Часть 1
27 февраля 2022 г. в 00:35
Примечания:
TW: военные действия (неграфично, намеком, но все равно читать с осторожностью)
…ждены… вы во… мя… будет. Жить… но будет…
Сквозь толщу бессознания медленно, но верно пробивались слова и складывались в цельные фразы. Перед глазами поплыли, разбавляя черноту, цветные круги, зазвенело в ушах.
Говорил женский голос. Ему односложно отвечал мужской:
— Мхм.
— Спасибо, полковник. Еще полчаса, и было бы поздно. Вы спасли ему жизнь.
— Еще кого-нибудь удалось спасти?
— Девочку. Ей меньше повезло, большая потеря крови.
— Ясно.
Говорили по-французски. Кондратий лежал неподвижно. Последним, что он помнил, был оглушительный грохот разрывающегося снаряда, и до сих пор казалось, что малейшее шевеление может его выдать. Кому выдать и чем именно это обернется, он не знал. И все равно боялся.
Наконец слабость взяла верх, голова безвольно повернулась влево, в сторону голосов, и Кондратий открыл глаза.
Пахло спиртом. Горела лампа. За столом сидели двое — мужчина в белом халате, накинутом поверх полевой формы, и женщина в таком же халате на стерильную спецовку. Из горла вырвался стон.
Двое резко замолчали и синхронно посмотрели в его сторону. У обоих застыли сложные выражения на лицах — откуда-то из глубин памяти Кондратию приходили слова: «смятение», «озабоченность», «замешательство». Мужчина встал и одернул халат.
— Пойду. Много дел. Держите меня в курсе, доктор Гебль.
Женщина поджала губы, как будто хотела возразить, но ничего не сказала. Только:
— Разумеется.
— До свидания.
— До свидания. Берегите себя, полковник.
Мужчина вышел и тихо прикрыл за собой. В горле першило. Еле ворочая языком, Кондратий облизал губы. Доктор Гебль села на край кушетки и деловито сжала его запястье, сделала какие-то пометки в карте. Строго спросила:
— Французский понимаете, верно?
— Да, — выдавил Кондратий.
— Хорошо. Отвечайте честно и не задумывайтесь. — Она вновь замолчала, взгляд ее на миг смягчился, будто сжалившись, но Кондратий быстро одернул себя — непохоже, чтобы доктору Гебль была свойственна жалость. — Пить пока не дам. Вас вырвет, будет хуже. Подождите. Ваше имя?
— Кондратий Рылеев.
— Полных лет?
— Двадцать шесть.
— Родились?
— Двадцать девятого сентября девяносто пятого года. Батово. Это под Петербургом.
— Санкт-Петербургская область, значит.
— Ленинградская.
Доктор Гебль сморщила нос. Кондратий рассмеялся бы, если бы мог, ребра болели, даже когда он пытался вдохнуть поглубже. Какой уж тут смех. Из правой руки торчал катетер — его Кондратий заметил только теперь, вена чуть пульсировала, неприятно тянуло. Медицинских вмешательств он не любил. Избегал по возможности. Может, и хорошо, что воды не дали — от вида руки действительно затошнило. Он скривился и с трудом перевел взгляд с иглы на собеседницу.
— Назовите свое образование, профессию и место работы.
— Окончил СПбГУ в две тысячи восемнадцатом году. Лингвист-переводчик. Работал в отделе прессы и культуры генконсульства США. Уволен в связи с закрытием в феврале две тысячи двадцать второго.
Кивок.
— Членство в партиях?
— Не являюсь.
— Неправительственные организации?
— Общественно-демократическое движение «Солидарность». Состою с две тысячи четырнадцатого года.
Два кивка. Секундное колебание.
— Что сообщите о себе дополнительно?
— Кот есть. И однушка в Питере.
Кондратий выдохнул сквозь зубы и замолчал. Доктор Гебль, записав его показания в свой бланк, неопределенно покачала головой и заключила:
— Понятно. Хорошо. — Повисла неясная тишина. В тишине она встала, критически оглядела Кондратия и подкрутила что-то на капельнице. Раствор потек по трубке быстрее. От мелких, но множественных неприятных ощущений затошнило опять. — Извините, что пришлось начинать с допроса.
— Я понимаю, — просипел Кондратий, силясь задавить тошноту обратно. Хоть он и пытался не подать виду, — Все в порядке, доктор…
Кондратий замялся, как будто действительно не знал. Скорее — сомневался в этичности. Врач хмыкнула:
— Вы же слышали мое имя.
— Да. Но надеялся, что вы не заметили. Доктор Гебль.
Ее строгий рот тронула легкая улыбка. Кондратию подумалось, что в обычной жизни доктор Гебль — очень красивая молодая женщина, вероятно, на порядок моложе, чем кажется сейчас. В такие времена белый халат вообще никого не красит, как и чемоданчик с красным крестом. Героем делает. Но не красит.
Неважно.
Это сейчас неважно.
Кондратий вымученно улыбнулся в ответ. Тошнота постепенно отступала; гул в голове раздался с новой силой, опять посыпались искры, и внутренний ипохондрик обреченно-радостно диагностировал себе сотрясение.
— Полин. Меня зовут Полин, — сказала доктор Гебль и добавила, сверившись с записями: — Постарайтесь отдохнуть, Ко… Кондратий. Пришлю к вам фельдшера.
Она бросила на Кондратия еще один, теперь уже точно последний взгляд, и направилась к двери. Только теперь Кондратий заметил, что в палате, устроенной предельно просто, хотя и опрятно, нет никаких опознавательных знаков. И техники тоже нет, даже стационарного телефона. А вот рация была — лежала на столе, за которым доктор Гебль принимала некого полковника, и тревожно помалкивала. Или это хорошо — что помалкивала? Как знать. В дверях Кондратий остановил ее тем, что сказал:
— Спасибо, доктор. Что вытащили меня.
— Не за что.
— Можно вопрос?
— Вы ведь все равно спросите.
Она пожала плечами, и Кондратий был вынужден согласиться. Отчего-то звуки не хотели складываться в эти слова, но желание добиться минимального понимания было сильнее сиюминутного дискомфорта, и он превозмогая себя спросил:
— Скажите… где я?
Доктор Полин Гебль тяжело вздохнула — очевидно, предвидела этот вопрос (нельзя было не предвидеть), но все равно надеялась, что не спросят.
— На миротворческой базе «Болотная». В пятидесяти километрах от линии соприкосновения. Примерно. Больше я вам сказать не могу.
С некоторым опозданием, позволив новому наименованию сформироваться в голове, Кондратий все-таки рассмеялся — и тут же закашлялся. Задергалась капельница, заныли ребра.
— Это что, шутка или намек?
— Больше я вам сказать не могу, — повторила доктор Гебль, — не вижу здесь ничего смешного.
Объяснить шутку было бы трудно, да и не нужно, и Кондратий не стал объяснять. Доктор Гебль постояла еще полсекунды в дверях, а потом бесшумно выскользнула в коридор, оставив Кондратия одного. И никто, даже самый опытный психолог из генштаба, не смог бы сказать, чем были заняты ее мысли.