*
— Человеческие отношения сложны, словно пазл из тысяч и тысяч мелких частей, поэтому ты должен уметь замечать различные грани этих самых отношений, — Дазай стоит у окна, опираясь на подоконник локтями, и разглядывает раскинувшийся под окнами яркий ночной город. — На кой черт ты сейчас говоришь мне всё это? Я пытаюсь понять, ради кого этот парнишка так старается, постоянно перехватывая наши поставки. А ты никак не помогаешь мне, — Чуя убирает от глаз огромный бинокль и поворачивается к Дазаю, глядя, как тот медленно рассматривает огни. Как же он его бесит. Особенно в такие моменты, когда кажется вымышленным, ненастоящим, эфемерным — словно воплощённый чьей-то фантазией персонаж на страницах старой книги, словно иллюзия или галлюцинация. Его темные волосы подсвечивались теми самыми огнями с улиц Йокогамы, тонкие пальцы красиво обрамляли лицо, а длинные ресницы цеплялись за отросшие пряди челки, постоянно спадавшей на глаза. Чуя не пялится, нет. Чуя, вообще-то, наблюдает. Изучает грани человеческих отношений, так сказать. — Если бы ты меня слушал, то обратил бы внимание на его жесты и мимику, а также на мимику этой самой девушки, которая все не даёт тебе покоя. Но вместо этого ты прожигаешь в моем лице дырку. Как нагло и бесцеремонно с твоей стороны, коротышка, — все слова он произносит со всё тем же ледяным спокойствием на лице, и только блеск в его озорных глазах показывает, как сильно его забавляет эта ситуация. Глаз от окна он даже не отвёл. А Чуя злится: он всегда ведётся на очевидные провокации, отчего эта игра превращается в бесконечное соревнование на выдержку и терпение. Словно Дазай только и ждёт момента, когда Накахара сдастся, испугается или отступит.*
В жизни таких людей, как якудза или мафиози, нет места привязанностям, слепому доверию и, того больше, романтике. Оказавшись в их рядах, люди тут же выбрасывают все свои чувства в помойку или закапывают их где-то настолько глубоко внутри себя, что раскопать не получится так просто. Гораздо проще было это сделать, твердо понимая, что привязаться попросту не к кому. Когда ты выживаешь только ради самого себя, каждый день борясь за собственное существование, мысли и забота о других кажутся чем-то нереальным и как будто бы и вовсе незнакомыми тебе чувствами. Однако почему-то спустя время Дазай начал понимать, что в каком-то месте эта схема дала трещину. Он всегда знал, в чем состоит его задача не только как одного из глав исполнительного комитета, но и как правой руки Мори Огая. Он всегда помнил, чем может обойтись ему неповиновение или нарушение четко оговоренных приказов. Чего греха таить: он уже давно не ощущал признаков того, что вообще жив, что его сердце все еще качает кровь, а не иссохло лет этак пять назад, когда он без своего согласия оказался втянут во весь этот бесполезный и никому не нужный фарс. Он перестал ощущать себя хотя бы наполовину человеком: чувства притупились, страх смерти и вовсе никогда его не беспокоил, а вот садистское наслаждение при виде чужих мук все еще ходило по пятам, иногда начиная душить, пугать, вылезая из темноты по ночам как напоминание о том, каким монстром он всегда был, есть и будет. Его руки давно перестали дрожать, когда он держал огнестрел и засаживал пулю ровно между глаз; сердце давно не заходилось в бешеном ритме, стоило ему открыть двери в кабинет босса; а улыбка больше не озаряла его не по-детски взрослое лицо, когда наступал его день рождения. Теперь улыбка появлялась только тогда, когда он чувствовал себя ведущим практически во всех стратегиях, когда под ногами проливались лужи крови и когда он абсолютно точно был уверен в своем превосходстве практически над каждым, кто был в Мафии. Однако когда в его жизнь ураганом ворвался рыжая лупоглазая рыбешка Чуя Накахара, он, кажется, даже в какой-то момент почувствовал, как в груди что-то стукнуло. Совсем негромко, так тихо, что он бы даже не заметил, если бы в кабинете Огая в тот день не стояла настолько оглушительная тишина. На самом деле, было что-то странное в том, что у него в напарниках оказался настолько непростой пацан. Было в его глазах что-то, что каждый раз словно подначивало открыть рот и попытаться победить Чую в словесных перепалках, что-то, что заставляло воздух словно разрядиться электрическими высоковольтными зарядами и каждый раз поднимало уровень его адреналина на схватках гораздо выше обычного. Дазай был уверен, что Чуя сдастся буквально на следующий день, однако он оказался не так прост, как он позволил себе думать с высоты своего опыта и чуть преувеличенного эго. И почему-то он позволил этому перерасти в то, что они имели сейчас: крепкие и доверительные отношения двух напарников, иногда переходящие в незамысловатый флирт, и слово «забота», которое Дазай раньше счел бы оскорблением использовать в собственной речи, почему-то перестало казаться таким пугающим. Особенно когда эта вешалка для шляп впервые использовала порчу. — Дазай, — сложив руки на столе в замок, Мори опустил на них голову и не сводил прищура тёмных, усталых глаз со своего подопечного вот уже как целую минуту. Осаму лишь незаметно повел плечом в сторону, наконец закрыв за собой дверь и пройдя вглубь просторного, с высокими потолками и окнами, помещения, не глядя даже на Элизу, что дремала на диване рядом с Огаем. — Да, босс, — моргнув и подняв на начальника один глаз, поскольку второй был скрыт повязкой, Дазай делает еще шаг вперед и замолкает, ожидая, что же скажет ему Мори. Огай откидывается на спинку кресла, и его прищур сменяется спокойным взглядом, когда он закидывает ногу на ногу. — Я видел твой план. Признаться честно, меня до сих пор поражает, как ты нашел между этими происшествиями связь, однако, если верить твоим отчетам и расчетам, ошибки в них быть не может, верно? — Я лично добыл эти данные, Мори, конечно в них не может быть ошибок, — Дазай держится отстраненно, время от времени переводя взгляд на голубое небо за окном. Сегодняшний день начинался просто отлично: он с самого утра наткнулся на уснувшего прямо за рабочим столом Накахару, что так старательно и отчаянно пытался разгрести накопившуюся за месяц документацию, снял с него шляпу, повесив ту на вешалку, и укрыл пледом, а после собирался сходить прогуляться, как вдруг его вызвал к себе Огай. Конечно, это дело он уже давно забросил в ящик, поскольку разгадка не была сложной для него, однако срочным оно тоже не было, и вот, когда солнце уже поднялось над горизонтом достаточно высоко, боссу вдруг жизненно необходимо понадобилось увидеть его наработки. — Эти крысы снова перехватили наши поставки, стоило нам расслабиться всего на неделю, но, думаю, ты и так в курсе, ведь этот район закреплен за тобой и Накахарой. — Да, однако, на мой скромный взгляд, разобраться с этим можно было еще тогда, когда мы с Чуей выследили одного из них той ночью, но вы приказали не трогать его. — Нужны были еще доказательства, Дазай, — Мори вновь придвигается к столу и берет в руки черную папку, которая оказалась у него на столе полчаса назад. — По-моему, вы и так достаточно убедились в их причастности, стоило вам услышать информацию из моих уст еще тогда. Неужто засомневались в моей компетенции? — хмыкнув, Дазай расслабленно сунул руки в карманы и развернулся корпусом к окну, всем своим видом демонстрируя, что аргументы босса его ни капли не убедили. — Мне нужно было убедиться в том, что они не догадываются о слежке, и как раз-таки именно в твоей компетенции я не сомневаюсь. Однако что касается части плана, где- — Если вы хотите намекнуть, что брать Накахару на эту миссию не следует, то я вынужден с вами не согласиться, босс, — перебив наставника, который не вызывал в нем ничего, кроме неприязни, Дазай мертвым взглядом очерчивает надменное выражение лица Мори. Тот лишь хмыкает. — Ему не обязательно там присутствовать. Как указывалось в твоем же отчете, численность врагов не превышает двадцати, а значит отправишься ты туда со своими людьми. Это не обсуждается, — Огай кладет папку обратно на стол, отодвигает ту к краю и встает, поворачиваясь к Дазаю спиной, тем самым намекая, что разговор окончен. — Разберешься сегодня же. Отчет мне на стол принесешь лично. Завтра в десять утра. Вопросы? Дазай чувсвует, как внутри закипает гнев, такой непривычный, такой… живой. Он достаточно времени проработал с Чуей, да и по факту тот был его подопечным, так чем эта зачистка отличается от всех остальных? И почему он думает о том, как отреагирует на эту новость Чуя, сыгравший не последнюю роль в сборе информации? Однако на лице не дергается ни один мускул. Он прекрасно понимает, что и так подставился, перебив Огая и возмутившись лишь из-за того, что не сможет взять с собой Накахару. — Будет сделано, — в последний раз глянув на застывший, леденящий душу профиль босса, Дазай спешно оборачивается и покидает кабинет Мори, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.*
Проснувшись с затекшими конечностями и отпечатком от смятых бумаг на лице, Чуя первым делом замечает, что в комнате кроме него никого нет. Тишина давила на уши, словно он в первый раз просыпался в такой тишине, однако всему виной было ничуть не отдохнувшее за эти пару часов не самого лучшего сна тело и забитая цифрами голова. Попытавшись размять спину, Чуя громко и болезненно стонет, стоит ему попробовать выпрямиться и встать на ноги. На сегодня у него особых планов не было, однако хотелось хоть чем-то себя занять, и поэтому он, первым делом приведя себя в порядок, наспех что-то стряпает на завтрак и делает кофе, а после завтрака неспешно вышагивает по квартире в поисках своей шляпы. С недоумением не найдя ту на столе, где он спал, он также замечает плед, совершенно не помня, чтобы им укрывался. Нахмурившись, он поднимает его и, застыв на месте, с подозрением косится в сторону стоящей у входа вешалки. Заприметив на ней свою шляпу, Чуя не сдерживается и сдавленно охает, осознавая, что, кажется, за пропажей головного убора и появившимся из ниоткуда пледом стоял Дазай. Он осторожно складывает ткань в четыре раза, а после кладет на место. Накахара в который раз задумывается о том, что что-то в их отношениях незримо меняется. Приложив руку к груди, он с ужасом для себя в который раз отмечает уже знакомый трепет в области сердца, и ему это ой как не нравится. Анализировать что-то, особенно свои чувства, он никогда не любил, однако, закусив губу, ощущает предательскую мимолетную надежду на то, что Дазаю он все-таки не безразличен. Но это кажется таким же невозможным, как и то, что Мори вдруг решит заняться благотворительностью и прекратит убивать, поэтому он тут же сбрасывает с себя это несвойственное ему наваждение и идет к зеркалу, чтобы привести в надлежащий вид свои волосы и отвлечься хотя бы на