Скрыться от ледяных ветров

- Так ты думаешь, это правда? То, что этот человек говорил о Белых Ходоках? Робб стащил с себя кожаный камзол и плотные шерстяные штаны, запутался сведенными от холода пальцами в замысловатой шнуровке нижней рубашки лишь единожды, а не, как обычно, раз пять, и бросил всё в небрежную кучу у кровати. Как только он снял толстые чулки, ступни соприкоснулись с каменным полом, более холодным, чем могильный камень, отчего по бледной веснушчатой коже побежали мурашки. Ответа не последовало, ничто не нарушало тишину, поэтому Робб перестал раздеваться и бросил взгляд через плечо. За маленьким письменным столом, составляющем ровно половину меблировки этой скромной спальни, сидел Джон Сноу. Опять погружённый в раздумья, разумеется. Как мечник с изящной грацией рассекает воздух взмахом меча, как лучник умело натягивает тетиву, как кузнец покрывается потом перед горном, опять и опять опуская молот, так и Джон возвёл моральные терзания до высот настоящего искусства. И в этом Робб, такой же яркий и живой, как сам Джон мрачный и серьёзный, едва ли мог его понять. Расположенная в самом конце замка, вдали от большинства жилых покоев, комната Джона почти всегда оставалась тёмным и мрачным местом. Солнце нечасто заглядывало сюда, если не считать редких часов в середине лета, когда ярко-жёлтые полосы жизнерадостно окрашивали пол. Горящие в очаге дубовые дрова и присутствие Робба – вот всё, что нарушало сумрак помещения. Робба это не особенно беспокоило. Ему было плевать на обстановку, его интересовал лишь обитатель этой комнатёнки. Пока Джон позволяет ему приходить, он будет и дальше прокрадываться сюда под покровом темноты, пока не наступит, наконец, тот судьбоносный день, когда он станет лордом и хозяином. Хранителем Севера. Многие будут не согласны с его решением, но никому не удастся его переубедить. Он сделает всё возможное со своей стороны, чтобы Джон остался здесь. Навсегда. Оставшись в одних нижних штанах, Робб потянулся. Мышцы и сухожилия его по-мальчишески поджарого тела проявились заметней, когда он с усилием двигал шеей и плечами, сведёнными после многих часов в седле. День был долгим и богатым на события, это уж точно. Начался он с преследования, а затем быстрого северного правосудия над вымазанным в грязи дезертиром из Ночного Дозора. А после они наткнулись на мёртвую лютоволчицу и её выводок. Состоящий из шести здоровых щенков. Невероятно, думал он, скользнув под гору мехов. Тихий вздох удовольствия сорвался с его губ, когда он зарылся в меха и уютно устроился на том самом местечке пуховой перины, которое он всегда называл своим. Лютоволки так далеко к югу от Стены. Всё еще не могу поверить, думал он. Теперь если бы ещё и Джон к нему присоединился, дела сразу же пошли на лад. Часто случалось, что Робб трещал без умолку, а Джон тихо слушал и долго обдумывал ответ. Умение думать – мощное оружие. Никогда не говори то, о чём позже можешь пожалеть – этот урок он хорошо усвоил после всех тех случаев, когда он мало думал и выпаливал слова слишком быстро. Многие почему-то забывают подумать, прежде чем сказать, но себя он считал умнее других и не собирался опять и опять повторять собственные ошибки. Джон обычно умел правильно рассчитать время, и у Робба его длительное молчание не вызывало нареканий. Между ними царило полное взаимопонимание, вплоть до того, что поиск мозолей от нелёгких тренировок по владению мечом теперь у них означал исследование тел друг друга, с тех самых пор, когда они из мальчиков стали юношами. Но иногда, вот как сегодня, Джон совершенно забывал ответить. Он так надолго погрузился в размышления, что, в конце концов, даже Робб уже не знал, что говорить, и лишь терпеливо ждал, когда Джон подхватит повисшую нить разговора. Джон ещё какое-то время продолжал сидеть за столом и молча глядеть на два пушистых комочка, свернувшихся у огня. Дымчато-серый мех покрывал щенка Робба, свётлые и тёмные оттенки перемешивались так же, как на граните, на котором спали лютоволчата. Братья плотно прижимались друг к другу в поисках тепла. Щенок Джона был белым, альбиносом с невероятного цвета глазами, удивительно похожий на священные чардрева, которым поклонялись Старки и их знаменосцы. С того момента сегодня днём, когда их группа обнаружила лютоволчат, самый мелкий белый щенок издал один-единственный едва слышный писк. Пятеро его братьев и сестёр уже пребывали в безопасности в руках людей, готовых возвращаться в Винтерфелл, когда Джон замер. Единственный душераздирающий писк, словно умоляющий: «Забери и меня, Джон Сноу». Крохотный белый щенок застрял в переплетённых ветвях кустарника, и Джон выдернул оттуда бедное животное за загривок. Призрак, назвал его Джон, как только объявил щенка своим. Потому что таким он