В тихих водах омуты глубоки

      Ведьмак вместе с мальчишкой продирались через промозглую лесную чащобу бессчетное количество времени. За оный нескончаемый час вымученные небеса прекратили поливать юдоль дождем, и над утихшим густолесьем воцарилось безмолвие сгустившегося влажного мрака. Изнеможенный себемиров сыночек с трудом переставлял израненные на скользких каменьях ступницы, насилу поспевая за ушедшим вперед наставителем — едва не падал он от нарастающего бессилия, истратив за прошедшие кошмарные сутки все свои скудельные силенки... Теперь натерпевшийся лиха дитенок только и мог что обреченно волочиться в неизвестность, отчаянно высматривая в полуночной темноте фигуру облаченного в промокшие обноски наставника... Уморенный недавними переживаниями, он уже даже не пытался уворачиваться от безжалостно хлещущих личико веток... Нечувствительный к переживаниям Освальд вышагивал далеко впереди, не слишком заботясь о том, поспевает ли за ним малохольный воспитанник — однако точно так же, как и сам перемученный Мирко, после пережитых на окаянном подворье несчастий переставлял изнемогшие ноги крайне утомленно и невнимательно, растеряв давешнюю грациозность движений. После жестоких ударов по голове его явно нещадно мутило: борясь с непроходящим головокружением, он вынужденно хватался за попадающие под руку древесные стволины, а подчас и судорожно изгибался в приступах накатывающей тошноты, измученно вздыхая и вполслуха бранясь... Ему пришлось нелегко. Только сейчас, по прошествии времени, стонущий от утомления ребятенок сквозь пелену перед очами начинал различать, насколько скверно тот на деле себя чувствовал. Душегуб Родерик дорого продал свою жизнь — и сейчас с натугой одолевший его мастер расплачивался за одержанную победу воздыханием... Эдак они и плелись, в звенящем безмолвии продираясь сквозь заволглые заросли: исступленно следуя в неведомом направлении да скверным образом царапая обветренные лица... И казалось, не было окончания сему крутоломному пути, отбиравшему у несчастного себемирова отпрыска последние таившиеся в глубине душоночки силы...       Однако когда падающему Мирко уже практически начало воочию мерещиться, что далее он попросту увязнет в неприглядном полумраке, сжалился над ним обыденно бесчувственный ведьмак и, бессловесно воротившись, снисходительно поднял, изнемогшего, с отсыревшей землицы — поволочившись в непроглядную чащобу вместе с ним на руках. Прихватил дитенка крепкой шуйцей, и тот и сам с готовностью обвил его сухощавую шею руками — уже даже не задумавшись о том, что еще несколькими месяцами ранее такое представало невозможным... Так и успокоился на том изнуренный мальчонка: прикрыв глаза и с облегчением уткнувшись немногословному наставнику в плечо, он наконец ощутил себя в умиротворяющей безопасности, незаметно погрузившись в спасительный сон. Теперь все уже точно было кончено: за прошедшие несколько суток бездольный салажонок пребывал на волоске от погибели поистине бессчетное множество раз... но вот вконец-таки ему воздалось от немилосердной судьбы, и он окунулся в долгожданное тепло защищенности... И уже ничего не могло потревожить его, погрузившегося в исцеляющее спокойствие: ни пробирающая до костей промозглая сырость, тянущая холодом от измокшей одежки, ни потерявшие листву разлапистые висны, норовящие царапнуть голопятые ножки — в конце концов, какое это имело значение, ежели настрадавшийся оголец наконец оказался под защитой единственного близкого старшего?       Эдак изморенный мальчишка в благополучии и проспал до того самого момента, как ведьмак приволочился вместе с ним до избранного в качестве укрытия места... Очнулся он лишь тогда, как пошатывающийся мастер изнуренно опустил его на холодные камни: прислонился встрепенувшийся себемиров сыночек к замшелой поверхности древнего валуна, потер осоловевшие от схлынувшей сонливости глазки и, недоуменно оглядевшись, распознал в сих умиротворенных окрестностях расположенный подле запруды Круг Стихии, уже единожды послуживший им с наставником пристанищем для нехитрого ночного привала! И вновь под мальчишкиными ножками протянулась чудесная грибная дорожка, обрамляющая невидимые для взора магические потоки... Заискрились капельками прошедшего проливня узорчатые разводы цветастых лишайников... Над испещренной же руническими символами булыжиной, утонувшей в благоухающем болотном разнотравье, робко заблестели покинувшие тень ночные светлячки — так и закружились в неторопливом лучистом сиянии, всполошенные появлением внезапных гостей!.. Здесь, в оной юдоли покоя и умиротворения, отмеченной рукотворным алтарем из разукрашенных рунами столпов, уже более ничего не напоминало о разыгравшейся на подворье трагедии — всякая сморенная осенними холодами крохотка жизни бессловесно славила неистребимые природные силы. Для исцеления от полученных духовных травм сие наполненное благодатной энергией место подходило более всего. Сложил на том измотанный испытаниями мастер свою обременяющую ношу к основанию замшелого одинца, сбросил отяжелевшие от впитавшейся сырости куртку да рубище, разоблачившись до промокших портков и рубахи, и сняв утопленные под дождем сапоги, принялся неловко разводить из подручного заволглого валежника безыскусный костер — и в половину не столь основательный, как в минувшие ночи. Под искрой хитроумных ведьмачьих чар даже вобравшие влагу хворостины невзнарок загорелись, и озябший от холода Мирко, насилу преодолев зародившийся страх перед пламенем, по неволе прибился ближе. Сам же ведьмак, подкинув в разведенное кострище поленьев да привычно не обмолвившись с воспитанником ни единым словом, отрешенно удалился к покромке расположенного невдали озерца, в нерушимом молчании опустившись на промозглую землю.       Замерзший салажонок долго отогревался у разведенного убийцей чудовищ костра: маленькое трепещущее пламя было неспособно разогнать сковавшую его оцепеневшие конечности стужу, но в тепле ручного огонька — а возможно, и в незримом влиянии ключа животворящей магии — уставший ребятенок окончательно расслабился и успокоился. Утихомирилось и разыгравшееся ненастье, отчего по прошествии времени пребывавшие затянутыми наволоком небеса постепенно озарились открывшимся для взора лунным облонком. Залучились и заиграли драгоценными искрами усеявшие чапыжник крупицы росы — и ютившийся подле костра себемиров сынок принялся осмысленно высматривать в неподвижно застывших тенях отошедшего мастера... Заволглые головешки костра, подожженные ведьмачьими огненными чарами, постепенно догорали, обращаясь в тлеющие угольки — отблесков наспех разведенного пламени едва хватало для озарения окрестностей урочища, однако удалившийся к озерной кромке ведьмак не торопился возвращаться к выбранному месту привала. Пощемился неуверенный Мирко, раздумывая над тем, стоило ли беспокоить утомленного тяжелыми сутками наставника — но затем, убоявшись оставаться в одиночестве, все ж таки несмело поднялся и двинулся навстречу чернеющему подле воды силуэту.       Освальд неподвижно сидел у отвесного берега, подобрав под себя перекрещенные ноги — взгляд его, направленный в идеально ровную поверхность пруда, выглядел погруженным в малопонятную для ребятенка задумчивость. На появление воспитанника погрузившийся в отрешенность ведьмак равным образом никак не реагировал, продолжая с совершенно невыразительным видом блуждать воззрением по усеявшим прибрежье соцветиям кубышек. Его хворобное обличье представало подобным безжизненному изваянию, расширенные в потемках зеницы — медленно плутали отсутствующим взором меж опавших на поверхность запруды ивовых листьев… Сухменные же персты монотонно теребили взятую у супостата Родерика ведьмачью подвеску... Ушел неразговорчивый мастер в некие сокрытые от воспитанника туманные переживания, не возжелав лицезреть рядом с собою ни единой любопытствующей душонки... Простодушный мальчонка, проведший рядом с ним несколько показавшихся бесконечностью месяцев, неоднократно становился свидетелем того, как молчаливый ведьмак на заутрене смиренно медитировал, погрузив свой покоящийся разум в столь необходимую для сотворения знаков гармонию — однако ныне, несмотря на видимое сходство принятого положения, нечто подобное представлялось маловероятным. Виденная мальчишкой медитация казалась восстановлением жизненных сил — однако сейчас осунувшийся ведьмак вновь смотрелся не более чем жалким и измотанным недолей лохмотником... Замерзший и промокший под прошедшим дождем, в своих изодранных обносках он вновь стал подобным обыкновенному болезному нищему. Помялся себемиров сынок в нерешительности, все еще раздумывая над необходимостью тревожить нелюдимого мастера — но засим, все ж таки порядком притомившись от молчания и сдавшись под напором сострадания к наставнику, несмело заступил на размокшую землю. Остановился он подле покатого освальдова плеча, рассматривая блестящие грани вращаемой его перстами серебряной подвески, и предсказуемо не дождавшись никоего ответа, сам тихонько вопросил:       — Почему ты тут сидишь, Освальджик?.. Тебя хвороба мучает?.. Ну, после схватки с корчемником... — ведьмак остался совершенно безучастным, словно бы и вовсе не придав значения сердечному интересу обеспокоенного мальца. Присмотрелся к нему встрепенувшийся Мирко: несмотря на полученные в сражении травмы, усталый Освальд вроде бы отнюдь не смотрелся изнедуженным физически, пребывая отчужденным по большей части именно что мрачным рассудком. Вгляделся мальчишка в его поблескивающие в лунном сиянии очи — а только отчего-то тоскливым показался ему вдруг отсутствующий ведьмачий взгляд... Тоскливым и словно бы обращенным в былые тягучие воспоминания... Помедлил нерешительный мальчик и неуверенно лепетнул: — Или ты... тоскуешь?..       