что-то. Чуя на протяжении пяти минут пытается разобраться с тем, как следует лучше завязать волосы: крутится туда-сюда перед своим отражением, меняя позы каждые две секунды, и никак не может определиться — то задирает копну рыжих волос наверх, то даёт им свободно скрывать шею. За последний год его волосы отросли довольно сильно, ничуть не делая его чрезмерно женственным — его лицо лишь приобрело более острые, мужественные черты, и похож он был скорее на хитрого лиса, нежели на хрупкую девушку. Он было обернулся, чтобы позвать Дазая по привычке выносить ему мозги, однако одергивает себя, вспоминая, что того нет на месте. Но с какой стати Дазай должен помогать ему в таких обыденных вещах, как выбор причёски, Чуя предпочел не задумываться. Он просто осознал, что чаще всех находится именно с Осаму, за исключением случаев, когда тот требовался Мори либо был занят особенными заданиями с другими мафиози. И не то чтобы Чую как-то задевал тот факт, что не он всегда работает с ним, просто он это замечал. И, наверное, это и стало той первой причиной, по которой он нехило так стал подозревать свое сердце в предательстве. Да и как не заметить, если честно, когда посреди ночи Дазай скрипит половицами в их общей квартире и громко пыхтит, пытаясь затянуть бинты потуже и как можно тише натянуть узкие брюки (выходит, естественно, отнюдь не тихо). А потом Чуя лежит остаток ночи и хмуро сверлит взглядом потолок, абсолютно не понимая, почему его напарник не занят только их совместной работой. Ему просто ин-те-рес-но. Да, правильное слово «интересно», если учесть то, что Дазай не обязан работать только с ним. Чуя шумно и раздраженно выдыхает, отпускает волосы и начинает растягивать чёрную резинку пальцами. Он кусает губы, раздумывая ещё пару мгновений, яро отбиваясь от мыслей о поступках, которые явно повлекут за собой пагубные для него последствия, а затем, придя к выводу, что Дазай ушёл куда-то надолго, разворачивается и идёт в сторону двери. Пусть этот придурок помучается, когда Чуя найдёт его и потащит за ворот рубашки назад в комнату. Да, именно поэтому он и идет его искать. Длинные, красивые коридоры как всегда встречают своим величием: шикарный интерьер, навеянный какой-то стариной, и бордовые обои с вензелями в который раз приковывают к себе взор. Чуя в одной красной рубашке с наскоро затянутым галстуком и брюках плетётся по коридору в сторону кабинета Мори (обычно Дазай пропадает именно там), предчувствуя, как будет злиться Дазай, только услышав его голос. От предвкушения уголки губ растягиваются в едва заметной улыбке: злить и раздражать напарника уже давно стало его каждодневной рутиной и помогало отвлекаться от деструктивного самокопания, если позволите так выразиться. Остановившись в паре шагов от нужной двери, Чуя вдруг прислушивается. За дверью слышатся знакомые голоса — он угадывает в них неторопливую, расчетливую и холодную речь Огая и почти ничем не отличающуюся дазаевскую — и прислоняется к стене, дожидаясь конца разговора. Подслушать он все равно не сумел бы, даже прислонись он к двери ухом, а потому остается лишь ждать, чтобы узнать информацию от Дазая. Чуя прокручивает в голове события вчерашнего вечера и не может вспомнить, чтобы Дазай работал над какими-то приказами босса или новыми отчетами, и хмурится, понимая, что что-то не так. Когда голоса стихают, он отлипает от стены и делает вид, что просто шел мимо, однако в какой-то момент застывает, стоит услышать позади знакомую легкую поступь. — Куда спешим? — Чуя испуганно дергается, когда буквально из ниоткуда перед ним вырастает фигура Осаму в его привычной одежде, — и когда успел нагнать его? — и отлетает к противоположной стене, становясь в боевую стойку. — Ты красный или мне кажется? — Дазай с веселым смешком наклоняет голову и складывает руки на груди. — Придурок недорезанный. Когда ты уже вскроешься наконец? — тараторит Чуя, за считанные секунды приводя себя в порядок и успокаивая бешено колотящееся сердце. Вот же пиздец. Хотел прийти позлить, а в итоге стоит с красным лицом и едва ли не задыхается под внимательным взглядом карих глаз цвета горького шоколада. — Хм… Уж лучше я выпью какой-нибудь оригинальный яд, знаешь ли, — мило улыбнувшись, Осаму подходит впритык к рыжеволосому и, наклонившись к его уху, тихо говорит: — Низкий хвост, — и тут же отступает назад, сворачивая в другой коридор. В который раз за это утро Чуя замирает каменным изваянием, чувствуя себя как никогда уязвимым и открытым. Дазай снова прочитал его за какие-то жалкие секунды, которые он шел перед ним, и Чуя злится, потому что эта чертова мумия скрылась с поля его зрения сразу же, не дав и слова вымолвить связно. Выдохнув и собрав волосы уже в низкий хвост, Накахара решает не испытывать судьбу и не возвращается в квартиру: навряд ли Дазай сейчас пошел туда, да и ловить там и так было нечего, так что он решает прогуляться к Акутагаве. Заодно узнает подробности по новому делу, которое покоилось в той стопке, на которой он уснул вчера. «Чёрт бы тебя побрал, тупая скумбрия».*
Дазай меряет комнату шагами, изо всех сил надеясь на то, что Чуя не ворвётся сюда как раз в тот момент, когда он будет выходить. Просто зная его характер и риск взорваться от злости, Дазай даже боялся представить, какого масштаба бойню тот может устроить, узнав буквально в лоб информацию о зачистке, на которую ему нельзя пойти вместе с Дазаем. Если честно, Осаму боялся признаваться самому себе, что он упустил момент, когда привык к чужой горячей спине позади своей. Он не придавал этому значения — к чему все эти глупые мысли? — однако сейчас понимал, что действительно испытывает что-то, похожее на горечь: так сосало под ложечкой только тогда, когда он нёс умирающего Накахару на руках, надеясь, что успеет добежать до госпиталя вовремя и ему не придётся хоронить этого рыжего придурка раньше, чем тот мог бы схоронить его самого. И сейчас эта непонятная своей природой вина оплетала его разум подобно ядовитым лианам, сжимая мозг в тисках и не давая сделать глубокий вдох. Бросив мимолётный взгляд на темень за окном, Дазай нервно, черт возьми, сверяется с часами на стене, отсчитывая последние сто двадцать секунд до выхода, и когда он останавливается на сорок восьмой, до ушей доносится звук открывающейся двери. Сука. Он ещё никогда в жизни не хотел провалиться под землю так сильно, как сейчас. Правда. Дазай прикладывает два пальца к наушнику и ровно произносит: — Ожидаем ещё пять минут. А затем на пороге кухни возникает непонятливая морда Чуи, и Осаму тут же прогоняет с лица любые намеки на волнение. Господи, какое же это слово бессмысленное. — Дазай? — оглядевшись, Накахара натыкается взглядом на лежащую на столе портупею с прикреплённым к ней огнестрелом, и с замешательством смотрит напарнику в глаза, подходя ближе с руками в карманах. Дазаю не нужно на него смотреть, чтобы понять, что он ждёт от него ответа на немой вопрос, повисший в воздухе. — Сегодня без тебя. Заранее предупредить не мог и, как видишь, улизнуть я тоже не успел. — А я думал, что скумбрии довольно хорошо умеют смываться, — Чуя складывает руки на груди, словно всем своим видом демонстрируя отчасти вынужденное смирение: в этой ситуации он изменить ничего не сможет, и от такой спокойной реакции по спине Осаму тут же забегали мурашки. — Даже не спросишь почему? — Дазай поворачивает голову в сторону стоящего неподалёку Чуи и внимательно следит за тем, как его лицо действительно становится все спокойнее с каждой минутой. Удивлению нет предела. Огонёк потух? — Я ещё утром догадался, что что-то не так. Но я заебался, пока мотался с Акутагавой по его пиздец важным и неотложным делам, и все ради того, чтобы он на мой вопрос ответил «да черт его знает, сам разбирайся», — Чуя устало потирает лицо, но с места не двигается. Дазай понятливо хмыкает и, непонятно почему почувствовав облегчение, встаёт из-за стола и берет в руки кобуру. — Тогда доброй ночи, вешалка для шляп. Буду поздно, не жди и ложись спать, — подмигнув, Дазай тянет очаровательнейшую из своих псевдоискренних улыбок, на что рыжеволосый лишь закатывает глаза. — Проваливай уже, мумия. И не говори так, словно я тебе в мужья неожиданно заделался. — Очень жаль, я бы не отказался от такого горячего мужа. — Пошёл нахуй, пока я не вытряс все запасы твоих бинтов в урну за углом, — достав с полки стакан и набрав туда свежей прохладной воды, Чуя осушает его залпом и проходит мимо Дазая, задевая его плечом. И почему-то останавливается стоять рядом, глядя куда-то вперёд себя. — Вернись только в полном комплекте. А то придётся хоронить в закрытом гробу, страшила. В этот раз Дазай улыбается едва заметно, всего лишь уголком губ, однако Чуя этого не видит. — К сожалению, мне больше по душе кремация, так что не злись, если тебе доставят мою отрезанную ногу. — Иди уже, пиздострадатель, — бросает Чуя напоследок, прежде чем скрыться в спальне. Дазай уходит тихо, не обращая внимания на то, что к группе захвата он присоединился только через семь минут вместо обещанных пяти.*
Конечно же, Дазай вернулся в целости и сохранности, и когда Чуя поутру наткнулся на чужую довольную мину, он почти пожалел, что Дазая не разобрали на запчасти. Хотя и понимал, что вероятность такого исхода была настолько близка к нулю, что он бы заебался записывать настолько маленькое число. Пускай в тот вечер Чуя и делал вид, что был спокоен, на самом деле это было не так, и в кои-то веки он был безумно благодарен тому, что умеет держать себя, пускай только и в редких случаях. В тот раз ему, видимо, повезло, ну или он хотел так думать, однако количество шуток Дазая на их совместной работе вдруг начало расти в геометрической прогрессии, и он начал подозревать неладное ещё чётче, когда Осаму вдруг невзначай посмотрел на него как-то… не так. Ну, что значит не так? Чуя в один момент застыл, просто решив выйти покурить, как вдруг почувствовал спиной настолько прожигающий взгляд, что ни одна геенна огненная не сравнилась бы с его испепеляющей силой. Он буквально кожей почувствовал, словно его разглядывают уж слишком долго и внимательно, далеко не так, как когда они были на заброшке и смотрели на врага через бинокль. В этот раз у него буквально волосы на затылке дыбом встали, а живот резко скрутило, и ему стоило просто титанических усилий заставить свои ноги двигаться. Черт, он смутился. Ещё через несколько дней, когда Чуя возвращался после выполненного на «отлично» мелкого поручения по контролю одной сделки с Хигучи, он вдруг снова почувствовал этот взгляд. И только через несколько таких повторяющихся ситуаций он понял, что же было не так. Дазай смотрел на него, словно он был для него как раскрытая книга, но с которой хотелось сорвать обложку, и впервые за свою жизнь Чуя