***
В то, что Круглов не замечает ничего дальше собственного носа, верить не приходилось: его нюху собака могла позавидовать, так что Ваня не зря шутил, что глупо тратить средства на кинологов, когда у них есть товарищ майор Николай Петрович Круглов. В то, что Круглов деликатно не замечает Ванькиного стояка, верилось сильнее, но вызывало много вопросов. Круглов и деликатность состояли в сложных отношениях, и никто толком не знал, какая фаза луны и какая звезда в Козероге включают деликатность, а какая — побуждают засунуть в рот подозреваемого пистолет и угрожать выстрелом. Ванька однозначно не был ни дамочкой в беде, ни пострадавшим подростком, и на него не могла по умолчанию распространяться деликатность, так что… Так что Ваня с ужасом ждал, когда же фазы, луны и звезды перемкнут обратно, ведь не может быть, что Круглова в принципе устраивает, когда на него стоит у доставучих молодых коллег, которым он сам еще недавно угрожал тюрьмой? На четвертом по счету занятии изучали обезоруживание, и Ваньку хорошо поваляли на матах, складывая в весьма интересные позы. Если бы был хоть капельку пьяным — уже бы предложил перейти от борьбы к бездуховному сексу. Но и без опьянения предложил бы через минуту-другую. Круглов правильно наваливался сверху, фиксируя Ванькины ноги и плечи, его дыханием обжигало влажную от пота шею, заломленная Ванькина рука прижималась к груди Николая Петровича, где под теплой мятой футболкой угадывалось горячее тело. Член стоял как каменный, и требовалась вся сила воли, чтобы не начать потираться о маты. От каждого прикосновения расходились волны сладкой боли, и Ванька уже почти смирился, что это занятие станет последним и репутации придет пушистый песец, так как шутки и анекдоты будут преследовать всю оставшуюся жизнь в стенах ФЭС. Но переносить эту сладкую боль он больше не мог. Николай Петрович отстранился ровно в тот момент, когда Ваня открыл рот, чтобы выдавить признание. — Ну что, боец, не пора обедать? И пригласил на обед в ближайшее кафе прежде, чем Ваня рот закрыл. Это же повторилось и после пятого занятия, и после шестого…***
Откровенно тупым Ванька себя никогда не считал. Скорее наоборот. Еще нужно сделать поправку на то, что Ванька не зря окончил биологический факультет: он, может, и не шарил в психологии на одном уровне с консультирующим специалистом, но взаимосвязь между гормонами и поведением видел. А вот что делать с тем фактом, что Николай Петрович за ним, Ванькой, ухаживает, Ванька толком не знал. Заинтересованность Круглова становилась все более осязаемой с каждым днем, еще чуть-чуть, и рукой почувствуешь, и Ванька бы уже форсировал события, но каждый раз вмешивался случай: то вызывали на труп, то срочно требовалось бежать в лабораторию, то в кафе ввалились Серега и Таня, как раз когда Круглов перешел к десерту, а Ваня — к фразе решимости. Когда на тренировку заглянула Галина Николаевна, Ваня взвыл, причем не про себя, а в голос и от полнейшего отчаяния: он в принципе был готов залезть Николаю Петровичу в штаны, даже если за это придется огрести, но не на глазах начальницы. А Рогозина, прежде опекавшая Ваню и Таню, как мать-наседка, с какого-то перепугу начала опекать еще и Круглова, притащила обоим попить и… Ваня в принципе готов был сдаться, но Николай Петрович тут же добавил: — Продолжим завтра, Вань? И Ваня понял, что продолжит. Что ему нужна еще хотя бы одна тренировка или совместный обед, чтобы объясниться. Ответы ему нужны, вот что. Потому что теперь он уже не способен сделать вид, что ничего не было, что за ним не ухаживали, что они не валялись вдвоем на матах в импровизированном спортзале в шаге от такого, чтобы заняться сексом. Потому что у Вани были сомнения, подозрения, с полкило догадок и домыслов. И он хотел знать, что произошло между ними за эту неделю. Потому что даже это произошедшее, самое невинное и незаметное, сблизило их больше, чем месяцы совместной работы.***