Видеть Освальда в тоске ему действительно дотоле не приходилось: беспрестанно приглядывавшийся к владетелю себемиров сыночек не раз имел возможность созерцать того в удушливом гневе или — наичаще всего — в непроходящей бесчувственной замкнутости... Видал он его и в более ублаготворенном состоянии духа, в каком суровый ведьмак мог вредкую и приголубить, незлобиво потрепав за патлатый загривок! Однако строгий Освальд ни разу не оказывался в состоянии, которое хотя бы отчасти напоминало столь обыденную для простого человека тоску — иной раз себемирову отпрыску даже начинало казаться, что очерствевший от пережитых терзаний, он и вовсе не был способен печалиться! И вот малолетний сопливец смотрел — и его чуткая в своей дитячьей неиспорченности душонка начинала по наитию угадывать, что ныне мрачный убийца чудовищ пребывал именно что под влиянием сего тяготящего чувства!.. Столь простого и вместе с тем столь непривычного как для себя самого, так и для изумленного Мирко. Поразмыслил озадаченный мальчишка, что же могло явиться причиной печальной отрешенности владетеля, вобыден равнодушного к ударам судьбы, да так и вздрогнул от мгновенного прозрения: в развалинах сгоревшего подворья ведьмак лишился практически всего имущества!.. Бесцельно блуждавший между полыхающими остовами Мирко стал невольным свидетелем того, как неукротимая огненная волна в одно мгновение ока пожрала бережно хранимые ведьмачьи пожитки... Видел он и ослепляющую ярость бессилия, которая накрыла после оного вспылившего Освальда: возможно, себемирову сыночку и не доставало проницательности для понимания того, насколько губительной явилась сия потеря для копившего имущество годами ведьмака — однако даже его неокрепший разум понимал, что в беспросветном нищенстве предстоящую зиму можно было и не пережить... Окинул он впавшего в задумчивость наставника: одного брошенного взора ныне было достаточно, дабы признать, что тот сызнова воротился к состоянию обездоленного оборванца... И действительно — что у него сохранилось?.. Заношенная до прорех одежка, оружие да пара скляниц с лечебными зельями. Еще кошель монет. И мазь для мальчишки.       — Ты печалишься... из-за того, что поклажа сгорела?.. — робко поинтересовался Мирошек, и нелюдимый ведьмак опять не возжелал вознаградить его ответом.       Поджал встревоженный мальчонка пересохшие уста, с кручиной рассматривая слипшиеся под дождем волосья на ведьмачьей голове — пронзило его страшное предположение: быть может, сие омраченное состояние бирюковатого мастера было вызвано вовсе не недолей, а виной самого нерадивого Мирко?.. Все ж таки за прожитые годы к окаянному нищенству и бесхлебице тому было отнюдь не привыкать. Наивный мальчишка, конечно, никакого злостного проступка за собою не припоминал — однако справиться и повиниться по случаю представало совершенно не лишним. За несколько месяцев совместных странствий Освальд сделал для него невообразимо много, и теперь льнущий к холодному наставничьему нутру ребятенок был обязан равным образом поддержать его в непростое мгновение! Пощемился обеспокоенный мальчишка — все ж таки прежняя утраченная убийцей чудовищ невозмутимость вселяла в него необъяснимое чувство спокойствия — и затем вполголоса шепнул:       — Это из-за меня?.. — и собравшись с силенками, огласил наиболее тяжкое предположение: — Из-за того, что я... про тренировочные мечи не сказал?.. — Замолчал он, с замиранием сердечка посматривая на покрытое застарелыми рытвинами худощавое освальдово лицо, и тот, сперва в неудовольствии поводив покалеченной челюстью, наконец сквозь зубы прервал молчание:       — Не все в этой юдоли вращается вокруг тебя, оголец, — и засим, не меняя положения и только лишь скосив на замершего около его плеча воспитанника непримиримый взгляд, брюзгливо добавил: — Что же до твоего паскудного своеволия в обращении с моим имуществом — то за оное я уже единожды прописал тебе потребное заушение. Дважды за одну провинность не секут, — и мальчишка осмотрительно кивнул, незаметно отступив на шажочек да по наитию ощутив замерзшей хребтиной, что подстрекать крутонравного мастера, испытывая его скудное терпение, ни в коем разе не следовало.       Огляделся смятенный салажонок по сторонам, окинув взором живописные окрестности утонувшего в лунном сиянии пруда: все ж таки прекрасное место выбрал искушенный ведьмак! Усеявшие окрестное болотное разнотравье крупицы дождя искрились, будто бесчисленное множество переливчатых граненых самоцветов: перемигивались они между собой и мерцали, перебрасываясь лучистыми яркими бликами! Серебрилась зеркальная водная гладь, расходясь искрящейся рябью от случайно оброненных ивовыми виснами листьев, колосились обращенные к прояснившимся небесам выспренные корзинки осоки и рогоза... И словно бы и в самом деле — растворялось терзавшее сердце волнение. Помедлил себемиров сыночек, смятенно рассматривая костлявые наставничьи персты, что все так же отрешенно вращали бликующую подвеску с изображением грифа: все ж таки и вправду было не слишком похоже, что Освальд серчал на самого нерадивого Мирко... И до чего же жаль было мальчишке, что представал тот настолько замкнутым и малоразговорчивым: того гляди, и самому ему зажилось бы на порядок спокойнее, коли бы приоткрыл он перед добросердечным воспитанником завесу над терзающими разум заботами. Помолчал на том недоумевающий салажонок и тихо спросил:       — Тогда из-за чего?.. — и снова покосившись на сверкающий в наставничьей деснице медальон, мысленно сравнил его с тем, что бережно носился самим Освальдом на его собственной жилистой вые — с гравировкой свирепого волка, оскалившего клыкастую пасть. — Из-за того, что ваш ведьмачий цех уничтожили?.. — Подергал задумчивый мастер покошенной челюстью, словно бы неспешно размышляя над мальчишкиным простодушным вопросом, поводил погруженным в отрешенность воззрением по рассыпавшимся по зеркальной поверхности озера игривым тыковкам кубышек… и наконец многозначительно изрек:       — Ты не имеешь ни малейшего представления о том, со дна какой беспросветной бездны меня подняли ведьмаки. Равно как и о том, чего лишился сам, избежав возможности пройти мутации и последующее обучение в крепости. — При упоминании страшного Испытания травами трусливый ребятенок вздрогнул и даже задышал порывистее: несмотря на то, что его собственное малозначимое мнение николиже не интересовало безжалостных старших, сам чувствительный себемиров сыночек ужасно страшился предваряющих ведьмачьи тренировки мучений и несказанно радовался, что по провидению судьбы все же сумел избежать подобной устрашающей участи. — ...