понял, каково это, когда тебя раздевают взглядом. Такое происходило с заметной частотой — раз в день, когда они пересекались особенно часто, — и в один из таких дней он вдруг оказался впечатанным в стену оружейного склада, хотя пришёл туда исключительно с целью взять себе новое оружие. — Дазай? — вылупившись на него, как на новейший экспонат в музее, Чуя опять почувствовал копошение «предателя», прячущегося в грудной клетке: сердце пропустило парочку ударов, а воздух застрял где-то глубоко в глотке, явно отказываясь выходить наружу. — И тебе не хворать, — Накахара знал, что сейчас Дазай пытается не дать своей вечно хладнокровной маске треснуть: так происходило каждый раз, окажись они в достаточно близкой к критической близости, а случалось такое редко, поэтому Чуя и чувствовал себя выброшенной на берег рыбой, хотя скумбрия в помещении была всего одна и ею был не он. — Что случилось, придурок? — с напускной самоуверенностью спрашивает он, собирая в кучу все свои силы, чтобы не позволить краске окрасить щеки, когда Дазай оказывается ещё ближе, опаляя своим дыханием его лицо. — А что-то должно было? — настолько плохо сыгранной невинности Чуе ещё не приходилось видеть, а потому он позволяет себе немного расслабиться: ну на самом деле, это же Осаму, его шутки иногда могут заходить так далеко. Только вот что-то внутри едва ли не кричало о том, что это, блять, не шутка. — Я задал вопрос первым, мудила, будь добр хотя бы раз проявить уважение и ответить честно, — Накахара старается не обращать внимание на застывшие в опасной близости от него чужие губы, на которые он абсолютно случайно бросает мимолётный взгляд, из-за чего невольно облизывает свои. Черт. Он теряет контроль. Но он не сдастся первым. Не в этот раз. — Ничего не случилось, я не лгу, — широко округлив глаза, Дазай продолжал отыгрывать невинность, однако его маска с треском раскололась на куски, стоило ему коснуться ладонью талии рыжего и сжать кожу через ткань. Чуя сдавленно стонет и только через секунду осознаёт, что он, блять, сделал. Сууука. — А нет, кажется, я соврал, — Чуя еле заставляет себя открыть пристыжено зажмуренные глаза и, краснея даже кончиками ушей, смотрит на Дазая, у которого на лице, кажется, была такая буря эмоций, какую ему не доводилось видеть у него ещё никогда. На подкорке сознания проскальзывает мысль, что нужно остановиться и сдать назад, и Дазай клянётся всем тем, что осталось от его ошмётков человечности, что прекратит это, но чуть попозже, потому что следующие его слова вырываются изо рта безо всякого предупреждения: — Я точно соврал. У меня стоит, блять, — улыбнувшись уголком губ, Осаму накрывает лицо ладонью и отшатывается в сторону, не бросая больше ни единого взгляда на Чую, который так и застыл на месте, чувствуя, как его бросает в неописуемый жар, а потом тут же в ледяной океан, и от этой ядерной смеси он едва вспоминает, как правильно дышать. И как им теперь с этим… разбираться?*
В лицо дует ледяной ветер, он развевает наброшенное на плечи пальто и остужает кипящую в венах кровь. Адреналин разгоняет сердце до ста пятидесяти ударов как минимум, а азарт заливает собой зрачки. Чуя давит на газ с ещё большей силой, заливается громким, сумасшедшим смехом и на полной скорости едет по какой-то многоэтажке вверх, сжимая ручки своего мотоцикла до посинения. Кажется, вся кровь отлила в мозг, который неистово требовал больше драйва, а губы не могли не растягиваться в широком оскале при виде мелькающих повсюду огней. Особенно когда Чуя взлетает над крышами и, видя привычно восхищенный взгляд Дазая, приземляется рядом, одним ударом снося добрую кучу их противников. — Крошка, ещё минута, и в меня прилетела бы пуля. — Ха, но я же успел, так к чему эта пустая болтовня? — улыбаясь Дазаю, Чуя уверенно спрыгивает с байка и, салютуя вооруженным парням в белых накидках, уверенной походкой направляется к своему напарнику. Глаза Дазая удовлетворенно блестят в лунном свете, особенно когда он каждой клеточкой тела начинает ощущать страх всех тех, кто ещё минуту назад был уверен в своей победе. Наконец, они снова работают вместе. Чуя ни за что не признается, как его обрадовала новость о том, что сегодня им предстоит выйти вместе на задание. Неудивительно, что ему захотелось выкатить из гаража свой любимый мотоцикл и в который раз насладиться скоростью и блеском в глазах Осаму. Потому что их тандем был непобедим. О них ходили слухи, их боялись, ими восхищались — и Дазаю безумно нравилось это чувство, нравилось работать с Чуей в одной команде. Он — та деталь, которой так не хватало для его полного функционирования. Рыжий даже не подозревал, как сильно дополнял Осаму своей остринкой, своей колкостью. Как каждый раз срывал с его губ незаметный посторонним поражённый вздох, словно он впервые видел этого невероятного человека. Воистину рыжая бестия. — Прикончим их, — кивнул Дазай, выуживая из кобуры свой пистолет. — Само собой, скумбрия, мог бы и не говорить, — ехидно тянет Чуя, активируя свой дар. И когда они закончат, Дазай признается самому себе, что садится он на второе сидение опасного розового мотоцикла только потому, что Чуя вызывает в нем что-то тёплое, но в то же время огненное, обжигающе внутренности, доселе неизведанное. Хотя его предложение и удивит его. Как иронично, потому что сам же Накахара считает его безэмоциональным. Он возьмёт из его тёплых рук в кожаных перчатках шлем, а когда сядет, то нагло расположит свои руки на накахаровской талии, даже ниже; он позволит себе зацепиться ногтем за пряжку его ремня и даже подцепит ширинку — эта вольность была простым поддразниванием, не более (о да), но когда Чуя под ним начинает мелко дрожать, а пресс под руками Дазая — напрягаться, Осаму кусает губу и осторожно отстраняется, понимая, что переходить грань пока что нет смысла. Он впервые не хочет, чтобы его отталкивали. Чуя же был готов буквально умереть ещё в тот момент, когда Дазай с серьёзным лицом согласно кивнул на его предложение прокатиться куда-нибудь вместе. Он в шутку предложил ему, правда, ведь был уверен, что Дазай как обычно засмеётся и щёлкнет его по носу, откинув голову и посмотрев на него сверху вниз. Но когда Осаму взял его шлем, а потом, усевшись к нему непозволительно близко — Чуя старался думать лишь о том, что это мотивировано лишь желанием сделать поездку безопасной, и не хотел вспоминать недавний случай в оружейной, — подцепил ногтем его ширинку, и он чуть на тот свет не отправился. Вечно один, Накахара не привык заводить друзей или, о господи, девушек. Он не думал об этом — просто плыл по течению, не обращая на такие мелочи, как отношения с кем-то, никакого внимания. Ему была чужда нежность, ласка, доброе отношение: он просто никогда этих чувств не испытывал, потому что некому было о нем позаботиться. Он правда привык к такой жизни и не задумывался, что бывает как-то иначе. Но, кажется, казавшийся безэмоциональным Дазай даёт ему все это в такой мере, как никто и никогда в его жизни, причём делает это незаметно. Он укрывает его одеялом, когда замечает, что то спадает с тёплого тела, или когда тот засыпает прямо за столом — Дазай сидит допоздна в кресле и читает под тусклой лампой книги, а Чуя старается ложиться раньше, так как использование способности порой сильно выматывает. Дазай иногда захватывает ему кофе, Дазай помогает понимать людей, Дазай рассказывает много интересного. Осаму невероятно многогранен, в нем миллиарды тайн и загадок. Он умён до невозможности, эрудирован и ловок, натренирован и не по годам рассудителен, что помогает в критических ситуациях и не только. Он умеет логично мыслить, он силён, как ни посмотри, пусть и кажется бесполезным, когда не берет с собой никакого оружия. Он просто знает, что будет и как будет. Он уверен в этом. И эта уверенность всегда заряжает Чую, дарит ему спокойствие тоже. Он чувствует себя на своём месте рядом с Осаму, наверное, работа с ним бок о бок — то, чего ему всегда не хватало, но вместе с тем в последнее время он начинает что-то чувствовать, и это немного пугает. Так вот, когда Дазай касается его ниже талии, у Чуи сводит ноги. Он чувствует, как ускоряется сердце, и, опять сетуя на глупый орган, от переизбытка чувств начинает дрожать. Осаму слишком хорошо знает его, а потому вмиг отстраняется. — Извини, — слышится тихое в районе уха, и Чуя едва не теряет управление и самообладание на очередном повороте, после которого они выезжают на трассу за городом. То, что Осаму извинился, едва ли не доводит его до состояния полного охуевания. Точнее, доводит, но он правда старается взять себя в руки, пускай и выходит довольно плохо. — Держись лучше нормально, — бормочет рыжий и перехватывает ручки покрепче. Дазай неуверенно сжимает пальцами его бока, сминая ткань белоснежной рубашки. Ночной воздух кажется невероятно разряженным, когда они вдвоём слезают с мотоцикла и опираются о него бёдрами. На улице было ещё слишком холодно, чтобы присаживаться на траву, так что никто не хотел простудиться или отморозить себе зад и продолжал стоять. Чуя сунул в рот арбузную жвачку и запрокинул голову наверх, прикрывая глаза. — Во-первых, арбузная жвачка — извращение. А, во-вторых, это что-то типа твоего тайного места? — Чуя вмиг выпускает иголки и скептическим, осуждающим взглядом (это за жвачку) сверлит глупо моргающего Осаму. — Идиот. Я обожаю грёбаный арбуз, не смей гнать на этот божественный фрукт. — Это растение семейства тыквенных, а поскольку тыквина — разновидность ягоды, то арбуз тоже ягода. — Пошёл в жопу, — Чуя понимает, что этот разговор бесполезен, а потому отталкивается от байка и с руками в карманах подходит к рядом стоящему дереву, опираясь уже о него. Это место действительно в какой-то степени было его тайной. Здесь он частенько избавлялся от негатива, становясь рядом с обрывом и безотрывно всматриваясь в горизонт, а иногда просто сидел в густой траве, свешивая ноги. Правда помогало. И сейчас он тоже смотрел куда-то вперёд, наверное, на звёзды, и через минуту почувствовал, что Дазай встал рядом и прикоснулся к нему своим плечом. И чего это он током бьется… — Можно мне тоже жвачку? — беззлобно интересуется Дазай, и Чуя, который успел остыть за это время, сначала удивлённо вскидывает брови, а потом победно ухмыляется и согласно кивает. — Ты просто не пробовал. А когда не пробовал, то лучше не утверждать, что это какое-то там извращение, знаешь ли… Чуя только тянется в карман брюк за арбузной жвачкой, как вдруг Дазай резко перехватывает его руку своей и прижимает к дереву. Манёвр получается на ура, поскольку опешивший Чуя не смог выдавить и слова из себя, не то что попытаться отразить «атаку». — Что ты… — Сказал же: «хочу жвачку», — глаза его были темные, темнее опустившейся на город ночи, и