему и неверяще обводит взглядом. Голова разбита, лицо и шея расцарапаны, грудь…       Пилигрим отворачивается. Он надеялся, что его не вывернет прямо здесь, но надеждам было не суждено сбыться. Даже для него вид истерзанного трупа был слишком ужасным.       Эйден боится повернуть голову и так и сидит. Лишь спустя некоторое время он замечает, что его руки почти по локоть в крови, а под ногтями остались кусочки плоти. Второй раз его всё же не выворачивает. Эйдена просто трясёт, трясёт так, как не трясло никогда, даже у Вальца. — Нет…       Эйден оборачивается и смотрит в окровавленное лицо, хмурится и трясёт Хакона, словно всё это — дурацкая шутка. — Хакон?       Наверное, это глупо, проверять пульс у человека, у которого ты видишь сердце сквозь разодранную грудь, но Эйден пытается. Он прикладывает руку к сонной артерии и беспомощно качает головой, открывая глаза Хакона. — Хакон?.. — Эйден не узнаёт собственный голос, слишком уж надрывно, жалостливо он звучит. Он весть — словно натянутая струна. Одно неосторожное движение и порвётся.       Таким движением оказывается упавший откуда-то сверху камешек, который попал точно в развороченную Эйденом грудь.       Он даже не плачет. Кричит, срывая голос и трясёт Хакона, трясётся сам и заливает слезами расцарапанное лицо. — Прости, господи, прости, прости!       Эйден прислоняется губами к каждой царапинке, к каждой ранке, игнорируя металлический вкус крови на кончике языка. Пилигрим касается приоткрытых губ, а после хрипит, не в силах закричать громче. Не так он себе представлял их первый после ссоры поцелуй. Не в таких декорациях, не с таким гримом. — Хакон…       Эйден утыкается лбом чуть ниже сломанных рёбер и открытого сердца, сжимая грязную одежду. Она всё ещё пахнет Хаконом: запах пыли, костра и крови, но на этот раз кровь его собственная.       Слёзы уже не идут, лишь одиноко высыхают на щеках. Собственная грудь стонет так, словно это его сердце почти вырвали. Всё болит, кипит и отдаётся комком в горле, сжимая и не давая сделать вздох. — Эйден, где этот му-       Сзади слышится голос Лоан. А может и не Лоан вовсе. Эйдена трясёт и он не может поднять голову и проверить, а лишь судорожно хватает губами воздух.       Биомаркер жалобно пищит.