и был. Призрак лютоволка, совсем маленький, совсем тихий. Звери как будто понимают своё положение не хуже людей, думал Джон на обратной дороге в замок, сидя в седле не так ловко, как обычно. Их мать мертва, олений рог пронзил ей сердце, словно выпущенная лучником стрела мишень. О значении случившегося Джон и думать не хотел, с него хватило символизма пяти разноцветных хныкающих щенков, к которым присоединился шестой, белый и безмолвный, словно могила. Доставшийся ему щенок должен жить намного дальше к северу, чем остальные, там, где его белоснежный мех растворится на фоне льдов и сугробов, лежащих и зиму, и весну, и лето, и осень. В Винтерфелле Призрак был таким же не находящем себе места изгоем, как и сам Джон. Такое пугающее сходство не могло быть простым совпадением. Было во всём этом что-то ещё, но пока Джону не удалось понять, что именно его беспокоит. - А если твой закричит? – внезапно спросил он настолько тихо, что его голос едва можно было расслышать за потрескиванием дров. – Кто-то может услышать и войти. И тогда нас менее всего будет волновать, существуют Белые Ходоки или нет. Джон всё ещё не сводил глаз с лежащих щенков, стараясь не встречаться взглядом с Роббом. Он знал, что этот взгляд буравит сейчас его затылок из-под горы мягких шкур. Невозможно было смотреть в эти глаза и не подчиниться. Даже наблюдение за двумя крошечными щенками с быстро поднимающимися и опадающими грудками, жмущимися друг к другу так, как ему хотелось прижаться к Роббу, искушало его не настолько сильно, как властный взгляд его любовника. Нравится им это или нет, играли они в опасную игру. Сыновья лорда, но при этом полностью безвластные. Ни одна живая душа во всём замке не отнесётся с пониманием к пребыванию наследника Винтерфелла в спальне Джона. - Серый Ветер всё понимает, - только самоуверенный подросток мог дать такой всезнающий и всеведущий ответ и при этом действительно верить в его несомненную истинность. Серый Ветер. Такое имя уже требует оправдать возложенные на него ожидания, так же, как и имя рыжеволосого хозяина щенка. Быстроногий, сильный и безжалостный, как зимние ветра, это имя возникло словно ниоткуда. Никакого связного объяснения Робб дать не мог, лишь то, что когда он взял на руки извивающийся комок, и их одинаково светлые глаза встретились, он просто понял: щенка будут звать только так и никак иначе. Лютоволк мне сказал. - К тому же, - добавил он, закинув руку за голову и опершись на неё, чтобы лучше видеть силуэт Джона на фоне золотистого пламени. – К тому же, он наелся досыта, и у него есть тёплое местечко для сна. Призрак составит ему компанию… Чем дольше Джон сидел и тревожился, тем меньше оставалось у Робба терпения. От нечего делать он покрутил пальцами короткий мягкий ворс мехового одеяла. Он перебирал и крутил пальцами олений, волчий и лосиный мех, пока ему это не надоело. Тогда его рука скользнула под шкуры. Как и любой мальчик его возраста, Робб всегда был возбуждён, всегда готов начать. Так что потребовалось всего несколько неторопливых движений, чтобы член приподнялся, требуя внимания. - Ты собираешься всю ночь сидеть там и мёрзнуть или ляжешь в постель? Они всё это проходили уже не менее сотни раз, так что Робб давно приготовил исключительно уважительную причину, по которой он заперся в комнате Джона ночью. На самом деле даже две причины. Первая – холод. Нередко особенно холодными вечерами, что в последнее время случались всё чаще и чаще, мальчики ложились спать по двое, а иногда и по трое в одной кровати, чтобы согреться. Третьим обычно становился Теон, и тогда Робб оказывался посередине. Обитатели замка очень ценили способность Робба выделять много столь желанного тепла. Но именно эти ночи Робб ненавидел больше всего. Воспитанник отца храпел слишком громко, а Джон в такие дни становился ещё молчаливей и угрюмей, чем обычно. Почему? Да потому что они не могли делать почти ничего. Так близко, но при этом бесконечно далеко. Несколько поцелуев украдкой, если боги услышат их молчаливую мольбу, поглаживания ладонями друг друга поверх влажного нижнего белья, чтобы быстро получить разрядку. Сердца дико стучали в груди в ужасе от возможности попасться в эти бесконечные мучительные ночи. В любой момент храп мог прекратиться, и тогда всё пропало. Теона хлебом не корми, дай только собрать информацию против кого-то, особенно против Джона Сноу. Джон был его самой любимой жертвой. Вторая причина была немного надуманной, но всё же вполне правдоподобной. Вино. Слишком много вина. Выговор вырвал Джона из раздумий. Выбрось всё из головы, сказал он себе. Забудь о том, что находится за этими стенами, потому что сейчас он здесь, в твоей постели. Целый день напролёт в любом другом месте Семи Королевств Робб всецело принадлежит