Чуя завороженно смотрел в них, замечая, что надоедливой повязки больше нет и ничто не скрывает его второй, здоровый глаз. Он теряет связь с реальностью в тот момент, когда Дазай сокращает расстояние между ними и на пробу касается чужих губ, пахнущих химозным арбузом. Ебаный ты блять. Чуя затаивает дыхание, Дазай же не шевелится: он лишь касается чужих влажных губ, покорно ожидая реакции. Он не хотел делать ничего, что могло бы вогнать напарника в ужас (особенно после случая в оружейной, ха-ха), или, тем более не хотел, чтобы тот начал его бояться, однако последние дни буквально высасывали из него все силы, начиная с того их разговора на кухне, и Осаму решил, что незачем больше сопротивляться этому желанию. В любом случае, если Чуя захочет ему врезать, то пусть так, даже если все его действия буквально кричали о том, что Накахара не будет против. Но несмотря на интуицию и догадки страх никто не отменял. И Дазай правда понял, что он боялся: потерять Чую он ни в коем случае не хотел, особенно из-за подобной оплошности. Он дал себе слабину, лишь потому что ситуация немного располагала к себе: они вдвоём на этом склоне одни, волосы путает ветер, они расслаблены. Как ни посмотри, он просто не мог не вывести их игру на новый уровень. «Почему он ничего не делает?» — думает Чуя и позорно, запоздало понимает, что ожидал, что Дазай его поцелует. И Дазай улыбается: он так и думал, точнее, надеялся, что так и будет. Словно умел читать его мысли. Но на самом деле он лишь замечал то, чего не пытались замечать другие. Он отстраняется всего на мгновение, прежде чем второй рукой зарыться в копну густых рыжих волос, и чуточку их оттягивает, благодаря чему Чуя распахивает губы и сбито, рвано вдыхает, позволяя Осаму скользнуть в его рот языком, находя жвачку и забирая её себе. — Спасибо! — улыбаясь, Дазай отходит от шокированного напарника и становится близко к обрыву, глядя куда-то в небо. Молча облизывает губы. Для первого раза достаточно. Чуя же на это самое небо, кажется, отправился уже раз десять. Его сердце бешено колотилось в груди, руки нещадно потели, а губы жгло. Он все ещё чувствовал эфемерное тепло рядом с собой, ощущал сильные руки Дазая с его тонкими пальцами в своих волосах, и хотелось на стену лезть, настолько приятно ему было. Но только в голове вдруг всплывает осознание, и словно красной строкой перед глазами повторяется одно и то же. И это слово, начинающееся на букву «в» и оканчивающееся на «любился», выбивает почву из-под ног. Какой же конфуз вышел: он так долго откладывал мысли об этом в долгий ящик, что не заметил, как вывод нашёл его сам собой. Вся их взаимная неприязнь каким-то образом плавно перетекла в симпатию. Нет, ладно, он с самого начала пропитался тёплыми чувствами к Дазаю, тот заворожил его своей исключительностью. Да что там, даже своими глазами и необычной внешностью. Мотнув головой, Чуя накрыл пальцами дрожащей руки свои губы, а после повернул голову в сторону Дазая. Тот все ещё смотрел в небо, волосы его красиво развевались, отчего момент казался до неприличного волшебным и таинственным. Чуя вздохнул и, поддавшись непонятному порыву, осторожно подошёл ближе, положив голову на дазаевское плечо. Он порой такой эмоциональный дурак. — Осаму… — тихо зовёт он, неуверенно сглатывая. Он не особо понимал, как себя вести и что делать, но гений Дазай как обычно все продумал и, словно прочитав мысли, сказал: — Я рад, — его улыбка была такой искренней, что Чуе показалось, будто кто-то невзначай зажег среди ночи солнце или приоткрыл занавесу тысячелетней тайны; он поймал себя на мысли, что действительно пялится на Дазая, и от этого осознания его щеки едва заметно покраснели. Только вот чему рад этот гаденыш? Тому, что довёл напарника до белого каления? Или тому, что Чуе на самом деле понравилось..? Дазай заботливо приобнимает Чую за плечо, вновь переводя взгляд на звёзды. Вопросы в голове Чуи так и остаются неозвученными — они тонут в спокойствии и умиротворении, укрывших собой одинокий склон. — Знаешь, из всех вещей в этой жизни я не верю в судьбу, не верю в удачу или везение. Я не верю людям и их лживым натурам, никогда. Но иногда мне кажется, что есть такие люди, которые словно порождение звезд. Они такие же хрупкие, они источник невероятной силы, но они живут, чтобы рано или поздно сгореть и потухнуть. Зато при жизни могут светить так ярко, что аж слепит. Такое редко бывает, но я думаю об этом, когда чувствую себя не таким монстром, каким являюсь на самом деле. Звёзды прекрасны, Чуя, и ты тоже, — не переставая улыбаться, произносит тихо Дазай. Его спокойный, глубокий голос пробирает Чую до самых костей, забирается в мышцы и впитывается в стенки кровеносных сосудов. Он слушал и в который раз поражался, какой же невероятный человек этот Дазай. — Ты, конечно, красиво говоришь, но жизнь вовсе не так поэтична и элегантна, как звёзды, — Осаму с интересом переводит взгляд на синие глаза Чуи, замирая. — И если ты монстр, то мы похожи. Как же красиво контрастировали его волосы с цветом глаз. Просто невероятно. И как красиво контрастировало его обычное раздражение с теперешней глубокой задумчивостью. Он включил в Чуе философа? А кнопка — его губы? — Может быть. Будь на твоём месте кто-то другой, я бы ни за что не согласился на такую поездку. А теперь у меня еще и такое ощущение, словно ты показал мне новый мир, хотя это обычный склон и просто обычные мы с тобой, — «мы» отозвалось где-то в глубине сердца, и Накахара улыбнулся. — Забавно, после твоих слов мне начинает казаться, что ты грёбаный романтик-писатель, а не мафиози. В нас с тобой взращивали жестокость, но, по-моему, эти методы не всегда сжирают все то светлое, что может быть внутри нас, — Дазай на это удивлённо вскидывает брови, вновь поражаясь тому, каким серьёзным и глубоким был сейчас Чуя. Ещё никто и никогда не намекал на то, что в нем могло остаться что-то от человека. От обычного человека. Но это казалось странным, ведь Чуя как никто знал, насколько глубоко он погряз в крови и грехах. Не может быть, чтобы в нём осталось хоть что-то светлое. Но, может быть, эти чувства… Дазай закрывает глаза и выдыхает. Этот человек скрывал в себе куда больше подводных камней, чем казалось на первый взгляд, и от понимания того, что это видит только он, Осаму безбожно таял. Возможно, какая-то доля света в нём всё ещё теплилась. — Называй только меня по имени, хорошо? — вдруг говорит он, и Чуя скептически выгибает бровь. — Отвратительно прозвучало, знаешь ли, — Чуя с напускным отвращением отстраняется от дазаевского плеча и смеётся, когда Дазай делает чересчур страдальческое лицо. — Окей. Добавлю тогда, что, оказывается, я люблю арбуз, — и ухмыляется. Чуя швыряет в него около десятка камней, прежде чем они оба со смехом возвращаются к байку. «Ты мне нравишься, дурачок».*
Огромное помещение встречает их пустотой — заброшенный ангар, расположенный на краю города, снаружи казался ужасно захламлённым, но на деле в нём было довольно чисто, а где-то ближе к концу стоял стол: видимо, здесь мог заседать какой-нибудь недоглаварь. Около стен были хаотично разбросаны коробки, а возле двери стояли стулья. От этого места по коже бежал холодок. Было ощущение, что все возможные преступления, которые были здесь совершены, оседали словно пыль даже на волосах. Пускай они и сами по уши были в крови, подобное всё равно вызывало дрожь по коже. Они искали конкретного человека. Мори приказал найти придурка, который с помощью своей способности стирал эсперам память об их же дарах, однако все понимали, что этот парень самостоятельно не ввязался бы в подобный заговор. Им очевидно кто-то управлял, и, слава Богу, Чуя понял это ещё в момент рассказа Мори, а взгляд Дазая лишь подтвердил его догадки. Им приказали прийти на это место и покорно ждать, поэтому они и стояли здесь, бегло осматриваясь. — Мда, и на кой черт нам здесь сидеть всю ночь? — Чуя пинает валяющуюся на полу жестяную банку; на его лице застывает очевидное недовольство. Дазай же подходит к столу и аккуратно проводит по его поверхности пальцем. — Тот, кто нам нужен, был здесь около получаса назад, — Дазай щурится и присматривается к стульям: те были неаккуратно отодвинуты, словно кого-то силком отсюда тащили. — И ему помогли уйти. Чуя в один прыжок оказывается рядом с напарником. — Пойдём по горячим следам? Рядом с выходом я нашёл кобуру и несколько пуль. Предполагаю, они не особо хорошо вооружены, — говорит Накахара, всматриваясь в задумчивое лицо Дазая. Тот усмехается и, прикрыв глаза, забрасывает голову наверх. — Нет смысла куда-то бежать. Если за этим стоит кто-то более серьёзный, чем я думаю, то нам нужно больше времени и подготовка получше. К тому же, не факт, что эти пули не были оставлены специально. В общем, — Дазай устало обходит стол и, отодвинув один стул, падает на него, — можем пока выполнить приказ Мори и посидеть здесь до рассвета. Чуя скептически выгибает бровь и наклоняет голову в сторону, неспешно разглядывая своего напарника. — Ты предлагаешь просто просиживать штаны? — Чуя оскорбленно подлетает к столу и наклоняется над ним, нехило так возвышаясь над Дазаем. Тот спокойно кивает и, положив голову на сцепленные в замок руки, наклоняется навстречу напарнику. — Почему бы и нет? Если жизнь ебёт, включи плейлист для секса, — ухмыляется он. Накахара тупит взгляд и не может ничего поделать с тем, что неловко краснеет. Это каждый раз так смущало. Заботливые взгляды Дазая, тёплые руки Дазая на его щеках или талии как будто невзначай, улыбка Дазая, адресованная только ему… влюблённый Дазай был совершенно другим. И от этого его сердце, так глупо и стыдно это признавать, но билось чаще в несколько раз. Чуя никогда прежде не испытывал ничего подобного, а потому вечно метался и нервно дёргался, стоило Дазаю только уменьшить привычное расстояние между ними. Он не отрицал свои чувства, нет, просто… Привязываться было страшно. Было страшно, что потом он останется совсем один. Но, наверное, этот страх испытывают все влюблённые люди. Они стоят перед выбором: привязаться окончательно или отдалиться, уничтожить свои чувства и продолжить жить дальше как ни в чем ни бывало. Даже если он и решился бы на второй вариант, кажется, у него бы не вышло отдалиться от Дазая: когда тот поднимает руку и касается его щеки, Чуя буквально физически ощущает, как захлопывается на его шее невидимый ошейник. И он согласился на это сам. — Осаму… — Чуя сглатывает, его глаза сумасшедше смотрят то на потолок, то влево, то вправо, то на самого Дазая, который, как и всегда, был спокоен. Неспокойны были только его блестящие глаза, глядящие словно в самую душу. Именно они выдавали всю ту гамму эмоций, которая обычно была скрыта где-то в глубине темного сердца, под слоем