Никому не дано изведать, как сложилась бы твоя судьба в туманном грядущем, коли б я действительно сумел передать тебя в руки цеховых чародеев Каэр Морхена, — железным тоном продолжил излагать ведьмак. — Возможно, ты отдал бы душу на Испытании травами или издох бы в истерзании позжее... Возможно, прохождение мутаций навсегда оставило бы след на твоем неокрепшем рассудке, ожесточив и изуродовав его привитым наслаждением убийствами... А возможно, легкомыслие и самонадеянность в предпринимаемых действах попросту убили бы тебя при первом же самостоятельно исполняемом заказе... Мне это не дано узнать, сопливец. Однако же я не сомневаюсь в иной непреложной истине: ежели б ты изучил мое ремесло, тебе была бы дарована возможность прикоснуться к знаниям, о существовании которых ведает лишь незначительная доля живущих. Ты обошел бы полмира и, быстрее всего, издох бы с разодранным брюхом в какой-нибудь безвестной глуши — однако это всяко лучше, чем до скончания отмеренного срока в трепете горбатиться в поле, возделывая принадлежащую владетелю землю. — Помолчал он некоторое время, в задумчивости рассматривая торчащие из кромки берега ивовые коренья, и после не менее строго продолжил: — Уничтожение ведьмачьего цеха и утрата секрета выведения профессиональных охотников на чудовищ — невосполнимая потеря для мира. Разрушившие ведьмачьи крепости вахлаки еще заплатят за учиненное паскудство собственной кровью: никто, окромя самовлюбленных чародеев да представителей ведьмачьего цеха, не владеет пониманием того, как грамотно совлечь узы проклятья или изгнать неупокоенного призрака — жалкие глупцы еще умоются слезами, как оберегать их ничтожные жизни от воздействия губительных чар станет некому! — сплюнул он в накатившем раздражении и далее приглушенно продолжил уже с прежней незыблемой бесстрастностью: — Мой наставник, при котором я ходил в подмастерьях, принуждал меня часами упражняться с ним в словесных ухищрениях и лживой пикировке... Втагода я не понимал, на кой паскудный ляд стервец истязал мой рассудок — теперь же понимаю: он учил меня мыслить изворотливо и логически обоснованно, ибо только отточенный разум, наделенный в равной степени и знанием, и остротой мышления, способен изобрести, как совлечь наложенное проклятье. С уничтожением ведьмачьего цеха скудоумным простецам придется справляться с сей недолей самостоятельно... Я же буду пользоваться оным, сколько смогу, ибо ныне, в отсутствии цеха, регулировать расценки на ведьмачьи услуги станет некому. И жалобные увещевания не пробудят во мне снисхождение, — и презрительно искривился, стало быть, и в самом деле, закономерно не испытав никоего сострадания.       Противоречивые отношения наставника с собственным цехом всегда оставались за гранью понимания простодушного мальчишки, однако же ныне он явственно чувствовал, что примирение с падением Каэр Морхена давалось Освальду отнюдь не легко... Пускай его язвительный язык николиже не признавал подобное — мрачная душа скорбела об утрате, ведь именно воспитание в ведьмачьей твердыне спасло его, голодающего беспризорника, от бесславной смерти в малолетние годы... Опустился на том неподдельно сочувствующий кормильцу Мирошек на подбитое соцветие осоки, и опустив расстроенный взор к истоптанной земле, негромко лепетнул:       — Ты забудь то злословие Родерика... Ну, про ваш ведьмачий цех... Он эти поношения сказал, чтобы тебе горько сделалось... Все вахлаки так поступают! Мне этот конюх Яцек тоже много хулы наговорил! Что я... — на поминовении грубого ругательства мальчишка запнулся, будучи не уверенным, что ему можно свободно повторять площадную брань вслед за старшими, — ну... твой ублюдок... — огласил он неуверенно, на что ведьмак, впрочем, никак не среагировал. — И еще другие глумливые слова!.. — и припомнив о претерпленной обиде, поспешил успокоить уже себя самого: — Это он просто обзавидовался, что я буду учиться фехтованию с настоящим мечом! Ему самому такого никогда не видать, вот он и обозлился!..       — Стервец не сказал ни единого превратного слова, — неожиданно прервал его ожесточенный ведьмак, по-видимому, вновь вернувшись в мыслях к заделавшемуся душегубом Родерику, — мы действительно оказались неспособными приноровиться к изменениям в мирской юдоли, — и развернувшись к навострившему внимание мальчонке, приглушенно пояснил: — Ведьмаки способны жить долго, салажонок... Долголетие же делает разум заскорузлым и закостеневшим в своих убеждениях. Ведьмачий цех принадлежит к ушедшей эпохе: к временам, когда боязливые людские души были беззащитны перед разгулом чудовищных тварей... Мы ступали во мрак, которым тогда повсеместно полнилась земная укрома, и заслоняли свойскими клинками укрывавшихся за нашими спинами смердов — и люди вынужденно уповали на наше заступничество, принося нам в оплату за творимое кровопролитие нехитрую награду в виде сребра и злата... Ныне же истово опасные чудовища остались лишь в глуши, и выехавшему на большак простецу следует быстрее опасаться налета разгулявшейся разбойничьей рванины, нежели чем алчущей крови чудовищной твари... — и вновь отвернувшись, сурово подбил: — Ослепленные долгом, мы так и не приметили, в какой момент сие установилось. Посему ведьмачья общность и пала. — Вздохнул на том опечаленный Мирко — на короткое мгновение невысказанная наставничья скорбь непостижимым образом передалась и ему — однако сам ведьмак внезапно довольно непримиримо отрезал: — Впрочем, оплакивать то, что себя изжило, я не стану. Равно как и скорбеть о тех, кто, положив всуе жизни, принес бесплодную жертву, не сумев защитить наш надел... Я привык выживать без помощи цеховой общности, и продолжу выживать без нее и в дальнейшем, — и вновь устремил отрешенное воззрение на серебрящуюся поверхность чудесного пруда, словно бы воротившись к былому созерцанию собственных тягостных дум... Понять причину его тоскливой замкнутости малоопытный дитенок покамест не мог — а только непохоже сие было на обыкновенно равнодушного Освальда.       Добродушный мальчишка хотел было вопросить нечто еще, да только не успел собраться с мыслями. Поразмыслил омраченный ведьмак над чем-то неведомым, а далее, неожиданно исполнившись безмолвной решимостью, поднялся на нетвердые ноги.       — Все в этом мире смертно, сопливец. Надо жить дальше, — пространно изрек он напоследок, продолжая зажимать в руке добытый серебристый медальон трагически почившего собрата — а засим, оставив недоумевающего воспитанника на берегу в одиночестве, целеустремленной походкой двинулся назад: прямиком к располагавшемуся на волшебном урочище Кругу Стихии.       Изумленный салажонок подскочил и скорее поторопился за ним, оказавшись застигнутым сей внезапной переменой врасплох… Прошествовал ведьмак аж до дальней покромки прогалины, миновав поросшие мхами одинцы Места Силы, и вконец-таки остановился подле некогда найденной самим себемировым отпрыском могилы владельца медальона с изображением грифа — уснувшего вечным сном ведьмака Волькера... Замер мастер в тени раскидистых кустарников калины, встав непосредственно перед означенным захоронением — любовно огороженным гладенькими булыжинами да пучками неувядающих сухоцветов — и некоторое время постояв перед украшавшим изголовье могилы расписным валуном, в нерушимом безмолвии опустился перед расчищенной поверхностью на корти... Коснулся десницой оголенной земли и, вырыв в ней поверхностную ложбину, молчаливо опустил в сию изложину блеснувший медальон, символично воротив его почившему владельцу. Засим присыпал землицей обратно, прилежно разровняв потревоженную могильную поверхность... И ничего диковинного в уснувшей округе не случилось — а только впечатленный Мирко приметил, что был то первый раз, когда брюзгливый Освальд, отчаянно ненавидевший иных мастеров своего разрозненного цеха, внезапно оказал другому убийце чудовищ бескорыстное благо, пускай сие и свершилось в посмертии последнего... Поднялся безмолствующий мастер обратно на ноги и прошествовал к застывшему неподалеку от затухающего жарника себемирову отпрыску — поднял на него смятенный ребятенок округленные зерцала, и вставший впереди ведьмак промолвил подскрипнувшим голосом:       — Сними рубаху. Что у тебя там на хребтине? — впечатленный его символичным поступком мальчишка не без удивления приметил, что вообще-то уже весьма давно ни на мгновение не вспоминал о свойском страшенном ранении! И движения его, прежде стесненные и скованные немилосердной болью от протянувшихся в толще плоти подкожных тяжей, отчего-то совершенно незаметно сделались естественными и до непривычности легкими! Стянул он по услышанному указанию насквозь измокшую рубашечку, поежившись от неприятного касания промокшей ткани, и послушно поворотился к выжидающему мастеру спиной, замерев в томительном ожидании оглашения вердикта... Помолчал сосредоточенный Освальд, с молчаливой дотошностью изучая некогда перешитое собственной же долонью ранение воспитанника — нетерпеливый Мирошек только лишь торопко завозился на месте, тем не менее, опасаясь ненароком помешать разглядывающему его подзаживший хребет владетелю... Ведьмак, однако, совершенно не торопился в подробностях описывать состояние шрама — повертел он воспитанника в разных направлениях, рассмотрел его рану с извечной придирчивостью и наконец пространно молвил: — До скончания дней будешь должен исцелившей тебя хорошавке...       