home

— Мистер Аккерман, спасибо еще раз, что все же пришли. Надеюсь, мы друг друга поняли. — Да, — негромко ответил мужчина, еще раз скептически оглядывая помещение. — Я разберусь с ним. — Отлично. Леви выходит из кабинета директора с кучей мыслей, но одна из них выделяется явно — Эрену конец. Нет, он, конечно, не собирается убивать собственного сына, на которого было потрачено и так слишком много сил и нервов, но разговор выйдет весьма и весьма неприятным, и в каком-то садистском удовольствии он думает о том, что Эрвина удачно нет рядом, чтобы попытаться смягчить углы. Быть мужем политика удивительно просто и сложно одновременно. В любом случае, любящий муж всегда включает полит-аналитика в любую из их семейных разборок, заставляя проводить их чуть ли не дебаты на тему того «почему Эрен такой мелкий засранец». Леви его любит. Честное слово. Он и Эрвина любит. И даже Ханджи (вот только ей об этом знать вообще не обязательно), да и друзей Эрена (не всех, Кирштейна хочется выставить за дверь в первые три минуты нахождения этого заносчивого мальчишки в неприкосновенном храме демократии и исключительного порядка, читать как в доме семейства Смит). Но Микаса (ох, Микаса) и Армин неплохие дети. И все же, Эрен. Когда-то давно, в студенческие годы, Леви бы рассмеялся (а он вообще по жизни не особо много раз смеялся) в лицо тому, кто сказал бы ему, что через какие-то там почти что двадцать лет он будет заботливым папочкой неконтролируемого подростка, и подпишется на все это дело он более чем по собственному желанию, на трезвую голову, и даже не из-за Эрвина (а вот это уже серьезно). И сейчас он едет домой, зная, что сын уже скорее всего собирает свои пожиточки в платочек, чтобы в середине скандала вдруг объявить драматичный уход из дома отеческого, а затем… А затем каждый раз разное: то его за ухо притащит никто иной как, Боже упаси, Кенни Аккерман, потому что мальчик оказался не прямо чтобы очень дальновидным, и он, конечно, ставил на то, что папаня и его горячо любимый родственничек вроде как в перманентном конфликте, но просчитался — с тех пор он знает, что они даже и не в ссоре, просто всегда так общаются; то его за руку приведет Микаса, останется на чай, а потом со спокойной душой пойдет домой; то он просто сам не успеет уйти, либо его остановит Эрвин. Кстати о птичках. Леви переводит взгляд с дороги на телефон, на котором загорается имя мужа, и пару секунд похмурив брови, отвечает. — Привет. — Тебе уже звонили? — А тебе? — Я только что там был. — Поэтому такой злой, — усмехается Эрвин, и Леви хмурится еще больше. Он вообще никак не мог ожидать, что его муж, ЕГО МУЖ, будет настолько лоялен к их сыночку, постоянно покрывая его перед вроде как вечно злым супругом. Но он почему-то такой. Никакой поддержки в этом доме. — Я не знаю, что с ним делать. На него слова не работают. — Через пару недель каникулы, отправим на перевоспитание к Кенни. — Ну нет, никогда в жизни я не допущу, чтобы этот ста… — Шучу. Леви вздыхает. Он помнит времена, когда его все это не трогало, когда мысли о возможности завести полноценную семью, где все функционирует как надо, были так далеки, что казались практически невозможными. Когда его называли чёрствым, скрытным, неспособным на чувства. А потом в его жизни случился Эрвин. И все вдруг стало совсем не так, как он предполагал. И вот он здесь, уставший от отсутствия мужа дома последнюю неделю, уставший от выходок его вечно проблемного сына, едет отчитывать последнего за очередной сорванный урок и тот концерт, что он закатил преподавателю истории. — Ему всегда есть что сказать, — хмыкнул Эрвин. — Забирай в политику. — Я не желаю своему сыну зла, ты же знаешь, — в голосе Эрвина проскальзывает что-то еле уловимое, но такое знакомое, наверное, только Леви одному. Они оба не самые эмоциональные люди, оба слишком рано стали вести себя чересчур взросло, и им было сложно. Было сложно в начале этих отношений, было сложно поговорить об усыновлении в первый раз, было сложно создать для итак морально покалеченного ребенка уютную среду, где бы ему хотелось видеть свою семью. Концепция семьи вообще штука сложная, такая многогранная и запутанная. И строить эту самую семью почему-то очень сложно, потому что в какой-то момент Леви понял, что не знает, а как надо. Его собственная семья всегда была странной и расшатанной, с его брошенной мамой, которая всегда говорила, что ей никто не нужен, и весьма спорной отцовской фигурой в виде дяди Кенни, человека в целом противоречивого и неправильного в контексте семейных отношений. Леви мог бы сидеть и жалеть себя всю жизнь, никому, конечно, не признаваясь, что это все его колышет в целом, но Эрвин. Эрвин всегда был одним большим сплошным «но» в его жизни. С ним хочется соответствовать, с ним хочется быть достойным мужем, с ним приходится говорить. Леви ой как не любит разговоры по душам, но говорит. И