День первый.
Юдзуру взлетел однокрылой бабочкой, и время для него замерло. Вот и всё. Обидное непонимание взорвалось в голове, приглушая надоевшую музыку — та ежедневно звучала не только на прогонах, но и нон-стопом вертелась в мыслях. Нет! Нет-нет-нет! Только не сейчас! Что делать?! Что теперь делать?! В его глазах нет полупустых трибун, заполненных в основном представителями сборных. Вместо них высятся толстые каменные стены, которые наглухо соединяют пол и потолок непробиваемым цилиндром — уютный домик, созданный из восхищения и поддержки. И прямо сейчас штукатурку домика — превосходство — испещряет множество трещин. Эта крепость возводилась больше десятилетия. И хоть на вид она незыблема, неверный шаг — и камни срываются вниз, оголяя Юдзуру перед необъятным миром. Он не раз крушил её стены, и по глупости, и от слабости, но тут же бросался строить новые. Сегодняшним утром крепость была прочнее, чем когда-либо. Была. Теперь же всё, за что как считал Юдзуру, ему снисходительно отдают предпочтение, раскалывается на грубые куски и цветком распадается от сердцевины в стороны. Быть может сон? Пусть это будет одним из тех кошмаров, от которых, проснувшись среди ночи, невозможно заснуть вновь. Пусть сейчас лишь два утра, и через несколько часов Юдзуру выйдет на разминку перед идеально выверенной короткой. Просыпайся! Да, пора бы уже проснуться, но Юдзуру всё ещё летит. Слушает, как сотрясая землю, грохочут обломки величия. Чувствует это. Чувствует, как дрожь передается в лёд, а после в правую ногу — лезвие грубо целует припорошенную ледовой крошкой поверхность. «Па…» Самое отвратительное «Па», которое могло случиться в его жизни. Фортепьянные ноты раздражающе застучали по ушам. Юдзуру словно вынырнул из-под воды. Не сон. Времени нет. Нужно спешно воссоздать цилиндр из оставшихся руин. В первую очередь — сделать вид, что ничего не произошло. Даже врать не придется, ведь действительно ничего не произошло — прыжка не было. Программа с недопустимой уценкой. Каждое движение рук и ног трепетно выстраивает вокруг Юдзуру прочный фундамент, необходимый для привычных стен. Только не уходите! Не отворачивайтесь! Не прячьте разочарованных глаз! Смотрите на меня! Уверенный каскад! Вы видели?! Видели?! Жидкие аплодисменты выкручиваются в голове на максимум, почти заглушают музыку. Очень соблазнительно не слышать ничего, кроме них, но программа не окончена, и мелодия по-прежнему необходима. Юдзуру с легкостью выкладывает валунами несколько рядов, словно те — крашеные облачка хлопка, слипшиеся в ком. Прыгнув в либелу, выбирает камушки поменьше и затыкает ими небольшие просветы. Тройной аксель! Мог бы быть и лучше, простите… Парочка камней свалилась, и Юдзуру бросается их подбирать. Волчок — они снова на месте. Вот так! Время на исходе, а цилиндр до сих пор мал. Но дорожка шагов внушительно увеличивает высоту стен. Заключительное вращение. Больше возможности не будет. Но стены должны быть выше. Выше! Последние секунды… И-и… тун! Чёрт. Огорчённый взгляд скользит по тому, что удалось построить. Жалкое подобие. Повсюду прогалины, отчего Юдзуру некомфортно. В произвольной придётся постараться. Закупорить щели наглухо. Глаза находят несчастную выбоину. Сердце скручивается, будто кто-то схватил ледяными ладонями и отжимает как тряпку. За что? Ткнуть пальцем в холод, убедиться, что это действительно олимпийский лёд, который сегодня почему-то решил посмеяться. Юдзуру не спешит уходить. Невыносимо хочется откатать по новой. Без передышки. Он начал бы прямо сейчас — только позвольте — но… глупости это. Здесь не бывает вторых шансов. И не стоит даже думать. Единственное, что ты можешь — это кланяться в пояс и улыбаться почти искренне. Обязательно улыбаться. Больно… Юдзуру двинулся к бортику, где особо-то никто и не ждал. Он привык. Даже честно верил, что так лучше. Но сейчас