Тренировка на следующий день не состоялась, хотя Ванька честно был готов выложиться по полной и показать, что не зря с ним неделю мучились и страдали, показывая простейшие приемы. Обед, впрочем, тоже пришлось пропустить, Ванька только на кофе выживал и один раз перехватил у Сереги полбутерброда. Работу закончил глубокой ночью, и из лифта выполз на деревянных ногах, мечтая лишь об одном: завалиться в кровать и проспать до полудня, и вот совсем наплевать: будет бок о бок спать другое тело или нет. У проходной перехватил Круглов. — Спасибо, что задержался, Вань. Без тебя мы бы не раскрыли дело по горячим следам. Тут не то что Ваня поперхнулся воздухом, тут даже дежурный в будке нервно икнул, ущипнул палец и наверняка осенил себя крестным знамением: чтобы Круглов благодарил за выполнение работы? Да чтобы благодарил Ваньку? Кикиморы его подменили, что ли, в этом сраном Добинске? — Разреши пригласить на ужин. Ваня, конечно же, сказал «да». И сказал бы снова, даже если бы фейри-Круглов на его глазах улыбнулся ртом с тысячей мелких зубов или превратился бы в камень. Правда, уже в машине подумал, что теперь, значит, надо бы поговорить и расставить точки над «i». Но разговор предстоял неудобный, и Ванька начал его сильно издалека. Настолько издалека, что предложил вместо ресторана русской кухни посидеть у Круглова дома. Комфортнее ему, мол, уснуть, мол, боится. В машине Ванька растекся амебой по сидению, и глаза нет-нет да норовили задремать, хотя мозг продолжал битву. И сколько-то внутренних монологов спустя Ванька вместо с контейнерами еды оказался сначала в прихожей Круглова, потом на кухне, а затем в гостиной на угловом диване напротив широкого телевизора. Разговор, сука, так и просил, чтобы его отложили до завтра. Но Ваня твердо решил: хорош, надо что-то решать. Будь на месте Николая Петровича кто-то попроще, Ваня бы уже предложил трахнуться разок без всяких обязательств и с холодной головой вернуться к работе. Но в отношении Круглова сразу три жирных «но» рушили этот план: во-первых, он не производил впечатление человека, которому не западло перепихнуться с парнем и без обязательств, во-вторых, он за Ваней ухаживал, и, в-третьих, Ванька сильно опасался негативной реакции Николая Петровича. И, нет, он не злости боялся и отвращения — он боялся разочаровать и обидеть. Вот почему-то хотелось, чтобы Круглов был доволен Ванькой, чтобы улыбался, чтобы у него морщины вокруг глаз собрались в солнечные складочки. Чтобы эти голубые-преголубые яркие глаза сверкали от радости. Хотелось, в общем-то, блин. Ванька поймал себя на мысли, что пялится на Круглова и едва слюни не пускает, как младенчик в люльке. А вот как к разговору перейти, не придумал. Ни одного толкового вопроса не составил в голове, все звучали либо слишком в лоб, либо вообще не раскрывали истину. Когда пальцы Круглова коснулись носа, Ванька едва не всхлипнул. Думал: отшатнуться надо, а вместо этого приник к ним щекой, пусть на мгновение, но… Пальцы погладили нос, собирая размазанную сметану — блины оказались вкуснее, чем Ванька ожидал, сметана — вообще неотразима, так что нельзя было устоять и не вылизать контейнер, и… Пальцы Николая Петровича собрали сметану с Ванькиного носа, затем с щек… Намного чувственнее, чем в принципе готов был выдержать Ваня. Он последнюю неделю и так спичкой вспыхивал от малейшего прикосновения. Даже не то, что физически хотелось секса, он морально близости хотел, хотя годами