своему долгу. Наследник Хранителя Севера, юный лорд, превозносимый семьёй и окружением. Сын, брат, ученик, господин. В одном лишь Винтерфелле Робб вынужден исполнять столь много ролей, но здесь, в спальне Джона, они принадлежат друг другу целиком и полностью. Любопытные любовники, ты – мой, а я – твой. И Джон с ребячливой надеждой летнего дитя мечтал, чтобы всё так и оставалось. Если события этого дня и научили их чему-нибудь, так это неуверенности в будущем. Сумасшедший, возможно, видел Белых Ходоков и отдал свою жизнь за это. Лютоволки способны заходить так далеко на юг и умереть от удара судьбы. Ни Старые боги, ни Семеро не знают, что принесёт завтрашний день, а если и знают, то играют в жестокую игру, держа эти знания при себе. Однако сегодня, у огня очага, под мехами, весь мир принадлежит юным любовникам. Встав и задвинув дубовый стул под стол, Джон пересёк спальню и присел на край пуховой перины, повернув к Роббу прямую напряженную спину. - Развяжи, - приказал он. Это было единственное время, когда он мог приказывать Роббу. В те ночи, когда мальчики притворялись мужчинами под простынями, они обходились без посторонней помощи, помогая друг другу снять толстую кожу, шерсть и бельё, чтобы обнажить желанное тело. Почувствовав, что шнуровка кожаной куртки ослабла, Джон помог Роббу стянуть с себя пыльную верхнюю одежду. Под ней оказалось множество пряжек и застёжек, с которыми тоже следовало разобраться. Пальцы Робба, согретые под мехами, с натренированной ловкостью бегали от шеи до талии. Дальше был снят стёганый полотняный жилет, через голову стянута шерстяная туника, отчего и так лохматые волосы Джона растрепались ещё сильнее. В конце концов, Джон остался в простой льняной рубахе и шерстяных штанах. Множество слоёв одежды помогали выжить так далеко к северу от Трезубца. Как бы охотно Робб ни помогал ему, особенно с застёжками, теперь он вполне был способен справиться с одеждой и самостоятельно. - Тут я уже сам могу, - уверил он, перехватив руку Робба за запястье и разжимая слишком наглые пальцы. Опять встав на ноги, Джон расшнуровал штаны и, быстро собрав всю верхнюю одежду, аккуратно сложил её на спинку дубового стула. Драгоценная одежда требовала надлежащего обращения, особенно в отсутствие слуг. Это его единственный комплект, если не считать нарядного костюма для пиров и церемоний. В отличие от Робба, Джон не мог просто приказать сшить себе другую одежду лишь потому, что он был небрежным и бросил её на ледяном каменном полу. Справившись с этим, он вернулся к кровати, снял рубашку и штаны, и уж их без лишних церемоний бросил на пол, зная, что через несколько часов он протянет руку из-под мехов за одеждой, чтобы прикрыть наготу. Просто на случай, если Робб окажется неправ, и Серый Ветер завоет ночью. Заняв своё место под горой шкур, уже нагретое лежавшим тут телом, Джон протянул руку и покорно обхватил твёрдый член Робба. Наконец-то их глаза встретились. Они сразу же нашли знакомый обоим ритм, без лишних притворств, прекрасно зная, что другому надо. - Думаешь, Теон завидует? – спросил Джон вслух, всё ещё ёрзая, стараясь устроиться поудобнее. – Щенкам? Ощутив с его стороны беспокойство так же, как он мог читать множество других эмоций, искусно скрываемых Джоном от всех остальных, Робб перекинул ногу поверх тонкого бедра, притягивая Джона ближе к нагретому уютному местечку, которое он создал для них. - Он кракен, Джон, - мягко напомнил он своему вечно тревожащемуся любовнику. Наконец-то они наедине и нагие как в день своего рождения – Робб в Риверране, а Джон в каком-то неизвестном месте. Теперь он мог сбросить с себя тяжёлую мантию высокородного лорда, старшего сына, и говорить то, что подсказывает сердце, а не голова. Называть его Джоном, а не Сноу, лишить позорного статуса одним движением пальца и заменить его намного более важным для него титулом. Родственная душа. - Железнорождённые не любят ничто северное. В их венах течёт рассол и морская вода, а не кровь. Ты и сам прекрасно это знаешь. Джон и Теон ладили так же хорошо, как горшочек с диким огнём и жаркий день в Дорне, и с теми же катастрофическими последствиями. Бывало, они сцеплялись из-за самых ничтожных и незначительных мелочей. Начинал всегда Теон, он точно знал, как вывести Джона из себя, как обидеть и унизить его с преднамеренной злобой. Он был безжалостен в своих насмешках, и часто Роббу приходилось вступаться и разводить их. Играть роль благоразумного примирителя, потому что так ему сказали. «Подружись с Теоном, - приказал ему отец вскоре после возвращения с войны. – Пусть он почувствует себя здесь как дома и узнает, как живут на Севере». Так повелось с самого начала. Дом Грейджоев отправил этого стройного, сующего всюду свой нос мальчика в Винтерфелл в качестве