желание услышать подбадривающую похвалу; почувствовать похлопывание по спине, вытягивающее из удушающей самокритики — подобно жажде. «Ты сделал всё, что мог! Я горжусь тобой!» — Юдзуру в голове произвел голос Брайана и стыдливо зажмурил глаза. Про гордость я, конечно, загнул. В «kiss and cry» время плетётся черепашьими лапками. Защитная маска душит, зато скрывает дрожащий подбородок. Ну где там баллы? Скорее бы уйти… Голос тренера стал суровее. Юдзуру жалеет, что пригласил его в свои мысли. «Ты слишком много на себя берёшь. Я говорил тебе. Бороться в одиночку… Вот что бывает, когда мнишь себя всемогущим» Хватит. Хватит! Заткнись! Я всё сделал! Всё, что зависело от меня. «Не правда. Ты можешь лучше» Знаю. «Должен делать лучше!» Да знаю я! Голос Брайана продолжает отчитывать, но Юдзуру не до воображаемых споров, он натравливает на тренера девятилетнего себя. — … Девяносто пять целых и пятнадцать сотых… — слышит сквозь внутреннюю перепалку, которая тут же смолкает. Это конец. Однообразные вопросы СМИ сводятся к двум главным: «Какого хрена ты наделал?» и «Что теперь будешь с этим делать?». Им нет конца, и Юдзуру кажется, что он запутался во временной петле. Петле из колючей проволоки. Главное не подать виду. Для этого нужно самому поверить в свои слова, поверить, что у тебя действительно есть шанс. Юдзуру мечтатель, но не умалишённый, он отказывается. Но маленький мальчик внутри подпрыгивает и грозно хватается за грудки. Виснет на олимпийке, отчего та трещит в районе воротника. Приходится наклониться, чтобы опустить мальчика на пол. — Возьми себя в руки! Кому ты будешь нужен? Думаешь, они продолжат любить такое ничтожество за просто так? Если ты в себя не веришь, зачем им верить в тебя? И Юдзуру верит. Смеётся над досадной выбоиной. Гордится остальной работой. Ничего не решено. Да, он в полном порядке. Будто выбираться с восьмого места ни где-нибудь, а на Олимпиаде — привычное дело. Настрой на успех — выглядит как сумасшествие, но кто ему запретит? Последний микрофон на сегодня — и свобода. Свобода вокруг тела, но только не в голове. До утра Юдзуру ни с кем не говорит. Лишь иногда встревает в мысленные обсуждения, пытаясь отстоять честь, которую бесцеремонно оплёвывают — как будто он не слышит. Когда осуждающие голоса затыкаются, на смену приходит голос пострашнее — собственный. Игнорировать его не удавалось никогда. После грозных монологов голос становится тише, звучит плачущей дрожью. Что я такого сделал? Чем заслужил? Кого он спрашивает? К кому обращается? Юдзуру не знает. Голова гудит, как и тело. Сил на аналитику не хватает. Остаётся лишь причитать от несправедливости и обиды. Ну почему?! Голос вгрызается в нервы, и Юдзуру кричит уже вслух. — Почему, твою мать?! Айфон пробивает дешёвенькую плазму на стене, угодив в плечо китайского ведущего. — Чёрт, — он выдёргивает шнур из розетки. Ломает крепление и опрокидывает телевизор на пол. Звонит на ресепшн. — Простите, что беспокою так поздно. Дело в том, что у меня тут… телевизор упал. В глазах персонала сидит недоверие к неумело навешанной лапше про некачественное крепление. Дыра в экране добавляет сомнений, но добровольная оплата ущерба и «чаевые» снимают ненужные вопросы. Может иностранец и правда решил протереть экран среди ночи, кто его знает.День второй.