верил, что все эти влюбленности не для него. Вот знал же: есть секс и есть романтика, чтобы получить секс, а когда начинает размазывать от касания, когда хочется обнять человека и просто дышать им, не трахаясь, не целуясь, вообще не делая ничего кроме, вот это вот, брат, странная херня. Эта херня вообще не должна была случиться, потому что Ванька запрещал себе сложные чувства. Но херня случилась, и к херне прилагался Круглов, а инструкции не было, и вообще все летело в жопу, летело вверх тормашками, и Ваньку несло на всех парусах за край солнечного диска. — Николай Петрович, — пискнул он, и только после этого Круглов все же убрал руку и вытер пальцы в салфетку. Если бы облизал, Ванька кончился бы сразу как личность, но бог миловал. — Есть разговор. — Есть, — легко согласился Круглов. Разговор достиг размеров репки, тянешь-потянешь — вытянуть не можешь, но не звать же на помощь Жучку да Мурку, хотя какой-то кот по квартире Круглова все ж таки пробежал и прошелся по спинке дивана прямо за Ваниной спиной, хвостом махнул по виску и усиками пощекотал ухо. Какого хрена вообще, блинский блин, происходит? Но озвучить вопрос Ваня уже не успел. Сон навалился, подобно лавине, и Ванька моргнуть не успел, как голова скатилась на грудь и пальцы свалились с колен. Сквозь сон чувствовал, как его перекладывают, под головой оказалась подушка, футболка и джинсы слезли и свернулись на спинке дивана. Поверх одеяло навалилось нечто тяжелое и теплое, но не настолько большое, как бы хотелось Ване. И немного теплее человеческого тела. Николай Петрович с кем-то шепотом переговаривался, и сквозь сон Ванька слышал ответное мурчание. — Бегемот, пошли спать. — Мррр. Бегемот… «А вы не похожи на Коровьева, — хотел сказать Ваня, но непослушный язык не ворочался. — Мессир Воланд?..»***
Тренировка на следующий день тоже не состоялась, и Ванька сначала приуныл, а потом провел частное расследование, в результате которого выяснил: в конторе идут сплетни. Сам факт сплетен не удивлял — в коллективе, где больше двух женщин, сплетни неизбежны, а уж где больше одного мужчины — и вовсе пиши пропало. Но сплетни касались Вани и Николая Петровича. По отдельности и в сочетании. Во-первых, все отметили, что за последнюю неделю природа настолько очистилась, что к Петровичу вернулось благодушие. Во-вторых, совместные обеды не остались незамеченными, но тут мнение коллектива раскололось на две части: одни решили, что между Кругловым и Ванькой Что-То Есть, а другие, что они — жмоты и тихушники, жрут втайне от коллег, чтобы не делиться бутербродами и котлетами. В коллективе, где толком пожрать можно было, лишь совершив налет на чужие тарелки, выезды на обеды в кафе вызывали зависть. В-третьих, Галина Николаевна и Валя определенно что-то знали. Ваня даже выделил бы эту фразу капсом. Они переглядывались со значением, смотрели со значением и даже моргали, блин, так, будто вкладывали в это особенный смысл! Когда Рогозина начала прозрачно намекать, что Ваня засиделся на месте и не пора ли ему разнообразить культурную жизнь, Ваня тут же решил, что он всеми лапами и хвостом за разнообразие и культуру — и пригласил Круглова в кино. Круглову фильм понравился, Ванька даже ни разу не взглянул на экран. Прилип взглядом к лицу с острым выступающим подбородком, к усам, к прямому крупному носу — кажется, такой поэты зовут греческим? К голубым невыносимо прекрасным глазам. Ваня следил за игрой света и тени, только холстом был не экран, а лицо, живое, подвижное, эмоциональное лицо, намного интереснее однообразного голливудского фильма. Ванька первым подвинул руку повыше, чтобы соприкоснуться локтями. Затем, перенес вес, чтобы прижаться плечом к плечу. Затем