Обернулся потерявший терпение Мирко — а только видит: сызнова стеклянеет ведьмачий пронзительный взгляд... Словно созерцание зажившего мальчишкиного ранения, оживившее воспоминание о прекрасной искуснице Фелиции, вновь навлекло на него отчужденные думы. Навалилось тут и на самого старостиного сыночка невыносимое чувство гнетущей утраты: вспомнилось уже и ему миловидное обличье доброй знахарки — нежное, чувственное и непритворно заботливое, источающее исцеляющий свет одним только ласковым взором ореховых глаз. Будто бы воочию увидел он перед собою чудную молодушку — совсем как в первую судьбоносную встречу, при которой сердобольная зелейница спасла его из беспросветного мрака пугающей чащи: ее усеянное россыпью веснушек ясное обличье, отливающие медным блеском волнистые локоны рыжих волос, необычайно мягкие и теплые ладони, какими радетельная отшельница однажды прошлась по дитячьей хребтинке... Наконец, незабываемое прикосновение ее волшебных уст, подаривших простодушному мальчишке первый в его жизни беспорочный поцелуй... А далее сей сказочный образ сразу же растаял, сменившись иной кошмарной картинкой: видом искромсанного серебряным мечом чудовища, которое недвижимо лежало под плачущим свинцовым небосводом. И до того сложно было сопоставить в разумении сии разительные образы: будто бы не могла залитая собственной кровью бестия являться чудесной отшельницей Фелицией!.. Той самой, которая столь бескорыстно помогала исполненному недоверия людскому роду!.. И умереть подобным незавидным манером сия непревзойденная прекрасница также ни за что не могла — ибо ежели кто-то и заслуживал более счастливого отношения бессердечной судьбины, то была неоспоримо она. Встрепенулся ощутивший подступающие слезы Мирошек, в нетерпении потянув наставника за рукав пропитавшейся влагой рубахи, и встревоженно вопросил:       — Освальджик!.. А то чудовище, которое лежало мертвое по середке надворья... то всамделишно была тетушка Фелиция?.. — Ведьмак промолчал — только лишь в мальчишечьи глазенки всмотрелся с гнетущей задумчивостью, словно бы намереваясь подвергнуть воспитанника свойским подминающим волю чарам! А вместе с тем и ни в какие мудреные знаки костлявые персты не складывал, всего лишь многозначительно высматривая в дитячьих зеницах его неугомонную светлую душеньку... И вновь непередаваемо горько делалось мальчишке от осознания безмолвного подтверждения свойского ужасного предположения: нисколько ведь не укладывалась сия печальная реальность в его простой и понятный образ мироустройства, основанный на праведной справедливости! Ведь ежели одухотворенное создание было человеколюбивым и добрым, мирская общность равным образом должна была принять его в распростертые объятия... Ведь должна же была?.. Разве могло быть иначе?.. Шмыгнул салажонок носом, чувствуя, как предательски дрожит подбородочек, а затем тихонько лепетнул: — Почему же ее погубили?.. Разве она сделала хоть что-то худое?..       Мрачный Освальд привычно молчал. И старательно всматривавшийся ему в обличье салажонок в ожидании буквально боялся дышать — ведь кто еще мог дать ответ на сей сокровенный вопрос, ежели не самолично испивший людского презрения ведьмак?.. Кто еще обладал потребным для оного жизненным опытом, опытом старшего радетеля и заступника?.. Разумеется, себемиров сыночек и в означенный раз мог запросто не понять мудреные ведьмачьи разъяснения, но промолчать было просто неправильно. Выждал внимательно изучавший воспитанника мастер несколько томительных мгновений и затем приглушенно изрек:       — Сие есть жизнь, сопливец. Воздается не только злодеям, — и прежде чем отчаянно тянувшийся к пониманию Мирко сумел осмыслить его непостижимый и вместе с тем невиданно простой и прямолинейный ответ, подтолкнул ребятенка под худосочное плечико в сторону серебрящейся водной глади, сопроводив сие действо незлобивым наказом: — Пойдем. Поплаваешь со мной в запруде, — а далее сам первый двинулся в сторону сокрытой за ивовыми виснами покромке лесного озерца, на ходу принявшись совлекать промокшую под проливнем рубаху.       Поначалу моментально позабывший о подкатывавших слезах Мирошек даже не поверил услышанному: ему было известно, что нищенствующий Освальд, привыкший к извечным лишениям безотрадного бродяжничества и оттого скупящийся тратить монету на омовение в общественной бане, всякий раз пользовался возможностью ополоснуться в попадающихся на пути студеных запрудах иль горных речушках — мальчишке не раз доводилось видать, как отошедший мастер бледным пятном плескался в умиротворенных озерных водах, отплыв от оставшегося почивать на берегу воспитанника на внушающее тревогу отдаление. Самого себемирова сыночка он притом николиже не звал окунуться вместе с собою, отчего бесхозный ребятенок, неспособный позаботиться об опрятности самостоятельно, пребывал беспрестанно зачуханным, чумазым и испачканным во въедливой дорожной пыли — совсем как и сам распущенный лохмотник Освальд... Только в отличие от привыкшего к подобному существованию мастера, простой крестьянский мальчишка, росший вдали от глубоководных водоемов, любил попариться в баньке и был нисколечко не приучен полноценному плаванию! Оттого и сейчас представить себе оное плескание в студеном озерце — равно как и различить причину, по которой нелюдимый ведьмак взялся прихватить его с собою — простодушный Мирко был не в состоянии.       Подобрался он рассеянно к отвесному берегу, отделявшему перетоптанный ведьмачьими ступнями подзол от уходившего на недосягаемую глубину черноводного омута, да так и засмотрелся в нерешительности на умиротвореную водную гладь: чудесная зеркальная запруда молчаливо созерцала искрящееся россыпью мельчайших самоцветов поднебесье, безмятежно отражая проливаемое свыше серебристое сияние... Отовсюду тянуло вечерней блаженной прохладой — однако же озябший мальчишка все же предпочел бы насладиться красотами нетронутого озера с покромки заволглого берега. Шагнул он опасливо к отвесному уступу, намереваясь коснуться ручонкой студеной водицы — и оставшийся позади ведьмак в неудовольствии рявкнул:       — Куда полез в одежке?! Желаешь бесславно утопнуть?! А ну давай живо разголяйся, поганец!..       Отпрянул встрепенувшийся Мирко от покромки запруды, все отчетливее начиная ощущать нарастающее нежелание соваться в неизведанные стоячие воды: не ведал он даже того, как потребно было нырять с подобного отвесного берега — а уж от мысли о сковывающем конечности озерном хладе, который непременно должен был поглотить продрогший стан при стремительном погружении в беспросветные глубины, мальчишкина тщедушная душонка так и вовсе начинала содрогаться от грядущей ужасти!.. И зачем только ведьмак придумал эту невидаль середь холодной ночи?.. Притом, что они с несчастным ребятенком и без того столь ужасно промокли и испили непосильного лиха!.. Да только как было спорить с озвученным наказом?.. Заругает грозный мастер беззаступного мальчишку, ежели тот только осмелится восперечить его непреклонному указанию... Вздохнул обреченный Мирошек, с тоской отдаляясь от серебрящегося омута, и принялся неуклюже стягивать с себя порточки. Разоблачился эдак насилу, все сильнее поеживаясь от кусающего осеннего хлада да стыдливо прикрывая ладошкой вынужденную наготу — ведь пускай безнравственный Освальд и нисколечко не стеснялся возможного взгляда воспитанника, сам себемиров сыночек стыдился расхаживать перед старшими нагишом — и засим осторожно воротился к землистому утесу, опустившись к неподвижному зерцалу... Спустил с крошащегося подзолом берега озябшую ноженьку и, миновав заросли торчащей рогозы, вымученно коснулся оттопыренными пальчиками серебрящейся водной поверхности — так и обожгло чувствительного ребятенка хлесткое прикосновение сковывающего конечности холода: до самой мальчишечьей макушки пробежалось, подстегнув, словно обжигающие листья крапивы!.. Подскочил тихонько пискнувший Мирко, спешно отстранившись от негостеприимной озерной покромки: ажно едва заметные белобрысые волосики на его худощавых ручонках поднялись от сего безмилостного хлада дыбом!.. В следующее же неуловимое мгновение в дитячьем рассудочке промелькнула неоспоримая мысль: окунаться в столь студеную водицу под покровом расправившей крылья ночи ему определенно не хотелось... Даже ноженьки его мальчишечьей в подобном хладном омуте не будет — пускай ведьмак самолично там плещется, раз уж его посетило столь бадражное и непостижимое намерение! Сколько не бродил себемиров сынок с извечно молчаливым наставником, а понять его сокрытый пеленой непредсказуемости разум николиже не мог... Подобрал смятенный мальчик брошенную в заросли осоки взмокшую одежку и, скомкав ее в содрогающихся от холода ладошках, тихонечко поплелся прочь, втайне уповая, что строгий владетель позволит ему провести остаток ночи вне окаянной запруды...       — Куда пошел?! — мгновенно рыкнул на него крутившийся поблизости Освальд, и как втянувший шейку в плечики Мирошек опасливо скосил на него взор, бесцеремонно указал костлявым перстом на покрывшуюся безмятежной рябью водную гладь. — А ну прыгай в воду, бастрыга! — Покосился насупившийся ребятенок на холодное озеро и засим, понуро опустив головку, с осторожностью выдавил:       — Н-нет, — и засеменив заплетающимися от вечорошней стужи ножками, тихонько добавил: — Я туда не полезу... Тебе надо — ты и плавай... — Так и перегородил ему дорогу страшный в свойской запальчивости Освальд: встал перед оступившимся воспитанником, злобно скаля щербатые зубы, и уперев сухопарые руки в испещренные затянутыми шрамами бока, навис над ним, точно готовый растерзать жертву коршун...       — Живо в воду, негодник!.. Живо, пока я тебе космы твои дранные с башки вдокон не вырвал!.. — гневливо зарычал он на растерянного мальчика, и устрашившийся недоброго блеска его расширенных глаз Мирко со страху опрометчиво повернул в сторонку, намереваясь обступить разъяренного непростительным своеволием наставника сбоку.       — Не пойду... Я плавать не умею... — ускоряя неловкий шаг да старательно пряча мечущиеся глазенки, лепетнул перепуганный мальчишка и, приметив стремительное движение, заметался от нарастающей паники еще отчаяннее: мало терзаний, видать, натерпелась его трепещущая душоночка, так жестокосердный убийца чудовищ придумал для него очередное бессмысленное мытарство!.. Еще и выдранными волосьями сызнова принялся стращать, позабыв о претерпленных беззащитным дитенком ужастях!.. Возник взбешенный непокорностью ведьмак на мальчишкином пути и, потянув к изворачивающемуся салажонку суровые долони, с распаляющимся гневом прошипел:       — Я сказал: живо в воду!.. — а потом, грубо подхватив извивающегося воспитанника под угловатые плечи, с неумолимым рычанием поволочил его к проклятому омуту!       Заверезжал бездольный Мирко, отчаянно выдираясь да изо всех силенок дрыгая оторванными от землицы ногами, да так и зашелся от леденящей кровушку жути, выкрикивая что только было моченьки: «Я не умею плавать!..» Однако безразличен остался к его душераздирающим мольбам безжалостный ведьмак: как схватил он сирого мальчишку, воспользовавшись его мимолетным замешательством, эдак и протащил, вырывающегося, волоком к отвесному берегу, неумолимо подтянув к распростертым объятиям тьмы... Протащил — и немилосердным рывком зашвырнул прямиком в стоячие воды: пролетел визжащий салажонок над застывшей озерной поверхностью да так и грохнулся в студеный омут, подняв бесчисленное множество брызг да стремительно погрузившись в беспросветные холодные глубины!.. Тотчас же его бессильные оконечности со всех сторон оказались объяты безжалостной пустотой ледащего омута: поглотила его черная пучина с головой, вобрав в свой обжигающий холод целиком с белобрысой макушкой! Даже судорожный крик безвозвратно застрял в надсаженном горлышке — едва не нахлебался несчастный утопающий мальчишка, лишь по некому наитию вовремя задержав дыхание! Забарахтался он в топкой запруде, ощущая, как омерзительный поток воды неумолимо прорывается в стиснутую тисками грудину, и судорожно взмыв вверх, под надорванные стенания принялся вымученно заглатывать воздух раскрытыми устами, беспомощно сопротивляясь утягивающему в глубины омуту да то и дело сызнова скрываясь в его беспросветной пучине… Перед заливаемыми влагой глазками то и дело замелькали неясные очертания лунного света, а в заложенных ушах установился непроходящий гул — однако различить что к чему бесповоротно тонущий Мирко уже не мог: тщетно пытаясь удержаться на плаву, он лишь беспорядочно размахивал ручонками и, ни о чем более не думая, в перерывах между беспрестанными погружениями под воду пытался бессвязно кричать... Эдак беспомощный запаниковавший мальчонка наверняка и потонул бы, брошенный в пучину собственным же крутонравным владетелем — если бы в последующее мгновение его внезапно не подхватила некая неведомая сила, с легкостью подняв на самую поверхность!.. Зашелся на том едва не утопший себемиров сыночек в неукротимом приступе кашля, продолжая судорожно дергать цепенеющими от хлада конечностями, однако ожидаемое возвращение под поверхность разволновавшейся воды уже более не произошло: разодрал испытавший неисповедимую ужасть салажонок слипающиеся от водицы зерцала и, схватившись за попавшиеся под руку чужие холодные плечи, внезапно различил перед собою равным образом оказавшегося в запруде наставника! Спрыгнул, видать, суровый Освальд вслед за визжащим воспитанником в студеную воду да так и достал его из пленения черных глубин: подхватил под ручонки и поднял, словно невесомую пушинку, до самой поверхности... Вцепился в него перепуганный Мирко, лихорадочно переводя дыхание да беспорядочно вращая саднящими глазами, и беззлобно искривившийся ведьмак приглушенно изрек:       — Чего изнываешь, егоза ты крикливая?.. Я хоть единожды подверг твою душоночку бессмысленной опасности?.. — и сварливо добавил: — Не для того я тебя, сопляка такого паршивого, беспрестанно от смерти спасаю, дабы потом собственноручно утопить.       Испуганный мальчишка не решился ответить, однако присмотревшись к держащему его под руки мастеру, внезапно и сам осознал, что вокруг довольно быстро воцарилось прежнее волшебное умиротворение... Утихли всполошенные самим дитенком воды, сменившись журчащей сияющей рябью, зашелестели под тихими дуновениями ветра свесившиеся над запрудой висячие заросли разросшихся деревьев, роняя редкие желтые листья на серебристую озерную гладь... Засыпающая природа осталась покойной и нетронутой, и даже разгоревшееся в мальчишечьем сердечке волнение исподволь начало утихать. И в самом деле, чего же он так сильно напугался?.. Уж после всех пережитых чудовищных испытаний и потерь, пугаться чудесного лесного озерца, расположившегося невдали от насыщенного благотворной магией места Силы, было попросту соромно: в прекрасной запруде царила изумительно чарующая красота, да и сам трусливый себемиров сыночек пребывал здесь все же не один — с ним был Освальд, какой невзирая на свой невыносимый нрав, на деле действительно никогда не оставлял воспитанника беззащитным. Да и в означенный раз, как оказалось, он также совершенно не намеревался оставлять мальчонку бултыхаться в одиночестве — и чего ж малодушный Мирошек всамделишно так сильно устрашился?.. Шмыгнул он носиком, морщась от попавшей в горлышко воды, и крепче вцепившись в наставничьи плечи, щемливо повторил:       — Я плавать не умею... — выдвинул неприглядный ведьмак покошенную челюсть вперед и, беззастенчиво рассматривая воспитанника, с назидательным презрением саданул:       — И не научишься николи, ежели будешь беспрестанно сторониться свойских страхов. — Посмотрел на него себемиров сыночек и с удивлением отметил, что вселяющий в свойском нажитом уродстве омерзение Освальд впервые за все совместно проведенные месяцы вдруг отчего-то совершенно не показался ему страшным... Неприглядным, отталкивающим — но не страшным. Если бы не отечность избитого корчемником обличья, иссиня бледный, весь покрытый ряской, с налипшими на рассеченное чело промокшими волосьями, он показался бы мальчишке попросту нескладным или даже потешешным. Простым попавшим в воду бедняком, угловатым, неказистым и корявым, ближе которого у сирого Мирошка никого не осталось — одни лишь обращенные к дитячьему личику вертикальные зеницы не давали позабыть, что в действительности то являлся прошедший мутации нелюдь. Воистину благодушному себемирову сыночку давно пора было взрастить в себе доверие к суровому наставнику!.. Помедлил разглядывающий мальчонку ведьмак и наконец, стало быть, проделав над собою некое усилие, кивнул себе за плечо и шепеляво продолжил: — Ну-кась. Полезай взадьпятки, сопливец. Хватай меня за плечо — так и быть, покатаю тебя, жалкого страдальца, на хребтине. — Округлил мальчишка от растерянности глазки: даже и помыслить он не мог, что неуемно строгий наставник однажды сжалится над ним настолько сильно, что решит вознаградить подобной невиданной милостью!.. Разумеется, возможность поплавать в ночной запруде подобным удивительным образом пришлась уставшему мальчонке подлинным бальзамом на измученное сердце... Однако же поглядел он на пересекавший ведьмачье плечо застарелый шрам от чьих-то жутких когтей, и желания дотрагиваться до изуродованной плоти у него разом поубавилось — даже ручонку убрал он чуть в сторону...       — У тебя тут шрамы... — с плохо скрываемой брезгливостью выдал простодушный Мирошек, и раздражительно искривившийся Освальд оскалил неровные зубы:       — У тебя, вахлака такого паршивого, тоже!.. Вдоль хребта твоего несеченного!.. — вздрогнул ребятенок от гневливого наставничьего крика, но между делом и помыслил, что ведьмак, как водится, был прав. Не ему, не межеумному себемирову отпрыску, было воротить обличье от многочисленных шрамов убийцы чудовищ: своими мудреными знаниями бывалый ведьмак спас от грозившей погибели и его собственную жизнь, до скончания дней наградив пересекшим всю спину чудовищным рубцом... Кроме того, из-за скорого на ярость стервозного нрава своенравный мастер мог переменить милость на испепеляющий гнев в единое мгновение ока, отчего испытывать его благодушие представлялось вельми неразумным. — Лезь, паскуда, — безмилостно проскрежетал он железный наказ, — покамест я не передумал и не сбросил тебя долой, такую мелкую шельму!..       Помедлил нерешительный себемиров сыночек, но засим все же перебрался выжидавшему Освальду за спину, взявшись для надежности ручонкой за его кадыкастую шею. «За плечи держись, безобразник — не за выю!» — выбранился на него ведьмак, и как непонятливый ребятенок пересилил отвращение и наконец накрыл ладошкой бурый рубец, оттолкнулся от водицы и неспешно пустился вплавь. Буквально дыханьице перехватило у завороженного Мирко, как мимо него постепенно начали проплывать живописнейшие красоты умиротворенной осенней природы: только сейчас, из середки покойного озера, восхищенному мальчишкиному взору открылась вся невиданная благодать засыпающего подлунного бора, какой тихонько шелестел остатками необроненных листьев в проливаемом небесами сиянии... Переливающаяся водная гладь — кристально чистая, словно прозрачный искристый хрусталь — безмолвно серебрилась бликующей рябью, отражая белеющий лунный облонок... Блестели редкие опавшие листья, сброшенные на поверхность водного зерцала плакучими ивовыми виснами, игриво выглядывали разросшиеся вдоль берега соцветия алебастровых кувшинок и их сестриц желторотых кубышек, спрятавшихся в побегах камышовых проростков... И становилось до того непривычно тепло — как уставшей душе, так и телу: николиже не купавшийся в настоящем водоеме Мирошек, продрогший до косточек при первом погружении в студеный омут, внезапно с изумлением для себя обнаружил, что при движении сквозь толщу воды замерзшие оконечности заметно согревались! Рассекаемая бледными ведьмачьими долонями озерная водица с бурлением расходилась в стороны, и крепко державшийся за наставничьи плечи мальчонка, едва поспевавший лицезреть открывающиеся взору благолепные виды, вскорости начал счастливо улыбаться, оставив произошедшее за сутки позади... Даже посмеивался он маленько, как редкие брызги окропляли его взмокшие русые космы... Заплыл ведь молчаливый Освальджик в самую середину пересекшей запруду лунной дорожки, приведя в сие волшебное сияние и лучащегося от радости себемирова отпрыска! И как же плавно он входил в повороты, как безмятежно выбирал дальнейший путь!.. И даже хворый лик его смотрелся разгладившимся и спокойным, будто бы переживший тяжелейший день ведьмак вконец-таки позволил себе помаленьку расслабиться... И не в обыденном бухмарном одиночестве — а взяв с собой в сей отдых настрадавшегося воспитанника! Какой же прекрасный подарок подготовил он бездольному дитенку: боязливый Мирко не мог даже представить, что плавать в чарующем озере окажется столь невероятно чудно! И тем более не мог представить, что сию возможность познать незнакомую радость ему подарит ведьмак, наводивший на деревенских простецов нестихаемый ужас!       Расплылся робеющий мальчишка в чистейшей благодарной улыбке, буквально залучившись от переполнивших сердечко теплых чувств к нелюдимому мастеру... Попытался он заглянуть наставнику в блестящие зеницы, однако сам Освальд словно бы в упор не замечал его добросердечную навязчивость: плыл себе отстраненно вперед и даже глаза временами прикрывал идиллически. Пускай в свойском внешнем проявлении чувств он и остался прежним вспыльчивым и немногословным бирюком — не приходилось сомневаться, ему также было тихо и покойно на мрачной душе. Возможно, впервые за безмерно долгое время... Отложил он ненадолго оружие в свойской схватке с судьбой. Заглянул ему себемиров сыночек настойчивее в покойное обличье — расположился ведь он предусмотрительно у правого ведьмачьего плеча, дабы иметь возможность лицезреть нетронутую параличом половину его брыдкого лика — и далее, желая любой ценой завязать разговор, с несмелой улыбкой поинтересовался:       — ...А почему ты сразу не сказал, что собираешься повозить меня на хребтине? — покривился в неудовольствии привыкший к тишине ведьмак, продолжив пластично рассекать озерные воды, и ересливо бросил:       — Ненадолго же тебя хватило, словоблудник. Тебе бы токмо языком своим бескостным понапрасну трепать, — и далее довершил уже более благодушно: — Молчи. Не нарушай вечорошнюю благодать своим несносным суесловием.       Умолк пристыженный себемиров сыночек, продолжив восхищенно созерцать открывающиеся взору благолепные виды, а добродушное сердечко так и ликует безудержно. Только и успевает салажонок что поворачивать головку вслед за ночными красотами, умиляясь предстающей пред глазами картине обрамляющего озеро бесконечного леса — все ж таки в прекраснейшее место привел его проявивший суровую заботу ведьмак! Сколько же всего преодолели они вдвоем на тернистом пути... Вспоминая кошмарное расставание с отцом и матушкой вместе с последующими часами в мучительном ожидании лиха со стороны свалившегося на голову жуткого нелюдя — самое тяжелое воспоминание за всю недолгую мальчишечью жизнь! — бездольный Мирко и сам удивлялся, насколько сильно сблизился нелюдимым убийцей чудовищ... И ведь поначалу он совсем не понимал бадражного выродка: ни его мысли, ни дальнейшие намерения по отношению к самому ребятенку, ни даже то, как тот вообще уродился столь страшным отродьем... Все засим исподволь изменилось, как решением судьбы ведьмак вместе с мальчишкой оказались вместе приневолены пережить многотрудные испытания. Свыкся себемиров сыночек и с его невыносимой гневливостью, и с молчаливой замкнутостью, и даже с грубой бранью да взыскательным воспитанием: в конце концов, он не бросил погибающего воспитанника ни разу, выходив и вылечив буквально со смертного одра! Да и в целом относиться стал значительно душевнее, сдержав принесенное обещание и принявшись всамделишно учить науке словесности. Пожалуй, и ува́жить его стоило, отблагодарив за заботу непродолжительным молчанием... Однако вздрогнул тут увлекшийся благоговейными размышлениями Мирко, посему как почувствовал, что нечто скользкое в толще водицы словно бы присосалось к его оголенной стопе! Задергал он в панике ножками, тщетно пытаясь освободиться, а потом, приметив нарастающее недовольство продолжавшего плыть вперед наставника, испуганно пожаловался:       — Освальджик, у меня нечто к ступнице пристало... — разумеется, добродушный мальчонка изначально не намеревался столь скоро нарушать затребованную мастером тишину, однако и терпеть нечто зловредное на свойской тощей ноженьке он равным образом нисколько не желал. Бесчувственный убийца чудовищ, тем не менее, остался совершенно невозмутимым и бесстрастным, не придав всполошенным речам потерявшего надежду высвободиться воспитанника должного внимания.       — ...Пиявка, должно быть, скворчонок, — ответил он пониженным голосом после затянувшегося молчания, продолжая умиротворенно разводить ладони в стороны, и как ошалевший от брезгливого ужаса Мирко вновь с отчаянным писком задергал ножками, ненароком колотя его пятой в поясницу, с уничижающим порицанием изрек: — Что ж ты сопляк за такой позорный и трусливый?.. Али пиявок страшишься, слюнтяй?.. — и засим, бестревожно прикрыв поблескивавшие в лунном сиянии желтые очи, с пространным умиротворением добавил: — Это же славно, сопливец... Пиявки — благотворные создания: напьется она вволю крови — потом на месте вареди в толще обескровленной плоти жилочки обновленные вдосыть разрастутся... Только здоровее заделаешься. — Задергался брезгливо визжащий салажонок еще того сильнее, дрыгая ногами с отчаянным желанием сорвать с себя приставшего кровососа, и вспыльчивый ведьмак вконец-таки взъярился — встряхнул он барахтающегося мальчишку, мимоходом сорвав с его тщедушной ноженьки проклятого болотного сосальщика, и люто зарычал: — Да что ты ерзаешь, паршивец?! Уймись, покамест я тебя, паскудника, не сбросил плескаться в бочаг самочинно!..       