На тренировке Юдзуру появляется в убийственном настроении, волоча следом шлейф неотступной решимости. Шанс на золото и так был невелик, а вчера растворился окончательно. Но он обязан оправдать любовь. Удержать её, не отдавая другим и кусочка. Аксель. О, да, аксель. Он прыгнет его, чего бы это ни стоило. И тогда снова станет значимым. Плевать на медали. Они каждые четыре года раздаются. Кто вспомнит о призёрах, когда Пекин 2022 официально зафиксирует четверной аксель на положительные гое? Ты должен его выехать. У тебя больше нет выбора. Навязчивая мысль туманит разум. Здравый, только недавно выверенный подход к прыжку превращается в безрассудный девиз: «Быстрее! Выше! Сильнее!» Раз за разом Юдзуру пытается взлететь в четырех с половиной оборотах над тренировочным катком, после чего выпавшим из гнезда птенцом разбивается о лёд. Давай же! Это всё, что у меня осталось. Заход. Давай! «Шу!»… Боль. Нет! Пожалуйста, не сейчас! Юдзуру осторожно собирает себя со льда. Бережёт правую ногу, старается не опираться на неё, не шевелит ей в принципе. Он уже знает, что произошло. Он знает эту боль до каждой ноты. Но не может же судьба быть настолько несправедливой? Он не торопится, наивно лелеет фантом надежды. Может все не так плохо? Нога упирается в лёд — от лодыжки до макушки тело прошибает током. Вот теперь точно конец. Вселенная решительно настроена от него избавиться. Вероятно, в прошлой жизни Юдзуру её сильно обидел. Может быть, устроил ядерную войну. За что ещё можно получить столь издевательскую кару? Извести тело и разум каждодневным болезненным совершенствованием. Пропустить максимум стартов ради единственно значимого. Приехать на него в лучшей форме и получить в награду… вот это? Остаться не только без золота, но даже без достойного проката. Лучше бы его существование закончилось в две тысячи одиннадцатом. Сколько бы Юдзуру ни старался оправдаться в собственных глазах за возможность жить, эта трагедия никогда не отпустит его. Чем больше он делает для пострадавших регионов, тем отчётливее чувствует бессилие. Вина за то, что он до сих пор дышит, с каждым годом крепче затягивается арканом на длинной шее. Среди погибших каждый первый достоин созерцать мир куда больше, чем Юдзуру. Почему жизнь досталась именно ему? Он всеми средствами пытается окупить своё существование, но единственное, что выходит на плюс пять гое — всех подводить. Лучше бы я умер. Боль в ноге обманчиво затихает. При попытке дойти до туалета разгорается снова. Юдзуру с трудом возвращается в постель. Снова выпивает обезболивающее. Он ходит по грани. Доза слишком велика. А в купе с уколами даже голову слегка туманит. Ещё чуть-чуть, и сойдет за допинг. Ещё чуть-чуть, и станет ядом. Так заманчиво позабыть о том, сколько ты выпил, и принять лишнего. По ошибке. Натуральный несчастный случай. Никто и не подумает обратного. Обезумевший от боли спортсмен забылся, не рассчитал. Очень похоже на истину. Юдзуру вновь берёт рецептурный бутылёк. Высыпает горсть глянцевых таблеток в ладонь. Перебирает их пальцами. Несколько глотков — и больше не придётся ни о чём беспокоиться. Больше не придётся жить вместо кого-то. Занимать чужое место. — Давай! Давай! — гогочет девятилетний мальчик. — Прямо на олимпиаде! Покажи всему миру, какой ты трус. Настолько трус, что тебе легче умереть, чем сражаться! — смех становится громче, до звона в ушах. Юдзуру хватается за голову, вертит ей, пытаясь избавиться от детского голоса. — Заставь людей убирать за собой. Презирать сильнее. Я вижу, как скривятся в отвращении их лица, когда они найдут тебя здесь в собственном дерьме. Ничтожество. — Я — это ты, — твёрдо напоминает Юдзуру. — Никогда, — мальчик злится. — Я — это я. А ты — тот, кем я всегда боялся стать. Руки трясутся. Юдзуру зажимает таблетки в кулаке. Велик порыв раскидать их по комнате, но возникнут вопросы — сам он их точно не соберёт. Осторожно ссыпает лекарство в упаковку. Нужно перетерпеть. Пережить завтрашний день и желательно ночь. А дальше станет легче — дальше начнётся новая игра.День третий.