бинтов и тканью чёрного пальто. — Чуя, никогда не думал, что скажу кому-либо эти слова, но, — и у Чуи перехватывает дыхание. Он дышит через раз, сердце, кажется, тоже работает не так, как надо, а руки потеют, когда в голове набатом начинает стучать «неужели он признаётся мне в любви?». Дазай молчит ещё минуту, и за это время количество нервных клеток Накахары, кажется, уменьшается в раз сто, не меньше. — Я… — Господи, стой. — …хочу тебя поцеловать, — заканчивает Дазай, а потом замирает. Чуя замирает тоже. Блять. — Дазай, ты грёбаный идиот, только посмей сказать мне- — Постой, ты подумал, что я тебе в любви признаваться собрался? — с неверием в глазах интересуется Дазай, глупо моргая. — Заткнись! — Чуя соскальзывает на стол и утыкается красным лицом в свои руки, неразборчиво бормоча проклятия в адрес своего же напарника. Жаль Чуя не видит, как неконтролируемо краснеет сам Дазай, смущенно, черт возьми, наклоняя голову, чтобы Накахара ни в коем случае этого не увидел. Он прекрасно знал, как расценит его формулировку Чуя, — ладно, чего греха таить, он сделал это специально. Но почему-то от осознания того, что Чуя действительно хотел получить от него признание в любви, у Дазая колет в кончиках пальцев. Дазаю шестнадцать, Дазай чувствует, что влюбляется, и ему впервые за долгое время совершенно плевать на задание. Перед ним сидит его Чуя, его талантливый напарник, а голова забита далеко не тем парнем, у которого какой-то там необычный дар. Если честно, Дазай и Мори-то практически не слушал — думал только о том, что они с Накахарой пойдут на очередное задание, а значит, смогут побыть вместе вне стен штаба портовой мафии. — Эй, Чуя, — улыбаясь, уже спокойный Осаму вновь протягивает вперёд свою руку, однако на этот раз он снимает с Чуи его шляпу и касается мягких волос, успевших так быстро отрасти за время их недолго знакомства. Накахара дергается, однако головы не поднимает. Он сжимает и разжимает кулаки, продолжая что-то мычать себе под нос. — Отвали, — единственное, что Дазаю удаётся разобрать. Он усмехается и всё-таки решается зарыться пальцами в копну густых рыжих волос, и уже спустя пару мгновений выпустивший колючки Чуя начинает расслабляться. Его пальцы наконец разжимаются, а с губ срывается тихий стон. — Тебе нравится? — вопросительно наклонив голову интересуется Дазай и, поднявшись на ноги, отпускает чужие волосы и обходит стол слева. Чуя поднимает красное лицо и удивлённо разворачивается, вставая на ноги. Дазай подходит к нему впритык, наклоняется до невозможного близко, а, стоит Накахаре ослабить бдительность из-за нахлынувших чувств, и тот обхватывает рыжего за талию и усаживает на стол. Чуя только и может, что раскрывать и закрывать рот в немом шоке, пока Дазай по-свойски раздвигает его ноги шире и устраивается между ними, стягивая с плеч тёмное пальто. — Чуя, если ты не чувствуешь того же, просто скажи- — Да. — Что «да»? — со смешком интересуется Дазай. Чуя закатывает глаза. — Просто «да», идиот, просто поцелуй меня уже, — поборов смущение, Накахара заводит руки за шею Дазая и сцепляет пальцы в чёрных перчатках в замок, соединяя их взгляды. Его синие глаза потемнели, не выражая ничего, кроме смущения и едва заметных проблесков желания. Ещё в Чуе оставался его скверный характер и недюжинная уверенность, крохи которых и позволяли ему сейчас удерживать дазаевский взгляд. — Ого, даже в глаза смотришь, — издевается Осаму, становясь так, чтобы их с Чуей лица были на одном уровне. Кажется, тот уже был настолько взбешён поведением напарника, что даже смущаться перестал, но даже так Дазай никак не ожидал, что Чуя сам ухватится за его волосы и притянет его к себе, соединяя их губы в поцелуе. Широко распахнув глаза, Дазай неверяще наблюдает за тем, как Чуя притягивает его ещё ближе, а затем и вовсе обнимает его спину ногами. — Ты вроде целоваться хотел, придурок, так шевели губами, пока я не вышвырнул тебя отсюда к чертям собачьим, — прорычал в губы Дазая Чуя, и тот, облизнув их, с улыбкой припадает к губам напарника, не желая терять ни минуты больше на бесполезные разговоры. Чуя, оказывается, очень громко стонет, если оттягивать его волосы и оставлять отметины на нежной шее. А ещё он безумно чувствителен и горяч, он плавится в руках Дазая словно пластилин, готовый принять любую форму. Он отзывается на каждую ласку, сжимает в руках пальто Дазая и даже случайно срывает бинт с его лица, после чего Осаму отбрасывает его на стол и переплетает их пальцы вместе. Чёрные перчатки до безумия приятны к коже — Дазаю сводит ноги от того, как сильно его переполняют чувства к этому рыжеволосому чуду, как красиво тот стонет ему в губы и как внимательно смотрит (второй раз!) в уже оба глаза. — Господи, неужели у тебя было так много девушек? — Хорошо целуюсь? — Просто невероятно, — сглотнув, Чуя запрокидывает голову назад и поджимает ноги, когда Осаму в очередной раз проводит языком вдоль его шеи, задевая чувствительную венку, а после расстегивает верхние пуговицы белоснежной рубашки, касаясь острых ключиц. Дазай опрокидывает его на стол. — У меня не было ни одной девушки, — усмехается вдруг он, кусая мочку уха Чуи и подсовывая руки под его вмиг выгнувшуюся спину. От услышанного в голове Чуи случается что-то сродни взрыву. — Ты серьезно? — надрывно спрашивает он в перерывах между глубокими поцелуями. — Такими темпами я тебе действительно в любви признаюсь, — на грани слышимости произносит в горячую кожу Дазай, окончательно теряя остатки самообладания и отпуская все свои переживания и страхи в приближающийся рассвет.*
Чуя кусает губы, нервно барабаня пальцами по столу. Прошло уже десять минут. Десять минут с того момента, как Дазай должен был вернуться с миссии, на которую Накахаре запретил соваться сам Мори, пригрозив тем, что рыжего на неделю оставят без заданий. Черт возьми, опять. Конечно, ослушаться приказов босса Чуя никак не мог, но сидя в одной и той же позе уже больше шестисот секунд, он слушал только бешено колотящееся сердце, стук которого без остановки отдавался звоном в ушах. Он был безумно напуган. Да, он был уверен в смекалке и гениальности Дазая на все сто, даже на двести, однако тот всегда возвращался в обещанное время. Они всегда возвращались вовремя. Проработав с ним бок о бок уже больше года, он прекрасно знал, что планы Дазая всегда оказываются успешными, его расчеты точны до невозможного, а холодные глаза будто предвидят все до единого варианты событий и ходы противника. Чуя всегда восхищался своим напарником, был уверен в нем так, как никогда и ни в ком. Стрелка тягуче медленно отсчитывает ещё одну минуту, и Чуя, не выдержав и наплевав на все приказы и просьбы, подскакивает со стула и за пару мгновений оказывается у двери. Неважно, как сильно он уверен в Дазае, — на поле боя может произойти что угодно. Вероятность, конечно, дико мала, учитывая способности Дазая, но всё же… Чуя рывком тянет дверь на себя, однако вместо привычного коридора он видит измождённого Дазая, который, устало улыбаясь, стоял с занесённой для стука рукой. Чуя широко распахнутыми глазами начинает разглядывать тело напротив на предмет повреждений, каких-то царапин или, не дай бог, дырок от пуль, однако Дазай не удерживает равновесие и падает прямо ему в руки. Чуя вовремя подхватывает тёплое тело, с искренним страхом за чужую жизнь пытаясь сообразить, что нужно делать в подобной ситуации. — Чуя… — Потерпи, я сейчас, — аккуратно подхватив Дазая на руки, Чуя кладёт его на кровать словно самое ценное сокровище на планете, совершенно не скрывая своего беспокойства и одновременно заботы во взгляде. — Всё в порядке, — хрипло засмеявшись, Дазай вдруг закашлялся, и Накахара резко рванул к стакану с водой, чтобы подать тот Дазаю. Он никогда в жизни не ухаживал за пострадавшими. Он умел только свои раны кое-как перетягивать, наскоро останавливать кровь и накладывать косые швы, чтобы на следующий день встать и вновь продолжить борьбу за своё существование. Однако это был другой случай. При одном только взгляде на перекошенное от боли лицо Дазая у Чуи сжималось сердце, он не знал, как бороться с этим чувством и почему у него в уголках глаз начинали скапливаться слёзы. «А что, если он вдруг умрет?..» — Чуя, я не собираюсь умирать, — тут же доносится с кровати, и Накахара испуганно подскакивает на месте, часто-часто дыша. — Придурок, заткнись, тебе, наверное, больно. Давай, я- — Все в порядке. Я просто забыл позавтракать. — Забыл… позавтракать?! — Чуя с осознанием в глазах замирает прямо возле кровати пострадавшего и, сжимая руки в кулаки, тяжело дышит. — То есть, ты совсем не ранен и завалился в квартиру в таком виде, только чтобы устроить весь этот спектакль? Дазай больше не мог сдерживаться. Он громко, звонко смеётся, придерживая рукой живот, чтобы тот, не дай Боже, не лопнул. — Я ведь ненавижу боль, ты в курсе, — он присел, наклонив голову набок, и оперся на свои руки, нагло глядя на Чую снизу вверх. — Зато я обожаю видеть страх потерять меня в твоих глазах, золотце. И разозлившийся Чуя даже представить себе не может, насколько эти слова были чистой правдой. Нет, не тот факт, что он хотел поиздеваться над напарником. Он пришёл с задания вовремя, просто застыл у двери и не смог войти сразу, потому что услышал тихое и злое «и куда подевался этот придурок?». Он чувствовал, как с каждой прошедшей минутой Чуя все больше нервничал, и, поражённый тем, что он действительно о нем беспокоился, просто замер. Он даже рукой пошевелить все эти одиннадцать минут не мог. Было невероятно осознавать, что тебя кто-то ждал. Что кто-то беспокоился о твоей сохранности настолько, что считал секунды. Неужели Чуя и правда чувствовал то же, что и сам Дазай? Ему это не снится? Он мусолил эти мысли в голове едва ли не каждый день, пускай они уже успели разделить не один сладкий поцелуй и ласку. Просто это все еще казалось чем-то невероятным и нереальным такому человеку, как Осаму Дазай. — Не снится, — бурчит он после того, как Чуя смачно ударяет его по лицу, злобно и утробно рыча. Он был невероятно зол. — Ты настоящий идиот, Дазай! Я, сука, так волновался, а ты решил надо мной поиздеваться?! — Чуя был в бешенстве. Он не мог поверить, что с его чувствами так жестоко играли, он не мог поверить, что так поступил Дазай, его Дазай, влюблённый в него Дазай, с тёплыми руками и нежным взглядом. — Прости? — опустив голову, Дазай сжал тонкими пальцами края своего пальто, прикусив губу. — Если хочешь, я- — Зачем ты сделал это, Осаму? — Чуя присел на пол напротив кровати и прислонился к стене, устало запрокинув голову назад, но при этом не сводя с Дазая пристального взгляда голубых глаз. — Я просто не мог поверить в то, что я действительно… — почему-то в моменты, когда надо было сказать каких-то