силой вырванного обещания Железных Островов никогда больше не поднимать восстание. А Джон опустился ещё на одну ступень ниже на социальной лестнице. Ещё одно оскорбление к и так уже длинному списку. - Он – не один из нас. – Успокаивать Джона в таких случаях уже давно стало так же естественно, как ходить, дышать или махать мечом. Так же естественно, как их тела сразу же начинали двигаться в едином ритме, а жадные пальцы вцеплялись в плоть друг друга. - Он никогда не станет одним из нас. Как и я… Но они будут притворяться. Отрицать правду, пока сами камни Винтерфелла не превратятся в пыль и горячие источники, согревающие древние стены, не наводнят внутренний двор замка. Пока Белые Ходоки, великаны и дети леса не вернутся из небытия. Пока чардрева не заговорят голосами богов, Стена не растает и зима опять не уйдёт навсегда. Игнорирование правды до дня полного разрушения Семи Королевств и Вольных городов за Узким морем не изменит для них ровно ничего. Джон здесь такой же чужой, как Призрак среди своих чёрных, рыжих и серых братьев и сестёр. Бастард с Севера, ни волк, ни кракен. Лишь лёд и камень. Джон не собирался оспаривать слова, преподносимые Роббом как несомненную истину. Во всяком случае, пока они лежат, переплетясь ногами друг с другом. Он с радостью будет хвататься за последние мгновения юности и оттягивать конец, который, как ни отрицай это, наступит, рано или поздно. Детские игры стали интимными и серьёзными, и единственной наградой победителю может быть лишь разбитое сердце. Ещё одна ночь, всегда говорил он себе. После можешь отказать ему, но ещё одна ночь не станет концом света. Одна ночь превращалась в неделю, затем в месяцы и годы. Робб всегда просил большего, и Джону никогда не хватало решимости отказаться, потому что ему тоже нравилось! Нравилось, как губы Робба прижимаются к его губам, как шершавая древесина скамьи на конюшне или кора дерева царапает нежную кожу, пока нетерпеливые руки и тела трутся друг о друга, изучают, постигают. Нравилось просыпаться не в одиночестве и едва ли не впервые в его короткой жизни чувствовать, что ему здесь действительно рады. Возможно, Джон не был и никогда не мог стать одним из них, но он принадлежал Роббу. Навсегда, до самой смерти и после смерти. Вот в этой истине никаких сомнений не было. Даже пламя драконов не смогло бы выжечь имя Робба из его сердца. - Ты сегодня хочешь только это или и другое тоже? – спросил Джон, когда мрачный взгляд Робба ясно дал понять, что он опять молчит слишком долго. Дальнейших поощрений не потребовалось. Робб тут же зарылся пальцами в тёмные волосы, что были мягче гусиного пуха, так же, как его член скоро глубоко проникнет в тело Джона. При мысли о «другом», как называл это Джон, Робб не смог сдержать улыбки от уха до уха. Яркой озорной улыбки, которую он приберегал только для самых нежных моментов между ними, лучшими друзьями, а теперь и неразлучными любовниками. Они хорошо проводили время, исследуя тела друг друга под священной сенью богорощи, в крипте, в конюшне, прижавшись к стене в пыльном неиспользуемом коридоре, а в последнее время ещё и в спальне Джона. Всегда в кровати Джона, и никогда – у Робба. Джон не приходил к нему, у них всегда было наоборот. Это Робб вечно гонялся за Джоном, словно за неуловимым оленем, петляющим в тумане и всегда уходящим от стрелы. Но именно преследование придавало остроту их отношениям. Робб никогда не пытался завалить одну из служанок или отправиться вместе с Теоном в бордель. Сколько он себя помнил, ему хотелось целовать только манящие губы Джона, опять и опять, с языком и зубами. Эти поцелуи были наполнены непристойной чувственностью. И Робб знал, что никакая женщина не сможет одним лишь прикосновением вызвать у него те же чувства и ту же реакцию. Вот почему ночь за ночью он мчался со всех ног через замок, одетый слишком легко для холодных северных ночей. В удобный, но не такой громоздкий наряд, как обычно, без пряжек и застёжек, намного легче снимающийся. И надевающийся, если возникнет такая необходимость. Разумеется, плащ всё скрывал и защищал от влажности древних камней замка. В его тяжелых объёмных складках Робб тонул почти с головой. Только огромный меховой воротник – единственное украшение, дозволенное в этой суровой стране – рыжевато-бурый изначально, но со временем всё светлеющий, пока не сравнился цветом с его медными волосами, выделял Робба из толпы. - Ты нашёл подарок, что я оставил у тебя в кармане? – едва слышно прошептал он, почти касаясь губами редких волосков на подбородке Джона. Всё ещё усмехаясь, Робб прихватил крепкими зубами кожу у основания горла и присосался к ней, пока не появилась красная метка. Он поклялся поставить своё клеймо на каждом сантиметре тела Джона ещё до окончания