Дрожь пробирает до кончиков пальцев. Кажется, их даже покалывает. Юдзуру блокирует её привычным ритуалом: проверяет ось. Добавляет несколько движений, похожих на компульсивные, и останавливается в центре катка. Сделай это. — Да, сделай! — оживлённо вторит ребёнок. — Не смей подвести меня! Уйди. Юдзуру вздёргивает подбородок в такт первым резким нотам. Олимпиада казалась такой далёкой, но вот он уже здесь. Уже произвольная, и до решающей попытки несколько секунд. Успокойся. Ты сможешь. Сможешь. Заход. — Делай. Я помогу. Юдзуру разворачивается лицом вперед. Отрывается ото льда и чувствует, что вредный девятилетний мальчик действительно отталкивается вместе с ним. Один. Два. Три. Четыре. Почти с половиной. Не хватает жалких крох. Юдзуру падает. — Зря я надеялся на тебя. Он не слушает. Вскакивает на ноги и продолжает. Готовится к сальхову, хотя душой рвётся сделать ещё одну попытку. Ведь почти получилось. Прыгни он снова, наверняка выехал бы. Но он прыгает сальхов. — Да ты издеваешься! — орёт мальчик, когда правая нога болезненно вибрирует и в итоге не выдерживает. Юдзуру встаёт не так резво, как после акселя. Ему и не хочется. Короткой нет. Акселя нет. Произвольной нет. Золота нет. Восхищения нет. Нет ничего. Нет Юдзуру Ханю. Того самого. Есть позорное подобие. Лучшая версия себя — далекий мираж, к которому Юдзуру идет всю жизнь. И как только начинает казаться, что он вот-вот его настигнет, два шага — и схватится рукой, настаёт темнота. Чьи-то руки закрывают глаза ладонями. Юдзуру сбрасывает их, и видит лучшего себя на полторы сотни метров впереди. Невозможно далёкие и болезненные полторы сотни. Уничтожающие здоровье. Тогда хочется всё бросить и больше не вставать. Лежать на льду и кричать пока голос не исчезнет. Пока не исчезнет он сам. Кричать до смерти. Но Юдзуру встаёт. Всё, что он выстроил короткой программой, снова развалилось. Ему приходится начинать заново. Каскад. Не тот, что планировался, попроще, но на новый фундамент хватает. Тройной флип — и сверху пара каменных рядов. Конструкция выглядит ожидаемо шаткой. Одно неверное движение, и всё полетит к чертям. Юдзуру осторожен. Но вращение могло бы быть и лучше. Начинается вторая половина. Юдзуру выдыхает. Он плывёт по дорожке, словно прежде ничего не существовало. Ни короткой программы, ни первой части. Да, он проиграл. Проиграл ещё восьмого февраля, но произвольная не окончена. Сейчас он на льду, и все должны смотреть на него, думать только о нём. Те, кто любит; те, кто ненавидит. Каждый. Смотрите. Оставшиеся прыжки — связанные, одиночные — расставляются чётко каждый в нужную ячейку, ни один не вываливается. Стена растёт. Пространство уменьшается, но Юдзуру наоборот легче дышать. Он устал, но наслаждается хорео-дорожкой, вращениями. Выплескивает боль, превращает её в красоту. Он устал, но любовь к выступлениям сильнее. Вот бы музыка не кончалась. Пусть звучит до тех пор, пока не потемнеет в глазах; пока он не рухнет, неспособный подняться вновь. Но музыка непривычно быстро летит вперёд, словно кто-то подкрутил скорость. Юдзуру её почти ненавидит за это. Ну же, не торопись. Не хочу останавливаться. Заключительные ноты как гвозди заколачивающие гроб. Юдзуру вскидывает вверх руки и не торопится опускать. Если опустит, всё закончится. Его последнее соревновательное выступление на олимпийском льду закончится именно так. Отвратительно. Юдзуру сдаётся. Он выходит из программы и окидывает взглядом трибуны. Ложные линзы в его глазах — отголоски кривых зеркал. В них реальность выворачивается наизнанку, и вместо поддержки он видит насмешку. Над программой, над ним самим, над всей его жизнью. Он уверен, зрители аплодируют из жалости. Он слышит сарказм в каждом соприкасании ладоней. Но ему не обидно — большего он не заслужил. Юдзуру гордо поднимает голову, словно кровавые перья, падающие на лёд, вовсе не из его крыльев. А после кланяется, едва ли пополам не сгибаясь. Простите. Улыбка сияет с экранов под потолком, таит за собой бешеный крик, раздирающий душу в клочья. Я вас подвёл. Последний поклон. Простите. Объявление оценок, «green room» — как в алкогольном отравлении. Юдзуру запрещает себе обдумывать результаты. Одна чёртова мысль и слёзы он