простых два слова, у него словно все мыслительные процессы затормаживались, а мозги атрофировались. С работой дела обстояли проще, так как в дело вступал лишь холодный расчёт. Придумывая стратегию, он всегда оставался железно спокоен и уверен в себе, так было и по сей день. Однако в такие моменты, как сейчас, он понимал, как же сильно влип. — Что я действительно что-то для тебя значу, — покраснев, Дазай сильнее сжал своё пальто, пытаясь унять дрожь, что так некстати пробежалась по позвоночнику. В каждую клеточку вдруг закрался липкий страх. Он всё ещё был способен на это чувство? А что если Чуя его оттолкнёт? Если решит, что ему не нужны все эти чувства и прочая ерунда? Что ему не нужен напарник, вечно обвязанный кучей бинтов и имеющий вагон странностей? Все эти «если» назойливыми мухами кружились в голове, не давая покоя, и он, кажется, забыл даже, как правильно дышать. Чуя же словно считывал его настроение и тоже был глубоко задумчив, однако, как бы ни был умён Дазай, прочитать Накахару не всегда было просто. И что творилось в его рыжей башке было настоящей загадкой. — В который раз я говорю, что ты придурок? — Кажется, это уже одна тысяча шестьсот двадцать пятый? — с серьёзным видом прижав указательный палец к губам, заявил Дазай. У Чуи задергался глаз. — Не говори мне, что ты правда считал. — Конечно нет, я только что придумал это число, — улыбка стирает все его страхи, стоит Чуе вновь начать его отчитывать. — Придурок. — Не отрицаю. Чуя запускает пальцы в волосы и неверяще смеётся. — Дазай, чёртов Дазай, как меня только угораздило влюбиться в тебя, я не понимаю, — Осаму, услышав практически признание в любви, вмиг сбрасывает всю свою притворно весёлую браваду и смотрит на Чую в упор. Он всматривается в глубину его глаз, тонет где-то на дне этого океана, однако его инстинкты и все остальные чувства не могут лгать: Чуя был искренен. Сжав рукой ткань своей рубашки в области груди, Дазай неотрывно глядит на Чую и просит тихо: — Пожалуйста, скажи это ещё раз, Чуя, — в его словах столько невысказанной боли и тоски, что Чуе становится едва ли не физически больно от взгляда в эти карие глаза. Он придвигается ближе к напарнику и, привстав, обхватывает ладонями его лицо. — Осаму, я тебя ненавижу. Где-то за окном слышится шум деревьев: Чуя не закрыл форточку, потому что слишком сильно переживал за Дазая и совсем забыл об остальных заботах. Однако сейчас прохладный ветер был как никогда кстати: обстановка была напряженной, в воздухе повисла недосказанность и немая мольба, скрытое признание в чувствах и звук шелеста листьев. Температура в комнате была нормальной, однако у Дазая отчего-то горело лицо. Нет, не только лицо. Было ощущение, словно кожа, скрытая бинтами, давно расплавилась, а в носу вдруг защипало так, словно он вдохнул тонну слезоточивого газа. Дазай заплакал. И Чуя, черт возьми, тут же начинает винить себя за то, что его признание получилось таким. Но он ничего не может с этим поделать, никогда не мог заглушить в себе желание кольнуть больнее, попытаться защититься. Даже сейчас он боялся, что его сердце в конце концов будет разбито, но это мгновение казалось таким невероятным, что он позволил себе эту слабость и, сняв перчатки и утерев горячими пальцами слёзы Дазая, продолжил: — Ненавижу за то, что ты настолько невероятный. За то, что ты заставил меня восхищаться тобой. За то, что привязал к себе. За то, что я, чёрт возьми, люблю тебя, чёртов идиот, меркантильный ублюдок, маньяк-суицидник и грёбаная ты скумбрия. Тишину в комнате перестаёт нарушать даже ветер за окном. Чуя тоже боялся её нарушить. Он смотрел в заплаканное лицо напротив и не мог поверить, что с ним происходит нечто подобное. Он признался в любви мужчине, своему напарнику, человеку, который был таинственнее звёзд, человеку, который вызывал в нем нечто сродни настоящей буре, человеку, который ворвался в его жизнь подобно урагану, человеку, который сейчас был перед ним абсолютно открытым и искренним, сидя с широко распахнутыми, красивыми, но мокрыми глазами, весь в бинтах и нескольких мелких царапинах. Этот человек заставлял его сердце биться. Дазай же всё никак не мог вспомнить, когда последний раз плакал. Чего греха таить, он даже не помнил, когда последний раз чувствовал тепло и всепоглощающую любовь до встречи с Чуей. Он не помнил никого, кто вот так же смотрел бы на него и признавался в своих чувствах. Не помнил, когда его обнимали с такой заботой и искренне переживали о нём и его проблемах. Чуя перевернул его мир с ног на голову, а потом поставил назад и привёл в чувства, показав, как искренне и горячо может быть. Как может быть даже в его, темной, политой кровью, жизни. Как кто-то вроде него, брошенный, одинокий, разбитый, мог обрести какой-то смысл, какую-то причину жить, чёрт возьми. — Не плачь, прошу тебя, — слова Чуи достигали ушей Осаму даже несмотря на то, что тот плакал. Дазай хватался за Чую как за единственное, что удерживало его в этом мире, так и было. Он смял его рубашку, намочил жилетку, но даже так Чуя не отстранился от него. Он обнимал его в ответ, гладил мягкие густые волосы, шептал всякую чушь на ухо в попытке успокоить и… …плакал сам. В какой момент это произошло, он как-то не уследил. Комната доверху заполнилась невероятными, неописуемыми эмоциями. Те словно были все эти годы взаперти, их как будто не выпускали насильно, а теперь, когда щель в сердце приоткрылась, они выбрались наружу, наконец-то свободные. — Чуя, Чуя, — словно умалишенный повторял Дазай, чувствуя, как содрогалась грудная клетка тоже плачущего Чуи. — Чуя, я тоже люблю тебя, ты мой, мой Чуя. — Осаму, ты невероятен, — говорит Чуя, когда Дазай в очередной раз отрывается от него только для того, чтобы убедиться в том, что Накахара всё ещё тут, рядом с ним, что не ушёл, не приснился, а всё ещё обнимал в ответ, успокаивающе поглаживая по голове. — Я здесь, я рядом, Осаму, только не плачь. Чуть позже они уснут на кровати Накахары в обнимку, а когда утром Чуя обнаружит наспех перетянутую рану на ноге Дазая, он действительно чуть не убьёт его, а потом отнесёт в госпиталь. Всё-таки Дазай и правда беспросветный придурок. Он сказал это в тысяча шестьсот двадцать седьмой раз.*
— Что ты сказал? — Что слышал. Выдвигаемся через пять минут. И, Чуя, — Дазай оборачивается и смотрит на своего напарника через плечо, отчего в его глазах отражается заходящее солнце, — не забудь снять эту дурацкую накидку. Прошло две недели с их признания в чувствах, однако за это время между ними ничего будто не изменилось: они все так же «ненавидели» друг друга и постоянно ругались. Ну, ещё пару раз поцеловались, но это так, мелочи. Ничего совсем ведь не изменилось. — С каких это пор ты имеешь что-то против моей накидки? И, вообще-то, это пальто… почти как у тебя, — к концу голос Чуи совсем затихает, и Дазай, заливаясь громким смехом, отвечает: — Ни с каких. Ну, только если учесть, как тебе может быть жарко летом. Но суть не в этом. Мори попросил отправиться в разведку на сутки. Надо будет снять номер в каком-то отеле и, прикинувшись любовниками, снять с себя любые подозрения и обеспечить безопасное место для слежки. — Любовниками? Почему это звучит так, словно ты просто хочешь заманить меня в отель секса ради? — склонив голову набок, Чуя с интересом разглядывал то Дазая, то дорогой черно-бордовый классический костюм, лежащий рядом. — И почему бы тебе не взять с собой кого-то… противоположного пола? — Отвечу на первый вопрос. Потому что ты просто хочешь потрахаться со мной, вот почему для тебя это звучит так, — весело ухмыляясь, Дазай смотрел, как стремительно краснеет лицо его напарника. — Теперь на второй. Не я выбирал, с кем идти. Это всё Мори. — Только попробуй покуситься на мою девственность, — игнорирует половину слов напарника Чуя и огрызается скорее ради галочки, нежели открыто угрожая Дазаю. Они оба знали, чего хотят, но пока эти дразнилки не выходили за рамки игры, она не была закончена. — Только попробуй с удовольствием мне её отдать, — подмигнув напоследок, Дазай скрывается за дверью, оставляя Чую наедине с дорогим костюмом и не совсем хорошими мыслями. — Я готов отдать тебе что угодно, Осаму, даже свою душу, — его шёпот тонет в тишине комнаты, и Чуя принимается за переодевание, с удивлённым вздохом касаясь невероятного качества мягкой ткани. Отель встречает их своей изысканностью, пышностью и помпезной дороговизной. Повсюду развешаны кристально блестящие светильники, под узорчатым потолком висела огромных размеров люстра, наполняя весь холл приятным светом, и чуть ли не в каждом углу стоял если не фонтан, то какая-нибудь скульптура, наверняка сделанная каким-нибудь известным человеком. Люди вокруг были не менее вычурны: все в начищенных туфлях, в выглаженных костюмах и вызывающих платьях с кожаными перчатками и натуральными шубами. Ещё только август на дворе, какие шубы, думает Чуя, слегка хмурясь. Однако он довольно быстро отпускает неприятное чувство — они ведь всё-таки на задании, — что появлялось каждый раз, когда он находился абсолютно не в своей тарелке. Спасибо хотя бы за то, что ему разрешили оставить шляпу. Иначе каждый человек здесь видел бы его искрящийся раздражением взгляд. Единственным, кто приносил хоть какое-то маломальское удовлетворение и чуть остужал пыл, был Дазай, уверенно идущий рядом и позволяющий Чуе держать себя под локоть. Они шли размеренно, словно бывали здесь уже множество раз, однако это был лишь спектакль, игра пары актеров, которым за это не вручат никакой награды, и в какой-то степени это даже немного расстраивало.*
