Красная тинктура

       — Ну и зачем ты это сделал?       Итан привалился плечом к косяку, с трудом давя улыбку.       — Быть может, я хотел увидеть мир твоими глазами.       — Ну и что ты видишь в моих очках?       — Честно? — Дамиано потянул пальцем край века, — Нихуя.       Пошарив рукой по стене, отделяющей номер от ванной, Итан включил вытяжку, которая ровно и негромко загудела. Ему стоило одеться — выходить в одном по-женски подоткнутом под подмышками полотенце после горячего душа было не лучшей идеей. Тем более даже одежда была приготовлена: аккуратная стопочка из брюк и свитера, вытянувшегося от многочисленных стирок настолько, что приходилось закатывать рукава, лежала на стуле, но что-то подсказывало Итану, что скоро все придется опять снять, поэтому одеваться он все же не спешил.       — Знаешь, я уже думал вызывать спасателей, — протянул Дамиано тем временем, — что ты там делал столько времени?       — А ты успел устать меня ждать?       — Пенелопа ждала Одиссея двадцать лет. Смею надеяться, что…       — Сними! — оборвал его Итан на полуслове. Дамиано потянулся к лицу, — Не оправу… пижаму.       Дамиано, путаясь в рукавах кофты и завязках штанов, принялся поспешно разоблачаться. Вещи мятым комком полетели на пол, а он сам раскинул приглашающе ноги, при этом будто стыдливо прикрывая пах ладонью.       — Мы же соблюдаем правила — никакого секса перед важными выступлениями. С чего резкая смена курса?       Итан пожал плечами.       — Ты же сам хочешь…       — Хочу, а еще я хочу тот особый вид секса, который у нас происходит после важных выступлений. После которого я хромаю как пират — ревматик на деревянной ноге, а тебе приходится не только водолазки доставать, но и перчатки, ну или, наоборот, после которого у меня располосована вся спина, будто на меня напала дикая пантера, а ты выглядишь так, будто шпаги на досуге глотаешь. Так что иди сюда — потискаемся, завтра будем недотраханными, злыми и порвем всех на посыпку для тортика.       — Боюсь, что если мы выиграем, то времени не будет совсем.       — Когда мы выиграем! — почти грубо исправил его Дамиано и приглашающе постучал ладонью по матрасу рядом с собой. Итан послушно отложил на спинку стула снятое с себя полотенце, потянулся, подставляя себя жадному взгляду, и нырнул в капкан чужих рук. Те тут же притянули ближе, кожа к коже, не оставляя между телами и миллиметра.       — Жюри точно отдадут первое француженке… — от короткого чмока в губы попавший в ловушку крепких объятий Итан увернуться не успел, и, если честно, даже не пытался, — Тут нам разве что на случай уповать можно.       — Я не верю в случай, — заявил Дамиано, заворачивая их обоих в единый кокон одеяла, — Тебя ко мне могла привести только судьба и, если она попытается забрать теперь моё у меня, я найду эту сучку и сломаю ей хребет.       — Романтик из уличных хулиганов. Расскажи им, с кем ты спишь и не дойдешь до перекрестка.       — Дойду. К тебе хоть по битому стеклу, по тлеющей земле, по снегу. Босиком.       — Тебе принести тетрадь?       — Мне принести себя и свои поцелуи, но не откажусь и от сердца врага на серебряном блюде…       Итан невольно прыснул и зачесал свои мокрые волосы ладонью — холодные змеи прядей хлестнули по плечам, пока он пытался придумать, как встать.       — Я принесу тебе тетрадь.       Дамиано замотал головой, отказываясь опускать. Он умудрился обвить Итана ногами и упереться ему пятками прямо в поясницу. Захочешь — не выберешься. Рваный вдох. Чей? Неважно.       — Оставь. Полежи со мной, — вполголоса попросил Дамиано, — Парочка вымученных четверостиший того не стоят.       — Я замочу кровать.       — Поспим на полу, как будто в первый раз.       — Дамиано.       — Итан.       Итан, сдаваясь без боя, ткнулся лбом Дамиано в плечо. Тот умудрялся каким-то невероятным образом вить из него веревки. Одним взглядом, одним прикосновением — кончики его пальцев сейчас невесомо скользили по лопаткам.       — Вот так. Я тоже психую. Без этого никак. Но нам надо завтра выложиться, а дальше будь, что будет.       — Мы всегда можем уехать куда-нибудь на Аляску чистить рыбу.       — И пропахнем морем, будто тела наши сотканы из соли.       — Ты невозможен… — пробормотал Итан, — Ты хоть знаешь, как пахнет рыбное производство? Я тебе скажу: неизбежностью и тухлыми потрохами.       — Да боже, Ит. Чего тебя так штормит то сегодня? — Дамиано еще сильнее сжал Итана в своих объятьях, — Вот подумай: куда мы денемся с этой подводной лодки?       — Никуда.       — Вот именно. Поэтому соберись, не убьёт нас Евровидение.       — Нас нет, но вот нас. Я ж вижу, как люди смотрят на тебя, на меня… на то, что мы вечно чуть ближе, чем позволительно. Вопрос лишь в том, когда Марта потребует бороду.       — Что там сегодня: ретроградный Меркурий или Венера в Водолее? Итан, ты, может, не заметил, но мы шпарим в космос на сверхсветовой, за пять лет сделали то, на что у иных и всей жизни не хватит. Сан-Ремо — это потолок. Можем действительно бросать все — лучше уже не будет. Или ты там опять нашел очередной высер в сети и загнался, что мы с тобой плохая пара? Если на тебя так Инстаграм действует, то я отберу у тебя аккаунт и запрещу читать комментарии, будешь постить только промо и селфи по особым праздникам.       — Да не в этом дело… Дамиа! — имя вырвалось из груди Итана сдавленным кряканием. Дамиано со всей силы пришпорил его и, наплевав на перспективу всю ночь провести на мокром белье, подмял под себя, нависнув сверху.       — Знаешь, я был готов сражаться с людьми из твоего прошлого, сражаться с людьми из твоего будущего, сражаться с правительственными агентами и шкериться в чилийских Андах. Я не был готов к тому, что мне придется сражаться не с тобой, а против тебя. Я люблю тебя и, Итан, Эдгар, Чезаре, Ирвинг или как тебя там на самом деле зовут, прошу, не заставляй меня это делать.       Итан закрыл глаза. Дамиано не вытягивал из него правду клещами, но ощущалось именно так. Болезненно. Хотелось отдавать и отдавать всего себя, не оставив себе даже костей.       — Давид.       Дамиано возмущенно рыкнул, и явно настраиваясь уже на скандал, уселся на пятки, сложив руки на груди.       — Теперь ты меня по фамилии будешь звать? Правда глаза колет?       — Давид, — настойчиво повторил Итан спокойным голосом, — В далеком уже шестнадцатом веке меня крестили под этим именем.       — Блядь… Скажи мне, что я не какой-нибудь твой пра-пра-правнук.       — Я почти уверен, что справился с задачей неоставления потомства.       — Засранец… — Дамиано со всей силой ущипнул его за сосок, — Почему у нас с тобой вечно все через жопу? Между прочим, это ты должен был приводить в меня, лезущего на стенку, в чувства, инструменты-то подключены не будут.        — А разве не помогло? — спросил Итан с хитрым прищуром и тут же взвизгнул, потому что теперь его ущипнули за другой.       — Нет. Теперь я зол. Но я не могу ни въебать тебе ни выебать тебя, чтоб успокоиться.       — Прости.       Дамиано замотал головой, стоило Итану виновато отвернуть голову и уткнуться в угол подушки.       — Тебе не за что извиняться. В том, что у тебя навыки общения как у пятилетки твоей вины нет.       — Почему ты иногда мудрее, чем я?       — Это все твои очки, — Дамиано потянул их со своего лица и водрузил на нос владельцу, — Они придают солидности очевидным вещам. А ты не меньше влюбленный идиот, чем я, и находишь бездну там, где раковина по локоть. Давай спать, завтра тяжелый день.       Итан искренне полагал, что двадцать второе мая выпадет из его памяти если не полностью, то большими кусками, но события напротив, отпечатались так сильно, что становилось чуточку жутко. Каждая секунда одна за другой, начиная с рева будильника, оказалась бережно сложена в коробку и разве что не подписана, потому что двадцать третьего мир стал другим.       Дымок термозащиты из-под плойки для волос, привкус крови на губах, запах рвоты от Виктории, которую очень не вовремя накрыло, Томас заливший себя колой, бешеный стук сердца, прыгавшего и звеневшего внутри, Марта, вклинившаяся между ними двумя как дуэнья, попытки залить нервозность алкоголем… Место даже не в первой тройке после голосования жюри, неловко разбитый стакан, а потом как разрыв гранаты в окопе. Пятьсот двадцать четыре. Оглушённый, Итан не слышал ни аплодисментов, ни голосов, он не видел не видел никого, и только мысль о Дамиано и о том, как не упустить того из виду вернула его из предобморочного состояния в ту минуту.       Нужно было подниматься и идти за сцену, туда, где им выдали оборудование, и легонько похлопали по плечам, словно детей, впервые осознавших, что у их проказ могут далеко идущие последствия. И кое-кто собирался нарваться на них все. Одного взгляда Итану хватило, чтобы понять — остановить тысячетонный маховик по имени Дамиано не удастся. Все та энергия злобы, что копилась годами, была готова одной волной выплеснуться из него, вцепившегося в микрофон так, будто тот был оружием.       