поверх тыльной поверхности ладони легла ладонь, пальцы оказались в плену. Николай Петрович приласкал кожу запястья подушечкой большого пальца, но взгляд не отводил от экрана, будто там не очередной Брюс Уиллис спасал очередную Америку, каждый фильм восстающую из пепла подобно Фениксу, а, по меньшей мере, сам Ной пыхтел в попытках затащить на ковчег пару тираннозавров. — Тебя подкинуть? — спросил Николай Петрович, когда титры промчались, ладони разомкнулись, и Ваня нехотя отвел глаза. — Ага. — До дома? — Ага, — кивнул Ваня и вдруг уточнил: — До вашего. У них же тренировка! Нельзя расслабляться! И разговор-то… Кто будет его разговаривать вместо них?***
Иногда Ваня жалел, что с человеком нельзя, как с компьютером: вставил флэшку, загрузил драйвера, и программное обеспечение готово к работе. Нет, с человеком приходилось разговаривать и надеяться, что слова, как лезвия при микрохирургии вслепую, достигнут нужного места. — Как у тебя дела с тренировками? — спросил Николай Петрович, и Ванька тут же признался: — Отлично! Открыл в себе много нового, а уж сколько эротических фантазий появилось. Судя по тому, как Круглов понимающе хмыкнул в усы, от него действительно не укрылись Ванькины стояки. А это значит… — И теперь я знаю, что я вам нравлюсь. Потому что фиг бы Круглов позволил тереться о себя членом, если бы не нравился. — Тогда, может, перейдём на ты? Ваня с готовностью кивнул, про себя думая, что обращаться к Николаю Петровичу на «ты» будет, во-первых, неловко, во-вторых, даже беспечно — не хватало еще начать тыкать на совещаниях у Рогозиной. У Вани со сдержанностью дела обстояли как у Николая Петровича с деликатностью, только с поправкой на то, что между последними присутствовала хоть какая-то связь, тогда как между Ванькиным языком и мозгом вообще ни единого фильтра, все преграды рухнули: Ваня всегда говорил, а потом, в лучшем случае, по большим праздникам, думал. Поэтому вопрос, когда они спалятся, повис в воздухе. — Я тебе нравлюсь, — повторил Ванька. И про себя эту мысль прокрутил пару раз, от мысли было тепло, от слов сердце билось быстрее, под взглядом Круглова пылали уши и щеки, Ванька плавился и растекался счастливой амебой. — Нравишься. — Сильно нравлюсь? Ванька уже знал ответ, но бывают вопросы, где важно не получить информацию, а сам процесс, натянутое напряжение, которое разрядишь касанием губ. — Сильно. — Давно? Смотрел глаза в глаза, как на допросе, разве что пальцы уже переплелись, и подушечка большого вновь скользила по запястью. Сердце гулко билось. Ваня не знал, чье именно. Сейчас, задним умом, Ванька мог бы вспомнить, когда все началось: задолго до курса самообороны. Ваню и тогда приглашали на обед, но Ваня видел перед собой лишь пробирки и пыльцу с мест преступлений. Ваню звали в театр, но Ваня решил, что Петровичу прилетело по голове на последнем задержании, и в театр не пошел, еще и с Танюхой позубоскалил. Ване даже носили подарки, и он охотно их принимал, потому что музыкальные альбомы любимых групп, кактусы и шоколадки лишними не бывают, но… А чего Николай Петрович, вот этот Николай Петрович, которого Ванька искренне боялся первый месяц, грозный и справедливый, крутой и прочая, прочая, как вот этот Николай Петрович не смог яснее выразить свои намерения? Ванькины пальцы скользнули выше по руке Круглова, от ладони, к запястью, выше, к локтю, пальцы скользнули по голой коже, и будто разрядом молнии прошило обоих. Горячая рука легла Ваньке на щеку, губы раздвинулись навстречу, языки переплелись. Целоваться сидя, а затем лежа в кровати, было здорово, но на одних поцелуях далеко не уедешь, когда между вами неделю как повисло неприкрытое сексуальное напряжение. Ванька