***
В конце концов, сдался тот, кто был не просто влюблён — тот, кто был одержим. Он был готов на всё. Казалось, он добровольно затягивает паутинную петлю на своей шее. Он готов подчиниться. Готов полностью раствориться в чужой воле. Отдать и разум, и сердце на растерзание жвалам паука, так умело, расставившего сети. Готов умереть, лишь бы всё закончилось. Чтобы прекратилась эта предсмертная, сладкая, но мучительная агония. Он молит о смерти. Но не вслух. Глазами. О, эти глаза, они изнывают от боли, что приносит с собой роль жертвы. Они жаждут покоя. Но на самом их дне виднеется страх. Он сковывает всё внутри. Не позволяя вдыхать того, кто стал отравленной заменой кислороду. От этого становится ещё хуже. Как же он страшится. Боится того, что не контролирует ситуацию. Боится того, что его убьют. Боится того, что его оставят жить. Ему страшно подумать о том, что от него отвернётся его Дьявол и Бог, запечатлённый в одном лице. Но он всё просит о смерти. И всё так же безмолвно. Словно оставляет себе пути к отступлению. Хоть и понимает, что не сбежит из этих прочных сетей.***
Но тот, кому передали бразды правления, не спешит всё заканчивать. Возможно, он хочет растянуть это наслаждение, от ощущения власти над чужой жизнью. Возможно, опьянённый чувством контроля, он решил сделать из своей жертвы игрушку, лишённую воли. Возможно, он не ожидал, что его оппонент когда-нибудь сдастся и позволит себя поймать. Возможно, он не хотел прекращать их соперничество и лишаться такого противника. Возможно, он просто слишком сильно увяз в паутине чувств, и больше не в силах: ни выпутаться самому, ни отпустить свою жертву. Этот искусный пряльщик жалел. Жалел, что собственноручно сломал того, кого хотел всегда видеть целым. Жалел, что его антипод сам доверился ему. Прекратил сражаться. Устал чувствовать то, что чувствовали они оба. И это помогло ему принять решение. Он не мог позволить тому, кто сделал его таким, просто умереть. Это слишком легко. Слишком просто. Слишком милосердно. И слишком… Больно. Нет, он заставит его жить. Чувствовать себя в венах. Он станет для него ядом. Он по венам проникнет в чужое сердце и останется там навеки.***
Как долго это длится? Года? Столетия? Вечность? По ощущениям ещё дольше. Сложно следить за временем, когда в твоей голове мысли только об одном. Когда ты одержим. Вся жизнь просто зацикливается, словно бесконечные круги ада. Сколько не убегай от образов в голове, они настигают вновь. И в какой-то момент, ты перестаёшь убегать. Ты не хочешь этого. Теперь, ты наоборот — ищешь встречи с этими призраками подсознания, силясь подменить ими реальность. Они становятся одержимостью. Они становятся быстродействующим и безотказным ядом. Хотя, нет — ядом стали не они… Он стал его ядом. Нейролептическим токсином, что влиял на мозг. Наркотиком, который раскрашивал чёрно-белый мир в красные тона, вполне компенсировавшие другие, отсутствующие цвета. Этот токсин приближал его к смерти, и он же удерживал его от пересечения незримой черты. Яд удерживал его чувствами, которые дарил. Невыносимо потрясающими чувствами, которые были на грани реальности и шизофренического бреда. Этот яд — лишает воли. Чем больше он получал, тем большего желал. Одержимый этим дурманом он стал верным псом для своего палача, который, словно насмехаясь, всё откладывал дату казни.***
Он больше не хотел убивать его, теперь он хотел убивать с ним. Выискивать слабых, зарвавшихся, жалких и прерывать их существование. А тот, словно на привязи, следовал рядом. Он тоже убивал. И в эти моменты они оба становились прежними. Пропадал страх. Пропадала обречённость. Вновь возвращался азарт. Возвращалась пылающая ненависть, вытесняющая любовь, что сковывала льдом. Но в этот раз что-то идёт не так. Совсем не так. Он теряет контроль, что ему доверили. Он упускает из виду так мало, и так непозволительно много. И понимает это, лишь когда слышит выстрел. Он знает, что эта пуля — адресована не ему. И он не готов её принять. Потерять контроль не только над ситуацией, но и над своим телом. Забыться вечным сном. Но он делает это. Он ловит пулю грудью. Доламывает остатки и без того рухнувшего плана. И сам падает к ногам своего цепного пса. Его кровь заполняет и без того красный мир алым цветом. Вместе с кровью утекает контроль. Утекает жизнь из тела. — Убей. — слово стоном срывается с чужих губ. Впервые мольба звучит вслух. Но произносит мольбу не жертва, а охотник. Это не оставляет выбора.***
Он обезвреживает того самого, последнего стрелка, а после, возвращается к любимому врагу. Он падает на колени перед тем, от кого хотел принять смерть. Он не готов его добить. Но он это сделает. Ему доверились. Позволили сменить роль. Он до последнего будет предан. Он наклоняется и непривычно нежно целует того, кого терпеть не может. Целует и шепчет в губы: — Я тебя ненавижу… А после пронзает сердце ножом. Окончательно прерывая агонию. Прекращая чужие мучения, но не свои. Он ещё раз целует чужие губы, но уже не чувствует на них дыхания. Но зато чувствует, что на чужих щеках остаются его слёзы. Он бездумно поднимает безжизненное тело и идёт с ним по улице. Не таясь, не скрываясь. Он несёт его домой. Стоит лишь ему пересечь порог — он бережно усаживает труп на кресло, а сам идёт к тайнику. Там яд. Не тот, что струился по венам, когда хозяин его поводка был жив, но яд, достаточно сильный, чтобы убить его. Он падает в кресло напротив трупа. Вскрывает ёмкость и вводит себе токсин внутривенно. Надеется, что он сможет заменить тот, что был в его крови до этого. Но нет. Этот яд безликий. Он не привносит краски в мир. За мгновение до смерти он успевает прошептать, глядя в лицо мёртвой любви: — Ты — яд в моих венах.