Номер был так же прекрасен, как и выбранный Дазаем отель. В центре комнаты стояла огромная кровать, окна были во всю стену, красивые: через них было видно, как где-то вдалеке отходило от пристани огромное грузовое судно, и Чуя даже разглядел колесо обозрения и красиво подсвечиваемый мост. Дазай запер за ними дверь и бросил ключ куда-то на тумбочку, стянул туфли и помог Чуе снять пиджак. Когда оба оказались без обуви, Чуя прошёл внутрь, стараясь не представлять, как будет этой ночью тонуть в белизне чистых простыней. Он разглядывал всё, начиная широким телевизором и заканчивая действительно большим джакузи, стоявшим на небольшой веранде. Отель был действительно шикарен. — Вау, — ухватившись за перила на небольшом балконе, Чуя восхищенным взглядом осматривал Йокогаму, казавшуюся невероятно волшебной в этот миг. Дазай устроился рядом, однако ему было наплевать и на город, и на красивые панорамные окна. Его привлекал лишь счастливый блеск в глазах Чуи, неподдельная радость и отражающиеся в нем тысячами звёзд городские огни, так красиво оседающие своим светом на его огненно-рыжих волосах. — Ты прекрасен, — искренне произносит Дазай, глядя, как медленно поворачивается в его сторону слегка покрасневший Чуя. — Ты словно произведение искусства в этом костюме и свете ночного города, — от столь откровенных комплиментов Чую окончательно ведёт, и он преодолевает разделявшее их с Дазаем расстояние и кладёт голову ему на грудь, умиротворенно закрывая глаза и сжимая рукава его чёрного пиджака. Осаму сначала удивляется, но быстро расслабляется, стоит ему втянуть носом родной запах волос Чуи. Дазай надеялся, что Чуя никогда не узнает, что он настолько стал одержим им, что даже шампунь такой же купил. Лавандовый, чёрт бы его побрал. — Пообещай, что всегда будешь любить меня, — вдруг доносится тихий голос откуда-то снизу, и Дазай побеждённо улыбается, целуя Чую в рыжую макушку. — Я уверен, что ты навсегда останешься моей единственной любовью, слабостью и счастьем, Чуя. И Чуя верит ему. Верит, когда Дазай мягко опускает его на те самые белые мягкие простыни, верит, когда остаётся в одной только рубашке и трусах, верит, когда касается его ключиц, когда помогает ослабить надоедливый галстук, когда собственными руками стягивает белоснежные бинты и зарывается в густые волосы, когда его собственный голос теряется в шорохе простыней. — Так много… шрамов, — Чуя останавливается только для того, чтобы уделить внимание старым и не только рубцам, украшающим практически всё тело Дазая. Тот же кивает, садится напротив Чуи и позволяет изучить себя взглядом. — Я думал ты прячешь запястья из-за шрамов от попыток… Чуя не договаривает, это делает за него Дазай. — От попыток вскрыть вены? В целом, да. Но в основном это царапины от пуль, кое-где от ножа, ну и остальное по мелочи. Если захочешь, я как-нибудь расскажу тебе про каждый. Если захочешь, опять же… — Конечно! — воодушевлённо произносит Чуя, едва ощутимо прикасаясь к шрамам. — Эти отметины — неотъемлемая часть тебя, — задумчиво тянет он, глядя на Дазая. — Да, первый у меня появился в пять, — смеясь, Дазай с лёгкостью подминает Накахару под себя и успокаивающе улыбается. — Это всё — пережитки прошлого. Не вздумай сильно зацикливаться на этом. А то я применю тайное оружие, — нахально усмехнувшись, Осаму проскальзывает пальцами под ткань перчаток, едва касаясь кожи ладоней Чуи, и собирает губами каждый его стон, от которого все внутри переворачивается с ног на голову. — Позволь мне украсть твой первый раз, как я украл твой первый поцелуй и первую любовь, — шепчет Дазай, проводя языком по шее Чуи и одновременно раздвигая своим коленом его ноги. — Тогда стягивай уже эти свои дурацкие брюки, — злится Чуя, когда после очередного поцелуя с него опять стягивают одежду. На этот раз на пол улетают перчатки. Дазай всё-таки снимает их. Атмосфера резко набирает обороты. — Но тебе ведь наверняка нравилось, как они обтягивают мой зад, — невинно роняет Дазай, кусая чужую мочку. Чуя стонет и выгибается, чувствуя, как вновь болезненно возбуждается. Только на этот раз он был твёрдо намерен получить желаемое. — Мне твой зад и без штанов понравится, поверь, — рассыпаясь на миллионы огненных осколков, Чуя закатывает от удовольствия глаза, когда Дазай бесстыдно проезжается своими бёдрами по его колом стоящему члену. — Охотно верю, но… — Заебал, — воспользовавшись силой управления гравитацией, Чуя за секунду меняет их местами, глядя, как смеётся счастливый донельзя Дазай. — Наконец-то ты сделал это. Чего медлил? Я бы не стал тебе мешать оседлать меня, золотце, — расположив руки на горячих бёдрах и оказав содействие в снятии трусов Чуе, Дазай облизнулся. Он смотрел на тяжело вздымающуюся грудь Накахары и его топорщуюся книзу рубашку, слегка намокшую от смазки, сочащейся из возбуждённого члена. Чуя закатил глаза: его эта болтовня раздражала, и поэтому он решил заткнуть Дазая влажным поцелуем, нетерпеливо ерзая на его паху и постанывая с ним в унисон. — Чуя, господи, — запрокидывая назад голову, Дазай жмурится, когда Чуя припадает губами к его груди и, не встретив и капли сопротивления, на пробу облизывает один сосок. — Блять, — ругается Дазай, и мат из его уст — это что-то неописуемое. Обычно он и слова подобного не обронит, это Чуя всегда вспыльчив и жить не может без ругательств. А вот Дазай обычно спокоен словно удав, и какое же удовольствие испытывает Чуя, глядя, как сходит с ума этот самый Дазай, прямо сейчас лёжа под ним и громко крича от удовольствия. — Какой же ты громкий, — смеётся Чуя и, не переставая мучить покрасневшие соски губами, свободной рукой скользит к пряжке ремня на чёрных дазаевских брюках, с лёгкостью с ней справляясь. — А ты ловкий, — хрипит у изголовья кровати Осаму, срываясь на крик, когда Чуя вдруг резко обхватывает ладонью его член, несильно сжимая у основания. — Если бы я знал, что ты так умеешь, я бы предложил потрахаться ещё на том склоне под звёздным небом, — усмехается Осаму, кусая губы и сжимая пальцами простыни, и чувствует, как налитый кровью член пульсирует в надежде получить долгожданную разрядку. — Я и сам не знал, что умею а что нет, — бурчит Чуя, а после, проведя рукой по всей длине Дазая, широко распахивает глаза. — У тебя что, вместо всех гормонов один тестостерон? — А у тебя на лобке волосы тоже рыжие? Чуя сначала молчит, а потом громко смеётся и, вытащив руку из чужих штанов, со смешинками во взгляде облизывает палец за пальцем. — Скоро узнаешь. Дазай больше не может просто смотреть на это, а потому садится и, схватив Чую за руки, целует его. Чуя и охнуть не успевает, как меняется с Дазаем местами. Тот жадно облизывается, взглядом скользя по всему телу Чуи и его подтянутому животу, по жилистым бёдрам, по длинным ногам, красивым рукам и раскинувшихся по белоснежным простыням волосам. Он присаживается на колени, стягивает с себя порядком поднадоевшие брюки и нижнее белье. Чуя ему помогает, чувствуя, как от предвкушения пальцы на ногах поджимаются и покалывают. Стыд давно сошёл на нет, в голове роились лишь мысли о том, как сильно он любит Дазая и как же чертовски тот задолбал своей нерасторопностью. Но когда Осаму обхватывает губами головку его члена, Чуя не думает уже ни о чем совершенно. Он лишь распахивает губы и зарывается руками в волосы, чтобы хоть как-то справиться с эмоциями, которые вызывал в нем Дазай. — О Боже, — рвано дыша, Чуя пытался не обкончаться уже сейчас: внутри рта Дазая было безумно горячо и влажно, его шершавый язык то касался уретры, несильно дразня, то проезжался по всей длине, бросая всё его тело в дрожь. Интересно, будет ли ещё кто-то, кому Дазай будет также отсасывать, глядя снизу вверх из-под промокшей челки? — Чуя, ты слишком громко думаешь, — сунув в рот один палец, Дазай с громким причмокиванием его облизывает. Затем под пристальным взглядом голубых глаз он сначала надавливает на уретру, а потом скользит по члену вниз и дальше, едва задевая сфинктер. Прикосновения горячих рук бросали его в неконтролируемый жар, лицо горело, руки и ноги тоже, живот был натянут как струна, а член изнывал от потери долгожданной ласки. Однако Дазай не заставляет долго себя ждать: через пару мгновений он, облизнув губы, заглатывает член Чуи полностью, отчего тот срывается на невероятной громкости стон и с силой впивается пальцами в копну тёмных волос. — Ебаный свет, Осаму! — кричит он, когда после нескольких десятков толчков в чужой рот чувствует, что приближается к оргазму. Неудивительно, что он так быстро выдохся: это ведь его первый раз. — Ты что, никогда не дрочил? — утерев влажные губы ребром ладони, Дазай удивлённо вскидывает брови и смотрит на Чую в упор. Тот же стыдливо отворачивается и густо краснеет. — Вообще-то, я делал это, когда ты решил, что зажимать меня на каждом углу и тыкать коленом между ног нормально, грёбаный ты придурок, — жалуется Чуя, изображая неподдельное недовольство. На деле же он был невероятно смущён. А как не смущаться, когда говоришь о подобных вещах с человеком, которого любишь, и лежишь перед ним с разведёнными ногами и набухшим от возбуждения членом? — Даже здесь я у тебя стал первым, — Дазай с невероятно счастливым лицом целует сначала живот Чуи, а потом кончик его члена. А после высовывает свой язык и, облизав головку, снова заглатывает всю длину. И всего через секунду Чуя бесстыдно кончает. А Дазай проглатывает всю сперму до последней капли. — Что ж, теперь приступим к самому интересному, — Осаму привстает и тянется к тумбочке, доставая оттуда лубрикант и упаковку презервативов. — Подожди, — вдруг тормозит его Чуя, и Дазай боится, что тот вдруг передумал. — М? — Дазай, у тебя все ещё стоит, — указывает пальцем Чуя на очевидную «проблему», на что Дазай беззлобно смеётся. — Чуя, у меня на тебя стоит стабильно 25/8, поэтому не волнуйся, разберёмся с этим чуть позже, — перебравшись через Чую, Дазай устраивается между его колен и начинает целовать внутреннюю сторону его бёдер, время от времени спускаясь ближе к коленям и целуя там тоже. Чуя плавился словно пластилин в его руках от его обожания, от любви в каждом жесте, от пожирающего, голодного взгляда и возбужденной ухмылки. Он позволяет протолкнуть в себя первый палец, обильно смазанный, и боязно сжимается, когда Дазай начинает немного двигаться, чтобы рыжий мог привыкнуть к ощущению наполненности. — Тише, солнце, потерпи одну секунду, — Дазай оставлял мелкие поцелуи на поверхности его подтянутого живота, а после добавил второй палец и тут же надавил на простату, отчего Чуя, доселе не испытывавший ничего подобного, резко выгибается в спине и, ухватившись за подушку рядом, громко кричит. — Угадал, — констатирует улыбающийся Дазай, свободной рукой скользя к накахаровсклй груди, и сжимает его сосок. — Добавь ещё, — просит через минут пять загнанный Чуя, и кто такой Дазай, чтобы ослушаться своего возлюбленного? Он покорно добавляет третий палец, через каждые два толчка стимулируя простату и пуская заряды тока по всему телу Чуи. — Ну как? — Пиздец как охуенно. — Ты обычно столько не ругаешься. Сочту за комплимент, — Дазай смеётся и вытаскивает из покрасневшей дырочки пальцы, размазывая остатки смазки по своему члену, а после натягивает презерватив. — Сейчас я попробую войти, хорошо? — Ебаный свет, давай скорее, — Чуя переворачивается на живот, оттопыривает зад и раздвигает пальцами ягодицы, предоставляя Дазаю самый невероятный угол обзора. — Красив, как и всегда, — огладив округлые ягодицы ладонью, Дазай на пробу вставляет только головку, чувствуя, как Чуя моментально сжимается и напрягается. — Расслабься, сладкий, — наклонившись к горячему телу, Дазай рисует языком понятные только ему узоры на спине Накахары, а после хватает его за волосы и разворачивает лицо к себе, жадным взглядом впиваясь в голубые глаза. — Осаму, — молит Чуя коснуться его, молит поцеловать, позволить кончить ещё раз. И Дазай вновь исполняет его просьбу: сначала