вывернулся из футболки и потянулся к пуговицам на рубашке Круглова. И затем мятая ткань соскользнула с рук, поцелуи обрушились каскадом, и Ванька уже готов был молить, чтобы ему дали кончить, но эта жаркая страсть вовремя отступила, удержав лишь в мгновении от края. Это не помешало опрокинуть Николая Петровича на кровать — и даже без приема самообороны! — оседлать бедра и нависнуть сверху. Ванька выдерживал зрительный контакт ровно три секунды, дольше не смог, проследовал взглядом от лица к шее, к груди, от сосков по прессу к низу живота. За взглядом следовали губы, язык изучал солоноватую кожу, а сверху слышалось прерывистое тяжелое дыхание. И Ванька лишь приноровился, лишь начало сводить плечи, его потянули вверх, уложили на кровати, целуя и обнимая, колено вклинилось между ног, и Ванька кивнул, раскрываясь. Теплые скользкие пальцы коснулись ягодиц, и Ваня целиком отдался поцелуям и ласкам. Только потом, когда бедра притерлись и давление стало больше, Ванька застонал, глаза закатились от сладких болезненных мучений. Он повернулся, вновь ища губы, на живот легла ладонь, поцелуи просыпались на затылок и проследовали по шее, по челюсти, пока не отыскали губ. Ванька длинно выдохнул и качнулся назад. Николай Петрович правильно обнимал за живот и за грудь, прижимался спиной, входил под верным углом и точно так, как Ваньке нравилось, и Ванька потерялся в ощущениях, плыл, как по молочной реке с кисельными берегами, и сил хватало лишь на то, чтобы поддерживать ритм, да и то лишь до той поры, пока его не зафиксировали, навалившись сверху. Ваньку несло навстречу звездам и наконец вынесло в открытый космос. Так что сил впоследствии хватало лишь на то, чтобы смотреть в потолок, рвано глотать воздух и облизывать сухие горячие губы. Ванькины пальцы все еще цеплялись за руку Николая Петровича, висок прижимался к плечу, и нестерпимому желанию обнять, прижаться всей грудью, переплестись руками и ногами, дышать им, как воздухом — вот этому безумному желанию Ванька не стал препятствовать.***
Только позже, когда все-таки перебазировались сначала в душ, а затем на кухню, где в холодильнике услужливо ждала минералка, Круглов хмыкнул: — Даже не думай, что сможешь откосить от приемов самообороны. На что Ваня значительно поиграл бровями. — Боюсь, тогда мы разнообразим познания наших коллег позами Камасутры. Николай Петрович выглядел явно смущенным, и Ванька фыркнул: а он что думал, да наверняка в конторе нет ни одного человека, который не пялился бы на записи тренировок! Да там наверняка ставки делали, сколько занятий Круглов продержится с Ваней! Да Ваня своими ушами слышал, что кто-то уже проиграл! — Но я согласен перенести тренировки к вам домой. К тебе. Нет, ну точно спалятся они с этим тыканьем. Ваня сам с собой готов был поспорить, сколько дней смогут сохранять роман в тайне от всевидящих глаз и ушей. Николай Петрович посмотрел возмущенно, как будто ему пообещали шоколадку к чаю, но не дали ни сладостей, ни чая, и вообще заставили картошку копать. — Тренировки, Вань. Первым делом приемы… — А позы потом! — согласился Ванька и полез целоваться. Дремавший у батареи кот, пошевелил усами, зевнул и грациозно вскочил на кухонный диванчик. Сухой и теплый кошачий нос ткнулся в Ванину ладонь, и затем меховая шкурка скользнула по голым коленям: кот улегся головой и грудью на Николая Петровича, задними лапами на Ваньку. — Так вот ты какой, Бегемот. — Мрр. Ванька положил ладонь на кошачий бочок, пальцы второй переплелись с пальцами Николая Петровича. И Ванька вдруг почувствовал себя настолько счастливым, каким чувствовал, наверное, только в безоблачном детстве. Как будто бы время остановилось, а он снова обрел дом.