ночи. Похныкивания и тихие стоны, напоминающие звуки, издаваемые ягнёнком, для его ушей звучали прекраснейшей музыкой, а угловатое мускулистое тело с выпирающими косточками на бёдрах влекло его сильнее, чем любая размалёванная шлюха, служанка или даже самая красивая дочь знаменосца отца. Джон, даже в самые спокойные времена нервничающий, словно попавший в силки кролик, с удивительной лёгкостью сносил тёмные метки Робба. Они поднимались до самого подбородка, куда ещё не добралась юношеская поросль, и кожа оставалась нежной, как у ребёнка. Интимные, опасные тайны связывали их друг с другом более крепкими узами, чем с другими детьми. Джон гордился тем, что будущий лорд Винтерфелла заявил на него свои права, и был бесконечно благодарен, что на Севере преобладала одежда с высоким воротом, прекрасно скрывающая все доказательства их связи. Пока землю покрывает снег, и в этом холоде никак не обойтись без слоёв шерстяной и кожаной одежды, Робб может делать всё, что пожелает, а Джон будет и дальше сдавленно стонать и охотно раздвигать ноги, словно одна из жадных до золота шлюх Теона. - Нашёл, - ответил он и покорно откинул голову назад. Тёмные глаза медленно закрылись. Мир Джона сузился до пространства кровати с пуховой периной. Серый Ветер и Призрак, потрескивающий огонь, его аккуратно сложенная одежда и одежда Робба, сброшенная небрежной кучей на ледяном каменном полу – всё это было забыто. Остались лишь острые зубы, царапающие и тянущие кожу у горла, так же, как они вцеплялись в кусок оленины в обеденном зале. Он никогда не был нежным. Истинный сын севера, резкий, жёсткий и требовательный, всегда берущий, но не более чем готов был отдать, потому что Робб такой же благородный, как его лорд-отец, справедливый и честный человек. Самый лучший. Джон никогда не просил возвраты долга. Он просто был благодарен за возможность отдать Роббу всё, что у него было. Это на его теле всегда появлялись царапины и синяки, не исчезающие по нескольку дней, а следы от укусов оставались намного дольше, чем любые раны, полученные на тренировочном дворе. А в последнее время ему частенько неудобно было сидеть в седле, каждый шаг лошади сладкой болью напоминал о прошедшей ночи, о том, как Робб долго и неустанно заявлял права на его тело. И Джон не отказался бы ни от одной фиолетово-красной метки. Он подчинялся и чувствовал ответную заботу, и в эти минуты ему не нужно было думать, потому что он точно знал – колебания излишни. В эти ночи ни один из них не сомневался, что лежит на душе и в сердце другого, даже если в подтверждение этих чувств не было произнесено ни слова. Ощущая слабый протест Робба – пальцы, сильнее вцепившиеся в волосы, зубы, впившиеся в кожу с такой силой, что она треснула, Джон всё же перекатился на бок и, опершись на локоть, достал со столика маленький полотняный узелок. Внутри лежало несколько кусочков сушёных летних яблок, красная кожица ярко выделялась на фоне золотистой мякоти. - Я оставил их, чтобы поделиться с тобой, - объяснил он, опять опускаясь на кровать и кладя между ними трофей, редкое желанное лакомство, тайком стащенное из кладовой. Под мехами его ноги переплелись с ногами Робба в вечном поиске бодрящего тепла. – Я знаю, что они твои любимые. Любые возражения были бы бесполезны, поскольку упрямством Джон вполне мог потягаться с мулом, а в умении упереться копытами в землю, если уж что-то надумал, он бы и мулу дал огромную фору. Такая жертва тронула Робба, и похотливое выражение его лица мгновенно сменилось мальчишеским при виде нежданного лакомства. Он игриво хлопнул Джона по плечу, каменно-твёрдому от каждодневных тренировок и теперь уже шире даже, чем его собственные (когда это случилось?), и радостно схватил яблочную дольку из протянутой руки. В отличие от Джона, всё ещё предпочитающего мягкие и сладкие медовые пирожки их детства, вкусы Робба в последнее время несколько изменились и стали более зрелыми. Теперь ему больше нравились изысканные вкусы и текстуры. Сушёные фрукты всех видов: яблоки, груши, ягоды и абрикосы стали теперь его любимыми сладостями. Особенно абрикосы, их Робб готов был поглощать в огромных количествах, ловко отталкивая жадные пальцы, слишком приблизившиеся к желанному лакомству. - Любимые, - согласился он, одновременно жуя и улыбаясь, чрезвычайно довольный тем, что Джон всегда не прочь поделиться, несмотря на то, что жизнь с ним нередко поступала наоборот. Всё началось с шалости, когда они ещё едва вышли из пелёнок. Крохотная, но очень вонючая бурая лягушка была опущена в карман ничего не подозревающей жертвы (Джона, разумеется, сам он никогда не был инициатором таких проказ) в надежде на переполох во время завтрака. На удивление, этого не случилось. Из них двоих Джон всегда отличался большим спокойствием и