касается губ, а после резким толчком входит наполовину, глотая громкий стон. — Осаму! — кричит Чуя, выгибаясь кошкой, и хватает подушку, однако на этот раз он утыкается в неё лицом, пытаясь заглушить громкие стоны. Дазай выжидает ещё пару мгновений, пока Чуя не пытается насаживаться сам, и именно тогда он окончательно соединяет их тела, с громким шлепком входя по самое основание. — Будь ты проклят, грёбаный Осаму Дазай! — кричит Чуя, чувствуя, как все его тело ниже пояса нещадно горит и пылает. Дазай заполнил его собой полностью, не оставив и сантиметра свободного пространства между их телами, а чвякающий звук смазки въелся в мозг, кажется, навсегда. — Да-да, помню, солнце, — счастливо выдыхает прямо в чужое ухо Дазай, осторожно двигаясь внутри узкого, влажного тела. Его собственное давно покрылось испариной, а руки начинали болеть от такого долгого нахождения в одной позе, однако всё это меркло на фоне громких стонов удовольствия Чуи, его узости и гибкости. Он буквально каждой клеточкой тела чувствовал счастье, тепло и любовь, с которой Чуя выкрикивал его имя, ни на секунду не давая передохнуть. Он то и дело насаживался сам, порой поражался звукам, которые издавал тоже сам, и закатывал глаза, выгибая спину подобно настоящей кошке. Он был невероятно красив в лунном свете, струящемся из окна, и в окружении этих смятых простыней. Дазай понимал, что эта ночь — не то, что многие могут потом назвать ошибкой. Они шли к этому больше года, переступая через ненависть, влюблённость, страхи и собственные путающиеся мысли. Этот секс был лишь вытекающим последствием их чувств, проявлением любви и доверия, которые образовались между ними за это время. Дазай мог с уверенностью сказать, что больше ни с кем в этой жизни не испытает подобных чувств и эмоций. Он трогал Чую везде, куда только мог дотянуться — касался позвонков, успел сосчитать родинки на его спине, заметил небольшой шрам на левой руке и поразился около сотни раз красивым мышцам, что наверняка стали результатом не самой простой жизни. Они оба были ранены и искали исцеления, словно изголодавшиеся путники — пищу. Они нашли друг в друге спасение, поддержку и опору. Дазай знал, что Чуя никогда и никому не расскажет ни как он громко стонет, когда ему делаешь минет, ни откуда у него появились все эти шрамы, которые он скрывал под бинтами. Они не клялись друг другу кровью, нет, просто Дазай это знал. Он был уверен, что, пройди хоть сотня лет, Чуя все также будет смотреть на него понимающим взглядом, давая понять, что всё в порядке. Дазай чувствовал, будто их с Чуей души были созданы для того, чтобы стать единым целым. Как будто так всё и должно было быть — он должен был влюбиться в него по уши, суметь покорить его сердце и украсть первый поцелуй. — …саму. Осаму! Господи, я почти!.. — Чуя извивался под ним, дрожал и стонал, не зная, куда себя деть от накатывающего волнами удовольствия, что болезненно свернулось в клубок внизу живота и не давало нормально дышать. Дазай вдруг выныривает из своих мыслей и, резко вытащив член из Чуи, переворачивает его лицом к себе и вновь рывком входит. Чуя был весь красный, запыхавшийся. Его рыжие волосы были похожи на полный хаос, живот то и дело подрагивал от напряжения, а губы и шея блестели от слюны. Только вот чья она, определить было трудновато. Дазай сглатывает, разглядывая черты лица своего возлюбленного, и в его голове повторяется лишь одно: «Люблю. Так сильно люблю, что хочу всегда быть рядом с ним и видеть его улыбку». — Да… зай. Зачем? — дрожащим голосом выдавливает Чуя. Дазай молчит, однако в момент, когда тело его и Чуи одновременно достигает пика, он произносит: — Я хочу навсегда запечатлеть в памяти твое лицо в этот момент, — и они оба срываются на громкий, длинный стон, Дазай не удерживается на руках и, дрожа, заваливается на бок, дабы не придавить своим весом Чую. Тот лежал с широко распахнутыми глазами и губами, пытаясь ловить так необходимый сейчас воздух. — Чуя, ты прекрасен, — говорит Дазай, протягивая вперёд уставшую руку и касаясь ею мягкой щеки, которая тут же прижимается в ответ, принимая ласку. — Осаму, не знаю, как правильно сказать, но… — повернувшись на бок, Чуя задумчиво кусает губу и, явно размякший после оргазма, продолжает: — Кажется, я так сильно люблю тебя, что хочу всегда быть рядом с тобой и видеть твою улыбку. Наверное, я глупость сейчас сказал, прости… — Ты прочитал мои мысли, Чуя, — тепло улыбаясь, Дазай счастливо смеётся и придвигается ближе, только чтобы оставить мягкий поцелуй на кончике носа Накахары. — Правда? Ты тоже об этом подумал? — смущенно спрашивает Чуя, бегая взглядом от одного глаза Дазая к другому. — Я о таких вещах не лгу, солнце, — Дазай после секса был невероятно милым. — Кстати, могу я ещё разочек взглянуть на твой член? Чуя вспыхивает в одно мгновение и едва не давится воздухом. — Зачем? — тихо спрашивает он, пытаясь понять, с чего вдруг Дазаю понадобилось о подобном спрашивать. Не то чтобы он был против — пускай смотрит, сколько влезет, если так нравится, — однако зачем? — Я был так возбуждён из-за тебя, что забыл посмотреть, какого всё-таки цвета волосы на твоём лобке, — прижав палец к губам с абсолютно серьёзным видом заявляет Дазай. Чуя молчит, чувствуя, как чешется кулак от желания вмазать своему напарнику по первое число. — Ты придурок? — Но ты ведь говорил «сам узнаешь». Вот я и хочу узнать. — Раньше надо было узнавать, лавочка уже закрыта, приходите завтра. — То есть завтра мы можем повторить? — с мечтательным выражением лица спрашивает Дазай. Его глаза действительно счастливо блестели. — Ещё одно слово, и ты вылетишь за дверь. — Но ведь я оплатил нам номер… — Мне уже плевать, лишь бы избавиться от твоей наглой задницы. — Всего минуту назад ты был куда милее! — ноет Осаму и обиженно поворачивается к Чуе спиной. И Чуя тут же остывает, вдруг испугавшись, что Дазай сейчас возьмёт и уйдёт. — Эй, я пошутил, Осаму. Вернись ко мне, — призывно распахнув руки, Чуя ждёт, пока Дазай повернётся. И когда он поворачивается, то тут же придвигается назад, обнимая Чую в ответ. — Ты самый милый парень на планете, Чуя! — Какого хера я теперь «твой парень»? — Но мы ведь переспали… — Так не предлагают встречаться, Осаму! Кажется, от их споров содрогались даже стены отеля. Однако в конце концов они, довольные, уснули, поленившись даже обтереться. Хотя Чуя был не против оставить на своём теле напоминания о сегодняшней ночи навсегда.*
— Это был наш первый и последний раз, — взбалтывая жидкость на дне стакана, говорит Дазай, а после роняет голову на стол, игнорируя испуганный возглас Ацуши. — Дазай-сан! Вы не ушиблись? — не зная, как лучше подобраться к неподвижному телу, Ацуши все вертелся вокруг Дазая, пока бармен вдруг не покачал головой, мол, «это бессмысленно, сынок, когда он в таком состоянии, то проще забить и подождать». — Ушиблось моё сердечко, знаешь ли, — доносится слабое откуда-то из клубочка, который ещё пару мгновений назад был Осаму Дазаем. — Но почему так сложилось? — решает продолжить их разговор Ацуши, вновь садясь на своё место и притягивая к себе стакан с колой. — На следующее утро я проснулся из-за ощущения, будто за нами кто-то следит. Оказалось, в доме напротив был снайпер, и, если бы я не проснулся, Чую могли убить, и это целиком и полностью была бы моя вина, — Дазай поднимает голову и устало улыбается, а после поправляет взлохмаченные волосы. Ацуши не перебивает: Осаму редко когда рассказывал что-то о своей жизни. Особенно о людях, которые были ему дороги или дороги по сей день. Как Чуя-кун, например. — Ну, естественно, никто не пострадал тогда. Кроме моей и так больной башки. Я понимал, что из-за своих чувств не всегда внимателен, и в тот же день я принял решение отдалиться от него, — Дазай горько усмехается и позволяет себе всего на мгновение печально прикрыть глаза. Однако спустя мгновение он вновь натягивает улыбку и оптимистично продолжает: — Зато мы собачились меньше, зарабатывали меньше синяков и… — И меньше времени проводили вместе. Дазай-сан, сколько лет вы так работали? Дазай умолкает. Его состояние выдавала лишь усилившаяся хватка на стакане с виски. — Ещё два с лишним года. Потом погиб мой друг, и я ушёл из Портовой мафии, — из-под густых волос не было видно даже носа Осаму, не то что его глаз. Было видно, что ему тяжело говорить о подобном, однако Ацуши был готов слушать его столько, сколько потребуется, раз уж так вышло, что он стал его слушателем. Вообще, они оказались в этом месте по счастливой случайности: брели по закоулкам после очередного раскрытого преступления, и вдруг Дазай решил, что хочет выпить и расслабиться после работы. А Ацуши просто не смог бросить его одного, пускай тот и был взрослым человеком. Почему-то ему показалось, что он пригодится. Пригодился, кажется. — Вы до сих пор любите его? — осмеливается спросить Ацуши. В баре повисает тишина. Бармен перестаёт протирать стаканы, с грустным лицом глядя куда-то в пол. Лишь только слышался звук кусочка льда, бьющегося о стенки стакана, который Дазай вертел в руке. Ацуши уже через секунду жалеет о заданном вопросе, ему больше не хочется ничего спрашивать у Дазая, который, кажется, и так был измотан донельзя всеми этими разговорами и болезненными воспоминаниями. Однако всё-таки Дазай кивает, зарываясь пальцами в свои волосы. — Он всегда будет единственным человеком, которого я люблю так искренне. — Но неужели и правда не было способа сохранить ваши отношения? Неужели не было способа защитить их? — в Ацуши вновь загорелась искра желания докопаться до корня проблемы, до истины. Он хотел узнать, как кто-то вроде Дазая мог отказаться от своего возлюбленного из-за страха его потерять. — Не знаю. В 16 лет мне казалось, что каждый мой страх в любое мгновение может воплотиться в реальность. Единственное, о чем я жалею, так это о том, сколько боли пришлось перенести Чуе. Потому что он тоже хранит эти чувства где-то глубоко внутри, пускай и создаётся впечатление, что это не так и он самый холодный человек на Земле, — усмехнувшись воспоминаниям из прошлого, Дазай чувствует, что на губы просится предательская улыбка. «Я так сильно люблю тебя…» «Прости, наверное, я сказал глупость…» «Придурок!» — Ладно, что ж. Пора возвращаться в Агентство, Ацуши. Спасибо за напитки, дружище, — Дазай благодарно улыбается бармену, на что получает не менее благодарную улыбку в ответ. Ацуши тоже прощается с мужчиной, который, видимо, знаком с Дазаем уже около десяти лет, и выходит на улицу. Когда дверь закрывается, бармен подходит к месту, за которым сидел Дазай, и аккуратно достаёт из-под его стакана конверт с фотографией и небольшой запиской. «Передашь ему, как обычно? Буду безумно благодарен.Твой любимый постоянный клиент, Дазай <3»