уже не удержит. Вместо этого он улыбается как можно шире, чтобы сквозь маску было понятно, что ему «достаточно» всего лишь находиться здесь. Прокат Нейтана подходит к концу и Юдзуру так сильно скрипит зубами, что привлекает внимание товарищей по сборной. О, да, он завидует. Завидует до ненависти к себе. Но вовсе не умениям соперника. Нет ничего такого, что он не смог бы повторить, если бы действительно захотел. Однако у Нейтана есть то, за что Юдзуру не против убить — молодость. Ох, если бы только был способ вернуть здоровье семилетней давности… цена и гуманность не сыграли бы роли. Он действительно отдал бы всё. Он настолько сросся с фигурным катанием, с непрекращающейся гонкой, что окончание карьеры равносильно смерти. Ни одно шоу не заменит восторженного воя трибун в момент, когда ты поднимаешься на высшую ступень. А время несётся как от пожара и старается отнять как можно больше. Итоговая таблица жжёт глаза. Четвёртый. Но сколько именно шагов не хватает до золота — последнее, что сейчас волнует Юдзуру. Любое место, кроме первого — оскорбительно. Для него нет градации. Есть чемпион и проигравший. Но в этот раз на главном турнире четырехлетия было кое-что важнее, чем победа. И с этим он тоже не справился. Хватит об этом думать. Не сейчас. — Вот именно, — отозвался детский голос. — Ты конечно лузер, но знаешь, не в первый раз. Мог бы уже привыкнуть. Распустил нюни. — Это ты виноват. Я мог бы работать над тем, что принесло бы мне золото, а вместо этого убивался на прыжке, который нужен лишь тебе! — Лишь мне? Разве не ты вчера заявлял, что Я есть Ты? Винишь меня, а сам вцепился в аксель, что не отодрать. — Потому что ты… — Хватит врать! Ты серьёзно хочешь обмануть меня?! Другим свои сказки рассказывай. Мог бы он тренировать там что-то… можно подумать. Ты создал себе отличную подушку безопасности: не выехал с прыжка, который никто не делал — ничего страшного, ведь ещё никто не выезжал. Зато, каков герой бесстрашный. А вот улетел бы с лутца, вот обидно-то было бы, да? Его-то делают. А ты уже не можешь. Единственное, ты не учёл, что в целом как спортсмен ты уже не очень, — мальчик засмеялся. — И помимо дорогих прыжков валишь даже дешёвые. — Да заткнись, наконец! — Чё кричишь? Совсем дурак? Это же ты говоришь за меня, забыл? Вот сам и заткнись. Юдзуру покинул «green room». Он хорошо держался, и был уверен, что продержится так, пока не вернётся в номер. Но когда ступил в микст-зону, в голове зазвучали ожидаемые вопросы, и терпеть разношёрстные оттенки боли, рвущие и душу и тело, оказалось невозможным. Плакать от счастья победы Юдзуру не стеснялся, а вот светить глазами, мокрыми от обиды совсем не хотелось. Под конец каждого мини-интервью он зажимал нервы в кулак и почти успокаивался. Но как только переходил к следующему микрофону, всё начиналось сначала. В разодранное тело безжалостно втирали соль, а он не смел и шевельнуться. Единственное, что оставалось — позволить себе выпустить часть дрянных эмоций в жестоких стенах ледовой арены. И он позволил. — Быть может, усилия были напрасными. В номере его дожидается не одна истерика и несколько часов ненависти к себе. Казалось, физическая боль скрадывает душевную, но не в этот раз. Истерзанная лодыжка не затмевает и капли, наоборот обостряет горесть. Но этот конкретный спектр гадких переживаний предназначен лишь для этого дня. Долго горевать Юдзуру не привык, как и любой спортсмен. Жалеть себя неделями — непозволительная роскошь. Рассвет запрёт почти всю боль в проплаканном вечере, оставив пару шрамов в назидание. Следом настанет новый день, принесёт отдых и сладости с приятным вкусом свободы. Конечно, эта олимпиада не раз вернётся ночным кошмаром, но за каждой паршивой ночью непременно расцветёт утро. А каждое утро отточенным алгоритмом запускает новую игру. И Юдзуру обязательно сыграет. Это еще не конец.