Удостоверившись, что ему вроде бы удалось высвободиться, припугнутый Мирко вновь ненадолго утихомирился, опасливо трогая пятку пальцами второй ноженьки: мириться с приставшими кровососами он николиже не желал. Успокоился помаленьку и вспыливший Освальд, напоследок всего лишь брыдко передернувшись и далее сызнова молчаливо двинувшись с воспитанником за спиною в неспешный путь по серебрящимся волнам хрустального озера. И снова несмышленое мальчишечье нутро засвербело с желанием во что бы то ни стало перемолвиться с мрачным наставником парой словес: научился ведь он уже различать редкие моменты непродолжительного ведьмачьего благодушия, чем надлежало скорее воспользоваться... А уж после того, как суровый ведьмак приголубил ребятенка среди горящего подворья — о, во что бы то ни стало возжелал салажонок сблизиться с его душою еще того больше!.. В конце концов, за такую прекрасную награду можно было потерпеть и брюзгливую брань... Навалился заулыбавшийся Мирко на отстраненно несущего его сквозь запруду мастера, доброжелательно заглянув в его блестящие змеиные глазища, и непоседливо заерзав, повторил былое вопрошение:       — А все-таки почему ты не сказал, что повозишь меня на хребтине?.. — а далее пустился бесстыдно балясничать — извернул головушку набок и c шаловливым прищуром протянул: — А то мне ужно было подумалось, что ты хотел, дабы я утонул и превратился в утопца... — пускай легкомысленный себемиров сыночек и не слишком серьезно относился к подобным вещам, в его родном захолустье оной озвученной ужастью в самом деле нередко стращали непослушных ребятишек, предостерегая их от вылазок к окружавшим деревню опаснейшим топям. Склочный ведьмак, впрочем, одномоментно прервал мальчишкино баловство:       — Что это за окаянный вздор?.. И кто только такую невидаль паскудную выдумывает?! — выпалил он с придыханием, тем не менее не став сбрасывать лепетнувшего околесицу воспитанника со спины, и дальше принялся гневливо плеваться: — Это каким же лядом ты, паршивец межеумный, можешь превратиться в утопца?.. При помощи каких таких зловредных чар?! — на что малость насторожившийся салажонок, предусмотрительно отстранившись да сместившись ощерившемуся наставнику обратно за исполосованную застарелыми шрамами спину, не преминул отозваться:       — Ну... старики в нашей деревне баяли, что утопцы родятся из заплутавших и потонувших на болотах детей... А еще из разбойников да всяких прочих душегубов, которых после смерти в воду скинули... — но сразу же боязливо осекся, как его невинные подслушанные речи оказались прерваны непримиримым зубовным скрежетом раздраженного Освальда:       — Седи́ны пообдирать бы межеумцам, дабы те нескладицу свою дрянную замаранными языками зазря не пороли. Два с лишним десятилетия скитаюсь по большаку — а все не счесть той вахлацкой околесицы, какую слышу из ваших трепливых кметовых уст. Одни дрянные суеверия, кривотолки и несусветная простецкая кривда — зато нос свой поганый повсюду суете, плетя брехливые пересуды! — и привычным образом выбранившись, пустился пространно поучать притихшего воспитанника: — Запомни же, сопливец. Перевоплотить телесное обличье возможно исключительно при воздействии затейливых чар: при наложении порожденного пагубной волей проклятья, либо же при соприкосновении с наделенными определенными колдовскими способностями реликтами Сопряжения Сфер. Утопцы же по свойской сути есть примитивные и гнусные чудовища: будучи обыденными трупоедами, обделенными мало-мальским глубинным рассудком, сия бездумная погань не способна превратить тебя в себе подобную — посему, ежели потонешь в населенном утопцами омуте, привлеченные желанным смрадом разложения твари всего-навсего обглодают твою плоть до костей. — Помолчал смятенный Мирко, боязливо сжимая озябшие пальчики на ведьмачьих плечах: невинное желание завязать беседу с норовистым наставником закончилось для него очередной необходимостью выслушивать пугающее поучение — сам же случайный разговор об отвратительных болотных чудищах предстал скорее смущающим, нежели чем интересным... Еще не хватало действительно столкнуться с сей ужасной напастью в этом озере... Однако далее, успокоив себя тем, что бдительный Освальд вероятнее всего не стал бы беспечно плескаться в воде с окаянными утопцами, трусоватый дитенок напоследок осмелился лепетнуть другой возникший вопрос:       — ...И как же они тогда родятся? — на что сварливый ведьмак буднично бросил:       — А так же, как и все остальное, сопливец, — и не став вдаваться в подробности, сызнова умолк, изменив направление и незаметно ускорившись.       Передохнувший салажонок вновь окинул зачарованным взором окрестности: ведьмак заплыл вместе с ним уже в самые глубины волшебного озера, и теперь припомнить, откуда именно они изначально приплыли, уже не представлялось для мальчонки возможным — на многие версты во все бескрайние стороны уходил один лишь залитый лунным сиянием лес... Даже свет от разведенного мастером ночного костерка уже было не различить — и повертевший головушкой Мирко на мгновение даже ощутил нахлынувшее волнение... Разумеется, он ничуть не сомневался, что наплескавшись, заматорелый Освальд сумеет засим без труда воротиться к остаткам своих оставленных подле Круга Стихии пожитков — да и причин переживать, когда он был рядом, совершенно не имелось — однако все одно... оставаться в холоде под бескрайним звездным небосводом без единой крохотки согревающего тепла, было несколько страшно. Впрочем, покосился мальчишка на взмокший ведьмачий затылок, понаблюдав за тем, как с его слипшихся волос стекают редкие струйки воды, и убедившись, что расслабленный мастер пребывал неизменно спокойным, уже и сам помаленьку успокоился. Как же здорово было купаться!.. Как легко и весело было просто беззаботно болтать!.. Нести смешной легкомысленный вздор, дрыгать ножками в попытках сорвать кровососов да любоваться великолепными нерукотворными видами!.. Без сурового Освальда боязливый ребятенок никогда не испытал бы сей неподдельный щемящий восторг! Вот бы он почаще не только вытаскивал нерадивого вскормленника из всевозможного случающегося лиха, но еще и просто проявлял обыкновенное благосердерчие: оставшийся без родительского попечения себемиров сыночек поистине души бы в нем не чаял!..       — А я и не мыслил, что здесь так красиво, — завороженно рассматривая окрестности и попутно стараясь придать своему голоску взрослую задумчивость, тихо огласил салажонок. Безмолствующий мастер никак не удостоил суетливого воспитанника ответом: он, поди, вообще поплавал бы без излюбленного мальчишкой праздного суесловия, насладившись тишиной и умиротворением после кровопролитного боя с зарвавшимся душегубом — однако в присутствии неугомонного Мирко, не способного ни мгновения усидеть без трескотни, сие не представлялось возможным. Закинул бестревожный ребятенок головку, рассматривая светящийся лунный облонок, и далее мечтательно признал: — И все-таки плескаться в озере славно!.. — на что дотоле не желавший слушать его Освальд уже с пренебрежением ругнулся:       — Известное дело, славно, паршивый ты негораздок!.. Ежели тебя кто-нибудь иной на горбу своем тащит!.. — Робко улыбающийся мальчишка, впрочем, не отступился перед его нескончаемой сварливой бранью: гневливый наставник спасал и выхаживал его душонку уже такое невероятное множество раз, что теперь отчаянно тянущийся к живому теплу ребятенок во что бы ни стало желал выразить ему свою сердечную признательность. Приблизился он к наставничьему плечу, вновь радушно заглядывая тому в перекошенное лицо, и под плеск летящих в стороны искристых брызг осторожно лепетнул:       — А можно мы будем так чаще плавать?.. — и заулыбавшись шире да от смущения сызнова спрятавшись, тихонько добавил: — Или хотя бы просто разговаривать? Мне нравится, когда ты не лютуешь... и становишься маленечко добрым. — Пресытившийся мальчишкиным пустословием ведьмак опять ответил на его чистосердечные слова одним лишь равнодушным молчанием, однако чуткий Мирошек уже не сомневался, что на деле тот его слушает. Припомнил рассолодевший себемиров сыночек свою первую судьбоносную встречу с подобным вурдалаку убийцей чудовищ, явившемся в его родную деревеньку, точно косматая тень из наихудшего кошмара, и собравшись с духом, смущенно поведал: — Знаешь, я хотел тебе сказать... Когда мы с тобою токмо повстречались, мне поначалу долгое время казалось, что ты злыдарь и страхолюд, навроде чудовища... И меня забрал, дабы засим вдали от всех наделать со мной всякого лиха... — и расчувствовавшись да пересилив отторжение перед внешним уродством наставничьего облика, умильно прильнул щекой к его измаранному в тине затылку, попутно промолвив с чистейшей благодарностью: — А теперь я думаю, что ты хороший. Просто гневливый и чуточку странный... — а потом и вовсе от чистого сердца добавил: — И когда ты постареешь и станешь дряхлым и немощным, я тоже буду о тебе заботиться, как ты заботишься обо мне сейчас!       