невозмутимостью. Однако на следующее утро, когда Робб сунул руку в карман и вынул пригоршню мокрых извивающихся ящериц, игра началась. Как часто бывает, их игра постепенно менялась, лягушки и скользкие земноводные уступили место жёлудям, драгоценным алым листьям чардрев и красивым камешкам. Или любым побрякушкам и безделицам, которые по мнению одного должны были понравиться второму. Их отношения развивались вдали от холодных гранитных чертогов, прямо под носом у всех обитателей замка, но незаметно для них. Тайно, хотя между ними двоими никаких тайн не существовало. Проглотив последний кусочек яблока, Робб передвинулся, чтобы их члены соприкоснулись, и это движение вызвало тихий прерывистый стон. Не то, чтобы ему хотелось спешить… ладно, хотелось, но это же не новость. Просто сегодня он очень сильно желал Джона. Сильнее, чем обычно. Он не мог бы объяснить причину, лишь инстинктивно чувствовал, что всё начало меняться. Эту перемену он ощущал даже в дуновении ветра, и это заставляло его нервничать. - Я бы не прочь трахнуть тебя прямо сейчас, - признался он с полной откровенностью. Схватив Джона за запястья, он потянул их вверх, пока руки того не оказались над головой. Робб всегда был лидером, ведь именно ему было суждено передвигать по карте резные фигурки в форме гербов. И он ничуть не стеснялся высказывать вслух всё, что было у него на уме. Теперь они находились лицом к лицу, дышали одним воздухом, ощущая дрожь друг друга и оттого дрожа всё сильнее. Долгое тянущееся мгновенье синие глаза впились в тёмно-серые и не отпускали их. Робб мог бы утонуть в томном взгляде Джона, если бы позволил себе. Иногда одного этого взгляда становилось слишком много, воздух словно высасывало из лёгких, а сердце колотилось громкой равномерной барабанной дробью. Он обнаружил, что единственный способ прервать опасное состояние – укусить эти губы, слишком сильно, чтобы можно было назвать это поцелуем. Укус вырвал низкий стон из груди Джона. Жадный язык проникал внутрь, искал, пробовал на вкус, и Джон его впускал, уступчивый и отдающийся, как обычно. Взять верх над Роббом было бы несложно теперь, когда тело мальчика стало телом мужчины. Внезапного движения бёдрами хватило бы, чтобы нарушить хрупкое равновесие, твёрдый мускулистый торс в сочетании с быстрыми рефлексами смог бы сбросить высокую худощавую фигуру, прижимающую сейчас к постели уже более широкоплечего и тяжёлого Джона. Его руки завладели бы запястьями Робба, чтобы сменить их роли так же, как изменились их тела. Сильный расчётливый дикарь нападает на своего возбуждённого огненноволосого любовника и овладевает им. Вот только их роли перепутались в такой сложный клубок. Лорд и рыцарь, лидер и последователь. Физические отличия компенсировались различиями в характерах, так что Джон предпочитал лениво тереться твёрдым членом о другой твёрдый член, а не бороться за доминирование. Поэтому его руки над головой расслабились, а борьба ограничилась столкновеньем зубов и языков. Джон – мозг, а Робб – сердце. По всем правилам, воспеваемым в каждой песне, что приносили в чертоги Винтерфелла бродячие менестрели, воина должны были вести вперёд любовь и эмоции, тогда как человек, сидящий на высоком кресле, руководствовался логикой и не давал волю чувствам. Но по странной прихоти рока все положенные черты характера Робб и Джон разделили на двоих, словно одна судьба была сплетена из двух нитей. Убери одну и вся структура рухнет. Один не мог жить полноценной жизнью без другого. - Тогда давай, - позволил Джон и поёрзал под чужим телом и мехами, раздвигая ноги и давая возможность Роббу опуститься на него сверху. Нижние части их тел тут же начали двигаться сами по себе, как бывает лишь в молодости, когда инстинкт заменяет опыт. Довольно таки неловко и слишком пылко, но ничего другого им не нужно. - Поэтому ты сюда и пришёл. И я не против, - Он вытянулся на кровати, обхватывая лодыжками ноги Робба. – Я хотел тебя с самого завтрака. - Знаю, - усмехнулся Робб, острые резцы блеснули в свете огня. – Всё это время ты глаз с меня не сводил… Джон Сноу умел быть очень сдержанным. Он говорил тихо, не делал лишних движений, а экономить умел, словно уличная торговка. С самого раннего детства он приучился не попадаться никому на глаза. Но иногда он забывал об этом. Забывал о своём положении, когда Робб настаивал, чтобы за обедом он садился по правую руку от него вместо Теона. Показывая тем самым, как дорог ему Джон. Не то чтобы то было новостью, но лучше, чтобы семья и домочадцы не забывали об этом. Робб всегда будет доверять его мнению больше, чем любому другому, потому что у Джона не было никаких скрытых личных мотивов, он не преследовал никаких политических целей. Крайне важная черта для будущего советника в малом совете