Сделка

— Добрый вечер, Мари. Некому появиться в столь поздний час в спальне юной баронессы, и все же у ее стола стоит... некто. Грациозный силуэт, облаченный как будто бы в тени, облако светлых волос вокруг бледного лица, льдинки глаз под тяжелыми веками — холодные, пугающие, но манящие. Мари замирает, не успев даже испугаться его внезапного появления, а незнакомец добавляет: — Я друг Рудольфа. — Он не предупреждал меня о вашем приходе. — Он сам о нем не знает. Мари испытующе вглядывается в незваного гостя, пытаясь справиться с внутренней дрожью. — Зачем вы пришли? — Хочу посмотреть на его избранницу, — тонкие губы изгибаются в жутковатом подобии улыбки, но взгляд неестественно светлых глаз по-прежнему ничего не выражает. Как у Тааффе: тот тоже никогда не улыбается искренне... — Он очень любит вас. Поэтому я здесь. От распахнутого окна за ее спиной веет холодом, давно пора его закрыть. Мари поспешно поднимается, дабы затворить ставни, и старается не дрожать слишком сильно. Можно было бы списать эту невольную дрожь на ветер, но в глубине души юная баронесса напугана. Что, если это посланник министр-президента? Ему ведь не удалось ее подкупить — вдруг он решил прибегнуть к иным мерам? — Не надо бояться. Я не Тааффе, чтобы чинить вам препятствия, — ночной гость словно читает ее мысли. — Мне претят его методы, хотя надо признать: он всегда умел добиваться своего. Вы, пожалуй, первая его неудача, Мари, баронесса Вечера. Достойная победа. Он неслышно обходит вокруг стола, чтобы помочь девушке задернуть тяжелые шторы, однако при его приближении холод, кажется, только усиливается. Мари содрогается и в смятении отступает на шаг, пытаясь понять, как этот ни разу не виденный ею человек мог проведать про ее встречу с расчетливым министром. — Как ваше имя? Что вам нужно? Незнакомец укоризненно цокает языком, в точности как Тааффе несколько часов назад: — Мари, Мари... Я ведь уже сказал, хочу на вас посмотреть. Впрочем, не только. Вы красивы, Мари, но более того, вы умны и любите Рудольфа. Это видно по вашим глазам. Могли бы и догадаться, кто я и зачем я здесь. Что до моего имени — оно давно вам известно. Мари может только безмолвно покачать головой. Откуда ей знать? — Вы сегодня сказали графу Тааффе, что готовы ко всему. Похвально. Значит, и к смерти? — Да какое вам дело? — взвивается баронесса Вечера, гневно вперившись в своего собеседника... и тут осознает, что именно он только что сказал. Почему он заговорил о смерти? Едва ли это совпадение... Но откуда бы ему знать о замысле Рудольфа? Шпион? Кто его прислал?.. — Я многое знаю, но я отнюдь не шпион, — и вот это уже явно сказано не в ответ на ее возмущенную реплику. Мари холодеет: этого не может быть. Но, видимо, ее расширенные от ужаса глаза — именно то, что хочет видеть этот жуткий человек, поскольку он одобрительно кивает и совершенно обыденным тоном, который так не вяжется с его колючим взглядом, добавляет: — А уж если это касается нашего юного Габсбурга, то и подавно. Знаете, Мари, он всегда был одинок. В детстве, брошенный собственной матерью, которую так любил; позже, когда от него всем был нужен только ярлык "Наследник престола"; на брачном ложе рядом с нелюбимой женой; в политике, где некому поддержать его идеи... Ее гость умолкает на секунду, а потом добавляет с неумолимой жестокостью: — И в смерти он будет так же одинок. Несмотря на страх, слова сами срываются с губ, выдавая ее с головой: — С ним буду я! Она тут же жалеет о своей горячности, но уже поздно. И разбивающейся льдинкой звенит колкий смех ее собеседника, одновременно насмешливый и печальный: — О нет, моя дорогая наивная девочка. Каждый умирает в одиночестве, и этого не изменить. Каждый уходит в посмертие своим, предназначенным только ему путем, и Рудольф не исключение. — Он делает паузу. — Конечно, я встречу его там, но это совсем другое. Мари непонимающе распахивает глаза, отчаянно борясь с самым очевидным — и невозможным — объяснением всему и хватаясь, как за соломинку, за более разумное, более