Пауза на глубокий вдох, в которой отчетливо был слышан докипающий, неожиданно близкий низкочастотный гул зала, а потом мерзкая предзаписанная минусовка ударила по ушам. Руки каменели в воздухе и падали вниз, отбивая ритм, не слышный за пределами сцены, Виктория выщипывала из своих струн разве что не замогильные стоны, гитара Томаса тоже хрипела, как придушенная, немая… Музыке было тесно в коробке, но лишь голос Дамиано, который выводил несмотря на дикое опьянение речитатив так, будто был трезв как стеклышко, шел в эфир. Несправедливо, неправильно.       Полукруг на каблуках, лестница. Дамиано развернулся к залу спиной, заставляя операторов импровизировать вместе с ним, вместе с ними, потому что тех двоих тоже понесло… Последнее, что Итан видел до того, как ему перекрыло обзор: мелькнувшая блондинистая макушка Виктории, явно собиравшейся усесться на Томаса верхом.       — Мы не такие, как они…— сорвав напрочь голос, уже прохрипел Дамиано. Нужен был последний удар по тарелкам, что требовалось ловить, но вместо этого Итан оказался пойман сам. Дамиано, встретив его последнее движение, этот рывок, поднимающий с табурета с такой точностью, будто они репетировали это бессчётное количество раз, заключил лицо в свои горячие ладони и…       Вокруг все затихло — только гудел брошенный на пол микрофон. Красное свечение пробивалось сквозь муть темноты — Итан не сразу понял, что закрыл глаза, а не ослеп, когда кто-то невидимый открыл затвор, и всё то цунами, что годами сдерживалось дамбой приличий, рвануло, обдавая горячей волной. Дамиано целовал его с таким отчаяньем, как не целовал тогда после отборочных на Икс-факторе, как не целовал, выклянчив себе второй серьезный поцелуй. Он терзал губы с неистовой жадностью и одновременно с безграничной нежностью, но не мог даже приблизиться к тому, чтобы насытиться.       И Итан отвечал ему так, будто от этого зависела вся его жизнь. Видит бог, в тот момент так оно и было.       — Эй, разлепляйтесь. Вам дышать не нужно? — хрипло-пьяный голос Томаса сработал как ведро холодной воды, вылитой на головы. Они в Роттердаме, на сцене Ахой центра, и если трансляцию не оборвали раньше, то как минимум начало поцелуя видела сотня миллионов человек, смотревших Евровидение.       Итан по привычке уже обреченно дернулся чтобы отстраниться, но руки держали намертво, позволив лишь вдохнуть. Дамиано будто всем собой кричал: «Отпустишь меня сейчас — и будешь жалеть всю оставшуюся вечность».       — Дай мне из-за инструмента-то выйти!       На то чтоб обойти барабаны Итану дали десять секунд, а дальше силой воткнули головой вперед в сборную конструкцию Сёгун Мегазорда могучих рейнджеров, что покатилась с лестницы вниз в море золотых конфетти, в объятья остальной части итальянской делегации, в объятья орущих финнов, в объятья Марены в лице Катерины Павленко и ее свиты.       Уже за кулисами Дамиано лихим жестом стриптизера дорвал лопнувшие по шву брюки, но и это проявление силы не сбавило того урагана эмоций, что бушевал в нём сейчас. Он лез на стены, вопил как попобава, и вообще всем своим поведением кормил стереотип, что итальянцы не дружат с головами, пока не повалился на пол.       Итан засек это падение периферийным зрением, пока пытался ответить на глупейший вопрос журналиста о том, как он чувствует себя сейчас. Так будто в мире нет ничего невозможного, если с тобой правильные люди. Летящим выше небес без крыльев и парашюта.       И Итану бы следовало за столько-то лет запомнить, что если Дамиано не просит помочь ему подняться, то подходить к нему, протягивать ему руку совершенно не стоит, но он все равно сделал это, чтобы, не успев и глазом моргнуть, оказаться вторым телом на ковре в облаке запахов: пыли, чужого пота и пролитого шампанского. Дома.       — Дамиа. Дамиано. Мы выиграли, ты выиграл… Ебучий боженька, блядский сатана!       — Не богохульствуй! — одернул его Дамиано, но в остальном — ноль реакции. Чужие руки били по спине, каблук пару раз болезненно проехался по пояснице, волосы падали на лицо, застилая обзор и не давая даже упереться, чтобы подняться. В какой-то момент Итана вновь почувствовал хватку за голову, притягивающую в поцелуй. И он не мог отказать, не тогда, когда губы Дамиано были на вкус как солнечный свет, осевший на щеке прежде чем разбудить поздним утром, как колючий песок, отдающий весь свой жар кофе, как вся вселенная, обращенная в прах и собранная на кончике ножа, чтобы посолить ей жертвенного агнца.       