Робба. - Или на тренировке по стрельбе из лука, - добавил Робб с некоторым самодовольством, последний раз прикусывая подбородок, прежде чем сесть. После обеда Робб затылком ощущал обжигающий взгляд, подсказывающий, что за ним следит не только стальной взгляд сира Родрика. Под одной из подушек Джон хранил крохотный стеклянный пузырёк, закрытый пробкой. Рыться в поисках масла в столике возле кровати или вставать и идти к кошелю, что висел на крюке возле очага, для нетерпеливых юношей, жаждущих друг друга, стало непосильной задачей. Ни один не желал прерывать их нередко исступлённые игры, поэтому они решили, что лучше держать масло поближе. Совсем немного, чтобы не слишком испачкать постель, если масло разольётся, но достаточно, чтобы Роббу хватило налить на ладонь и растереть по потемневшей головке члена. - На животе, на спине или сегодня хочешь прокатиться верхом? – Каждый раз без исключения Робб оставлял последнее слово за Джоном. От того, как прошёл день, зависело, какое обращение предпочтёт сегодня Джон. И хотя по праву рождения и неписанным законам Винтерфелла Роббу полагалось ведущее положение, а Джону следовало подчиняться, Робб решил иначе. Голосовые связки Джона скрутило в тугой узел при виде неторопливых движений Робба, бесстыдно смазывающего член маслом. С каждой попыткой сглотнуть и прочистить горло молчание совсем другого сорта становилось всё тяжелее. Как же легко Роббу удавалось разговорить его или заставить молчать, даже не произнося ни слова. Направляющий тычок локтем, тщательно отобранные предметы, тайком опущенные в карман, подёргивание верхней губы в ответ на выговор или удар плоской стороной тренировочного меча – этого Роббу было достаточно, чтобы подчинить Джона своей несгибаемой северной воле. Эти навыки он постиг не из многолетнего обучения у мейстера Лювина, не из наставлений материнским голосом или отцовской рукой. Умение Робба управлять людьми с той же лёгкостью, с коей он владел мечом, было врождённым качеством, столь же потрясающим, как рыжие волосы Талли или сапфирово-синие глаза. - Сегодня я уже накатался достаточно, - смог, наконец-то, выдавить Джон, оторвав взгляд от паха Робба. Перекатившись на живот, Джон улёгся прямо посередине кровати, на самом удобном месте для ночных забав. В этом положении они могли интимно переплести пальцы, а тело Робба повторяло каждый изгиб его тела, но при этом ноги не мешались, а бёдра не болели от неестественного и неудобного наклона. Затылком Джон ощущал прерывистые вздохи у самой кожи, которая, без сомнения, к утру покроется красными и чёрными пятнами. Эта поза была его любимой. Ему нравилось лежать, крепко прижатым к кровати любовником, тогда как весь остальной день Джона терзала неуверенность в том, где его место. Робб, самоуверенный в силу как права рождения, так и собственного характера, разумеется, знал ответ на этот вопрос. Место Джона всегда будет рядом с ним, под ним. Один из них был рождён, чтобы следовать за другим. Прикусив пухлую нижнюю губу, Робб подавил вздох, так и норовивший вырваться каждый раз, когда он видел бледные очертания обнажённого тела Джона Сноу. Будь Робб поэтом или художником, он бы постарался запечатлеть этот контраст светлого на тёмном. Изящную игру света и тени, которой любоваться будет он и только он ещё целую вечность. Ему хотелось сплетать слова в романтическую песню или наносить мазок за мазком изображение на холст, восхищаясь собственным творением. К сожалению, подобными талантами Робб не обладал. Молодость и эмоциональная неопытность не позволяли ему облечь в слова то, что он чувствовал к Джону в своём сердце. Единственным известным ему способом выразить свои чувства были их мимолётные встречи в скрытых уголках замка и двора. Но даже если желания и мечты оставались невысказанными, Робб знал, что ему следует думать о сегодняшнем дне, а не тратить драгоценные секунды на фантазии, словно фермерский отпрыск, сходящий с ума от любви к белобрысой молочнице. Но он позволил себе один-единственный крохотный легкомысленный жест: медленно провёл ребром ладони по телу Джона, начиная от затылка, затем по выпирающим косточкам позвоночника и до двух ямочек у самого начала изгиба ягодиц, таких же округлых и налитых, как так любимые Роббом абрикосы. Два смазанных маслом пальца проникли в отверстие, зовущее его теплом, тихой пульсацией мышц, уже хорошо привыкших к подобному обращению. Робб ждал не более пары неровных ударов сердца, прежде чем приступить к медленному, умелому растягиванию. Вот тут-то и начиналась настоящая близость. Они крепко прижимались друг к другу. Робб мог позволить себе лечь на Джона всем своим весом, прекрасно зная, что тот с радостью выдержит этот груз. Не слишком нежно прикусив кожу на плече, Робб вдохнул запах древесного