понятное, более нормальное: — Вы тоже... собираетесь убить себя? Он… он и вас просил? Незнакомец молчит, погруженный в собственные мысли, и будто и не слышит ее, устремив отрешенный взгляд куда-то вниз. Рука, затянутая в элегантную черную перчатку, с ленивой грацией движется в такт одному ему ведомой музыке; массивный перстень гипнотизирующе поблескивает в свете свечей. Мари выжидает несколько секунд, и нетерпение — и примешанная к нему какая-то детская обида — все же берет верх над страхом: — Он просил вас? Вы тоже согласились убить себя? Он резко вскидывает голову, светлые пряди рассыпаются по плечам. Темные, резко контрастирующие с волосами брови слегка приподняты: — Мне не нужно умирать, чтобы оказаться по ту сторону. Мари колотит крупная дрожь. Этот человек говорит так уверенно, что за его словами чувствуется нечто большее, чем просто убежденность. Он <i>знает<i/>. Но… как такое возможно? Кто он, этот незваный гость с ледяными глазами, из которых глядит сама вечность? Незнакомец будто чувствует ее замешательство. Улыбка, играющая на тонких губах, на этот раз отражается и во взгляде. Заостренные линии его лица смягчаются, и теперь он смотрит на Мари ласково, даже слегка сочувственно. Но ей отчего-то только неуютнее — как будто эти невозможно светлые глаза не предназначены для тепла, светящегося в них сейчас. — Мы оба, девочка моя, хотим, чтобы Рудольф не был одинок в своем посмертии. В моей власти сделать так, чтобы двое умерших пошли по одному пути, но решение здесь может быть только ваше, Мари — умереть вместе с ним или оставить его одного. Вот теперь ей действительно страшно. Призрачный гость внезапно оказывается совсем рядом, и могильный холод тонких пальцев, обжигающий чувствительную кожу щеки даже сквозь шелк перчаток, выжигает последние сомнения. — Взгляни на меня, девочка. Мари покорно, как зачарованная, смотрит в нездешние глаза, из которых словно резким порывом ветра выдуло всю недавнюю теплоту — и парадоксальным образом этот ледяной взгляд действует на нее успокаивающе. Ей ли бояться смерти, когда она сама недавно пообещала любимому умереть вместе с ним? Нет, не так следует встречать этого гостя. И не стоит больше задумываться над тем, как вообще возможно то, что сейчас происходит. В лучшем случае — это просто сон, а если нет… — Так значит, лучший друг Рудольфа — сама Смерть? Или как мне следует вас называть? — Да, таково мое имя, — кивает ее собеседник, отстраняясь от нее и небрежно опираясь на край стола. Дежавю: точно так же сделал и Тааффе в начале их недавней беседы. — Я вижу, сейчас ты уже не боишься меня, храбрая девочка. Но хватит ли у тебя мужества пойти до конца? — Хватит! — торопливо выдыхает Мари. Пойдет ли она до конца? Да, да, тысячу раз да! Довольно ее любимый намучился в одиночестве! Да, она никогда не станет ему законной супругой, но пускай даже от него отступятся все близкие, пускай на него ополчится весь мир — она останется рядом. Даже в смерти. И, не в силах высказать все это вслух, она лишь горячо кивает, прижимая обе руки к возбужденно колотящемуся сердцу. — Сколько пыла, — не то задумчиво, не то насмешливо хмыкает… Смерть. — Да, ты не врешь, огненная девочка. Такая душа не соврет… Что ж, да будет так. — Вы ведь… — Я не Тааффе, которого ты так презираешь, чтобы пытаться купить то, что не продается, и трясти бесполезными бумажками, — его ответ вновь опережает ее вопрос. Мари невольно вспоминает изорванный в клочья договор и потрясение на лице министра и не может сдержать смешка. — Ты нужна мне, чтобы забрать Рудольфа; я нужен тебе, чтобы не расставаться с Рудольфом. Видишь, как удачно все складывается — мне не придется требовать с тебя плату за то, что в посмертии я оставлю вас вместе. Повисает недолгая тишина. — До встречи, баронесса Вечера, — Смерть усмехается. — До очень, очень скорой встречи. Оставшись в одиночестве, Мари оседает на край стола и почти без удивления смотрит на пустое место, где только что стоял ее гость. Кажется, одну сделку она сегодня все-таки заключила.