Разумеется, на оных пылких речах, на какие боязливый мальчишка ни в коем разе не решился бы, ежели б не чудесное воздействие сочащейся из расположенного поблизости Круга Стихии умиротворяющей сознание магии, сутяжливый ведьмак мгновенно встрепенулся — так и плюнул он с хлестким недоверием:       — Что-а?.. Ишь ты, как завернул, шельма брехливая!.. Токмо бы не подавился, подлизываясь!.. Смотри, как языком своим масленым ластится — да не доживешь ты, сопляк говорливый, до той поры, когда я постарею!.. Сам первее состаришься: ежели б слушал ты меня, негодник, прилежно, заместо того, чтобы рот свой трепливый зазря разевать, помнил бы, что я надысь говорил!.. — Заслушался рассеянный мальчишка, попутно наблюдая за отражающими лунное сияние водами — и случайно углядел проплывающий мимо себя длинный стебель сорвавшегося со дня болотного растения, безотчетно подхватив его ручонкой. Запальчивый мастер не переставал плеваться бранью, однако присмотревшемуся к нему старостиному сыночку явственно увиделось, что продолжил он то делать совершенно беззлобно — попросту будучи не наученным относиться к услышанным сердечным речам как-то иначе... Да и где он мог тому научиться? Наверняка ему никто и никогда не говорил подобное. Неоткуда было взяться сему умению принимать чужое расположение у очерствевшего выродка из городской канавы, прожившего свой век в неизменном глухом одиночестве... Улыбнулся ударившийся в былое вахлацкое ротозейство Мирошек, отрешенно рассматривая свисающие мырью волосья на затылке наставника.. а затем с незлобивой егозливой улыбкой внезапно водрузил тому на темя свой подхваченный стебель, расположив покрытую тиной былинку прямиком на облепившей освальдовы грязные пакли болотистой ряске!.. Моментально взъярившийся мастер тотчас же сорвал с головы водруженную воспитанником быстылину и в следующее же мгновение с осерженным придыханием смахнул его, смеющегося и забывшегося, грубовато расположив перед собою... Встретившись со взором исполненных гневливого непонимания ведьмачьих очей, безрассудный салажонок моментально притих и умолк — стало быть, запоздало смекнув, что по дурости совершил непростительную оплошность — и мерзостно искривившийся Освальд, потрясая перед его носом злосчастной былинкой, с осерчалым недоумением зашипел: — ...Что это?! Какого ляда ты надеваешь эту дрянь мне на голову?!       Забеспокоился бестолковый мальчишка, уже всемерно укоряя себя за столь неосмотрительную забаву со строгим мастером, и спешно перехватив из его сухощавой ладони означенный стебель, сбивчиво защебетал:       — Это просто потеха такая... Ну то бишь... это забавно... У тебя на волосья сторицей ряски нацепилось, и ежели еще эту быстылину добавить... — Застывший в воде Освальд продолжал с придыханием пронзать растерянное мальчишечье личико яростным взглядом — по крайней мере, пока что не запрещая провинившемуся Мирко держаться свободной ручонкой за свойское плечо — и опростоволосившийся мальчишка поспешно пустился в дальнейшие оправдания, попутно лихорадочно размышляя, как можно было поправить сложившееся катастрофическое положение: — Не серчай, пожалуйста, Освальджик... Это не так, чтобы я над тобой потешался... Просто мне помыслилось, что это забавно... Но ежели тебе не смешно, я так больше не буду!.. — и испуганно цепляясь за всякую зыбкую возможность повиниться, сам с готовностью водрузил на свою белокурую макушку окаянную камышину, сопроводив сие действо словами: — Вот погляди, я и на свойское темя эту гадость могу надеть!.. Ты только не бранись слишком сильно...       Поглядел на него некоторое непродолжительное время корежащий обвисшие уста ведьмак, безобразно дергая желваком на нетронутой хворобе стороне... и наконец, гневливо передернувшись, всего лишь неторопливо устремился вплавь дальше, вполголоса выбранившись: «Негораздок межеумный. Хворостиной бы потребно пройтись вдоль хребта». Беда миновала. Ухватился обомлевший мальчишка за его выступающие над поверхностью водицы плечи да так и умолк благоразумно, почуяв, что злить сурового наставника дальнейшим суесловием нынче представлялось уже просто безрассудным... Теперь провинившемуся ребятенку в наказание за глупость надлежало до самого берега смиренно молчать. Не понял бирюковатый ведьмак его невинную шутку — поторопился несмышленый себемиров сынок с ним заигрывать. Хорошо хоть не притопил его в назидание строгий убийца чудовищ и воспитательную оплеушину не отвесил... Все ж таки покамест они с салажонком еще по большей части изъяснялись на незнакомых друг для друга языках — при этом помаленьку уже сблизившись болящими сердцами...       Впрочем, воротился охваченный оными думами Мирко к былому созерцанию открывающихся взору красот — да так и ахнул от посетившей его новой умиротворяющей мысли. А ведь сие исполненное ужаса злоключение, едва не окончившееся для ведьмака и мальчишки преждевременной бесславной кончиной, несмотря на трагичный итог, в действительности оказалось отнюдь не напрасным! Ценой невероятных усилий и потерь упорствующий Освальд все же сумел добиться его полного исцеления от полученной раны, и едва не расставшийся с житьишком Мирошек вконец-таки получил возможность полноценно учиться! Оба они вопреки испытаниям выжили — а еще как будто бы немножечко сроднились... Придвинулся на том мгновенно позабывший о недавних тревогах мальчонка к наставничьему плечу, раскрыв роток да вознамерившись простодушно поделиться свойской чудесной мыслью с ожесточенным мастером — и непреклонный Освальд молниеносно пресек его празднословие еще зараньше произнесения первого звука!..       — Молчи. Не прерывай тишину! Пользуйся тем, что невидимая простецким взором благотворная магия, бьющая ключом из оного озера и сходящаяся в интерсекцию на месте Круга Стихии, действует умиротворяюще и на тебя, и на меня, и на все окружение... — промолвил он скрипучим голосом, и как завороженный Мирошек всамделишно сомкнул уста, неожиданно мягким шепотом пустился в непостижимые убаюкивающие рассуждения: — Наслаждайся мимолетным покоем, салажонок... Безмолвие гораздо более многозначительно, чем досужие речи, ибо испытываемые людскими сердцами чувства чрезмерно ярки, дабы их можно было выразить словами... Переживаемое тобою волнение, как болезненное, так и услаждающее, так или иначе навсегда останется в глубинах рассудка — слова же бессмысленны... Однажды они непременно сотрутся из памяти... Останется одна только бессмертная услада...       Заслушался зачарованный мальчик малопонятными ведьмачьими речами, проникаясь его странной увлеченностью, и сам ублаготворенный ведьмак равным образом покойно замолчал, беззвучно разгоняя ладонями расходящуюся хрустальными кругами водицу... Поглядел себемиров сыночек на усеянный бесчисленной россыпью искринок небесный свод и снова безмятежно растянул уста в улыбке. Ведьмак был прав: сие волшебное мгновение покоя было прекрасно, отчего его хотелось остановить и растянуть на бесконечность... Должно быть, именно с этой целью духовного исцеления после столкновения с жестокими ужасами предусмотрительный Освальд и воротился в оный край вместе с истратившим силенки воспитанником: даже в этом проявилась его хладная забота о настрадавшемся Мирко! Серебряная ночь была прекрасна. И сейчас излеченный от раны и получивший долгожданную надежду на будущее мальчик действительно мог просто наслаждаться скоротечным мигом плавания вместе с суровым, но одновременно и радетельным мастером. Беззаботно плескаться, поднимая волны брызг, звонко хохотать и заливаться, не заботясь о минувших горьких страхах... Робко улыбаться молчаливому наставнику. А еще безотчетно свыкаться с водицей и постепенно учиться плавать уже самостоятельно! А сколько неизведанных чудес еще ждало его в недалеком грядущем!..       Все было не напрасно. Ничто в людской судьбе никогда не напрасно.       Конец.