дыма, кожи и едкий аромат щёлока и розмаринового мыла, которыми мылся его любовник. Этот смешанный запах всегда держался на блестящих волосах и коже и настолько сильно ассоциировался с Джоном, что Робб и с закрытыми глазами с уверенностью смог бы найти его среди сотни мужчин. - Никогда не позволяй никому делать это с тобой. Всё это моё и только моё. Я приказываю. Потому что ты принадлежишь мне. Слова Робба проникали глубже, чем пальцы, побуждая Джона отбросить вежливую сдержанность и превратиться в отзывчивого любовника. Сначала два, потом три пальца скользили внутрь, надавливая и вызывая прерывистые стоны из онемевших лёгких, заставляя нетерпеливые бёдра ёрзать по кровати и тереться прижатым к постели членом о приятно мягкую перину. Эти слова затрагивали такие сердечные струны, до которых ещё не удавалось добраться ни шлюхам, ни кротким нежным девушкам, как бы они ни пытались. А теперь, получив прямой приказ, Джон бы никогда себе этого и не позволил. Никто и никогда больше не будет делать это со мной, клянусь, повторял он про себя. - Ладно, - он посчитал, что одного слова и кивка будет достаточно для Робба. Обещание такое же естественное, как предложение своего меча на службу, одна жизнь клянётся защищать другую. Всё тело Джона, даже его сердце, принадлежит Роббу. Если бы только мальчики были достаточно мудрыми, чтобы осознать и полностью принять эту связь, выходящую за пределы весёлой клятвы «братьев по крови», данной друг другу в богороще в пору влажной летней жары. Но Джон понимал, что как бы ни было свободно их обращение друг с другом в уединении этой комнаты, право происхождения всё равно задавало тон их связи. И не позволяло Джону потребовать от Робба тоже никогда не делать это с другими. Он не имел права на такие требования, позорный статус бастарда означал, что Джон сможет и захочет выполнить данное им обещание. Не ложиться ни с кем другим, не целовать никого другого, не любить никого другого – всё это выполнить не сложно, ведь во всём Вестеросе не найти ни единой души, хоть как-то способной сравниться с рыжеволосым лордом, оставляющим сейчас ещё один драгоценный засос на его теле. Робб себе такой роскоши позволить не мог, и Джон не настолько глуп, чтобы просить его об этом. Однажды он женится. На ком и когда ему скажут. Робб ляжет с ней в постель и сделает ей ребёнка. Долг будущего Хранителя Севера требует произвести на свет наследника. А Джон будет стоять рядом и смотреть, изображая счастье. Эти мысли стоило отложить на потом, так что Джон постарался выкинуть их из головы. Особенно когда почувствовал, что Робб двинул мальчишескими бёдрами с уверенностью, далеко превосходящей опыт. Направляя свой благородный член в подготовленное отверстие и вырывая из опухших губ последнее бесспорное заверение: - Только ты, Робб… Робб даст им всё, что они хотят – целую армию огненноволосых малышей, растущих в животе племенной матки из дома любого знаменосца, которую отец посчитает подходящей невестой для него. И даже без возражений. Он понимает свой долг с самого рождения и знает, что любое сопротивление тщетно. Но из этого брака никогда не выйдет по-настоящему любовного союза. Сердце Робба уже сказало своё слово и закрыто на замок, а ключ отдан в нужные руки ещё в те дни, когда они с Джоном едва вышли из пелёнок. Робб будет исправно исполнять докучливые супружеские обязанности, но только для производства новых наследников, а с беременной женой они будут жить в разных покоях. И он сделает всё возможное, чтобы Джон оставался рядом с ним и был счастлив. Опасная паутина лжи, он понимал это прекрасно, но не мог придумать лучшего решения. Робб много думал об этом все эти последние годы. С тех пор, как молодой лорд и бастард посмотрели друг на друга новыми глазами и поняли, что нравятся друг другу. В каком-то смысле их отношения прошли полный цикл. Так же, как ночь за ночью они повторяли этот полный цикл в спальне Джона. Всё дело в том, что он не отказался бы от этого даже за всё золото Семи Королевств. Ни блестящая корона, ни сила дюжины драконов из давно забытых времён не смогли бы поколебать его решение. Пока Робб не обладал никакой реальной властью, но однажды это изменится. Он заставит мир прогнуться так, как ему нужно. В своё время, а сейчас ему просто нужно сохранять терпение. Держать под контролем характер и эмоции. Становиться всё более похожим на Джона. Все остальные маячащие на горизонте зимние тревоги, как в буквальном, так и в фигуральном смысле, он похоронил в глубине души, так же глубоко, как он погрузился сейчас в тело Джона. От этого он чувствовал себя сильнее, и не так страшно было думать о том, что готовит им будущее. А когда они поцеловались, одно сердце услышало, как второе произнесло громко и ясно: - Только ты, Робб…