Вокруг них уже собирались люди: журналисты, просто свидетели, все с камерами в меру своих сил. Но разлепиться оказалось сложнее, чем начать. Не помогло ни тыканье носком обуви от Виктории — на это Дамиано привычно вскинул оба средних пальца, а следом снова принялся гладить Итана по волосам на затылке, слишком хорошо зная, что он — Итан — от этого добровольно не откажется, ни вопль подоспевшей Марты — ее «Да вы вкрай охуели!» по молчаливому пакту между ними четырьмя потеряло свою магическую силу. Помог, как ни странно, даже не Лео, флегматично снимавший весь бедлам как для канала Дискавери, а Томас, выливший им на головы половину бутылки с водой.       — Усе! Остальное по подписке! — прорычал он, — Собрались!       Дамиано лишь жалобно пискнул про то, что его не держат ноги, и он не встанет. Итан улыбнулся ему в шею и бессовестно оставил на ней короткий укус.       — Тогда держись крепче.       Подняться с почти тремя четвертями центнера утяжелителя в лице растекающегося как подтаявшее джелато Дамиано было еще той задачей, но с третьей попытки Итан все же встал, держа на руках этого коалу-переростка, подкинул пару раз, чтобы перехватить удобней, и, не обращая никакого внимания на устремленные на них десятки глаз, понес, про себя поражаясь тому, что Дамиано его необычное положение совершенно не смущает. Тот смотрел по сторонам своими широко распахнутыми темными глазами с таким любопытством, точно в жизни не видел ничего интереснее пластиковых перегородок и дешевого ковролина.       Томас лишь проводил их двоих — удаляющихся вперед — нечитаемым взглядом, поставил бутылку на пол и повернулся к Виктории спиной.       — Запрыгивай!       Та с радостным воплем подчинилась, повисая у него на закорках.       — Наперегонки до дверей! Вперед, мой верный конь! Кто доберется до журналистов последним, тот платит за следующую пьянку в «Самоваре!»       И Итан, заслышав ее клич, побежал.       День все не хотел кончаться, подбрасывая все новые задачи, пресс-конференцию (Итан потом сунулся смотреть запись, и да, Дамиано прошипел ему на ухо правду — он, сам того не замечая, отвечал журналистам на вульгарной латыни, даже не на итальянском), толпу у отеля, не желавшую отпускать… К моменту, когда они вчетвером ввалились в кабину лифта, Итану начало казаться, что у него понимается температура, от усталости трясло, отбитые лопатки горели, даже позвоночник будто стал крошиться и ломаться. Стон облегчения, стоило прижаться спиной к стене, вырвался сам.       Но Дамиано, вопреки обыкновению, да даже своему собственному поведению, еще пару минут назад не выдал одну из своих низкопробных пошлых шуток на этот счет, продолжая балагурство, а напротив сделался предельно серьезным.       — У нас есть время до утра, чтобы сменить пароли в социальных сетях. Потом Марта вспомнит, какая из подруг Вик отличается большим корыстолюбием и дозвонится до нее.       Никому из них троих не требовалось объяснений, что он имел в виду. Они выиграли битву, но война все еще продолжалась.       — Почему это только моих подруг? — закатила глаза Виктория, просто чтоб не молчать пока кабина с черепашьей скоростью тащила их на нужный этаж.       — Потому что они снулые рыбы, которые ей по нраву… и вспомни наше с Итаном реальное окружение. Одни сестры Бруно чего стоят.       — У меня от этих близнецов вечно мороз по коже.       — Иоланду не забудьте… — вклинился в диалог Томас.       — А что не так с Иоландой? — склонил голову на бок Итан, больше желая поставить друга в неудобное положение, чем действительно не понимая, почему тот сразу вспомнил именно ее. Иоланду в качестве официальной подружки потянул бы разве что Мэрилин Мэнсон в свои лучшие годы: ночной кошмар металлодетектора из-за количества пирсинга, безбровая, с тату окаймляющей край выбритой части головы, при каждом удобном и не очень случае она демонстрировала безупречно аккуратный сплит языка. Про то, что за ее авторскими фарфоровыми куклами с таким уровнем детализации, что вены на руках не просто прорисованы, но прощупываются, охотится добрая половина коллекционеров, а оставшиеся жадно облизываются, не имея возможности их себе позволить, Томас явно запамятовал.       — Ладно, проехали! — отмахнулся он.       — Просто чтоб прояснить ситуацию… Вы осознаете последствия своих действий?       — Целиком и полностью… — ответил Итан Виктории.       — Очень хорошо. А ты, Дамиано?       — Ни сном, ни духом. Но я готов убивать несогласных с моим выбором партнёра людей голыми руками.       — Сойдет… — Виктория подняла глаза к табло на стене, — Ваш этаж, мальчики. Постарайтесь поспать.