он злится на Эрена, злится на то, как тот бессовестно плюет на их запреты, забивает на просьбы, и вытворяет всякий ужас, заставляющий волосы на голове шевелиться. Но еще он его очень любит. Жалеет, плохо это показывает, но правда жалеет. А еще всеми силами пытается дать ему все то, чего не дали ему. Эрвин рассказывает что-то про свою конференцию, и Леви честно слушает, уже подъезжая к дому, и понимает, что сейчас не хочется разбираться, не хочется криков и злости. Сейчас Леви хочет чашечку чая и Эрвина под боком, и самую малость помыть пол. — Позвонишь, как будешь выезжать, — тихо говорит он, завершая звонок. В доме горит свет, значит, Эрен еще не сбежал, и скорее всего прямо сейчас продумывает аргументы для спора с Леви. Разве что сам Леви не знает, будет ли этот самый спор. Он заходит в дом, и почти сразу встречается взглядом с виновником торжества. Тот выглядит воинственно (весь в отцов), будто уже готовый к нападению, но Леви ничего не говорит. Он спокойно снимает с себя пальто, сразу вешая на свое законное место, переставляет ботинки Эрена в полку, поправляет ключницу на тумбе, а затем медленно идет в сторону Эрена, который неловко переминается с ноги на ногу у самой арки, ведущей в гостиную. Забавно, еще каких-то полчаса назад он вроде как намеревался его убить, но сейчас настроение резко изменилось, и злиться просто нет сил. Он устал. Эрен непонимающе смотрит на его приближающуюся фигуру, мысленно скорее всего прокладывая пути отступления, но тут происходит то, что приводит в шок обоих. Леви его обнимает. Эрен, этот засранец, в свои четырнадцать с небольшим уже начинает перегонять его по росту, и объятие выходит максимально неловким. Обнимаются они редко, и то скорее по инициативе Эрвина. Леви в целом не тактильный человек, но готов на многое ради двух конкретных людей. — Ты… Ты чего? — выдавливает из себя обескураженный Эрен, неловко возвращая объятие. — Пап? Ты… — Помолчи минутку. Не зли меня ещё больше, — тихо отвечает Леви, а затем отрывается от сына, и несколько секунд просто смотрит ему прямо в глаза. Бедный Эрен не знает куда деться. — Я устал. В лице Эрена все резко меняется. Обычно он готов защищаться всеми методами, но поступок папы выводит мальчишку из равновесия. Честно говоря, Леви и сам от себя такого не ожидал. Он вроде как последний в этом доме, кто добровольно пойдет на столь близкий физический контакт без особой на то надобности. Иногда он и сам удивляется, как отношения с Эрвином вообще случились. — Я… Папа, ты, — начал вдруг мальчик, при этом во взгляде читается такая неподдельная взволнованность и даже страх. — Прости меня! — вдруг он кидается на отца с новой порцией объятий, теперь уже излишне крепких и смелых. — Не… Не задуши меня, — недовольно бубнит Леви куда-то в каштановую копну волос сына, а затем все еще неуверенно обнимает в ответ. — Я не хотел! Но, он все говорил и говорил, и потом он вдруг сказал, что… — дальше Леви не слышит, потому что мальчишка буквально орет ему на ухо что-то про своего нелюбимого учителя, все еще мертвым грузом повисая на бедном родителе. Может и зря он его обнял. Но Эрен впервые оправдывается, но не звучит уверено. Что-то в уставшем взгляде Леви и несвойственном ему поступке вдруг заставляет подростка усомниться в верности своих действий. Леви устал. Возможно от него. Эта мысль его вдруг пугает больше, чем он мог бы представить. Мысль о том, что он им может надоесть. Своим ужасным поведением, вечными проблемами в школе и вне, да всем. Он понимает, что от него не откажутся, он знает, что его в этом доме любят, но подсознательно этот страх не покидает никогда. Где-то внутри ему все так же страшно, как было в первый год, когда его только забрали в новую семью. Ему было 8, и каждый свой день в новом доме он считал последним. Тяжело свыкнуться с тем, что теперь ты кому-то нужен. А потом все это вдруг забывается, вылетает из головы, когда у тебя есть заботливые и внимательные родители, которые правда стараются. Как же стыдно. — Почему ты такой? — тихо спрашивает мужчина, замечая, как подросток в его руках начинает дрожать. Леви борется с желанием закатить глаза, только слез им не хватало. Какие-то они сегодня больно чувствительные. — Я не знаю! — выпаливает мальчик, откровенно шмыгая носом. Точно рыдает. — Я не знаю… — тише говорит он, опуская голову обратно на плечо отца. Леви не говорит ничего больше, и мысленно хвалит себя за то, что вроде как сейчас правильно справляется с ролью поддерживающего родителя, но он так же чувствует влагу на своем плече даже через слой ткани рубашки, потому неспешно отстраняет от себя подростка. — Пошли пить чай. Эрен снова громко хлюпает носом и послушно кивает. Ему обязательно стоит извиниться перед папой. Эрвин приезжает через несколько часов, практически ночью, и застаёт двоих за цивилизованной беседой за чашкой чая, и думает, что что-то явно пропустил. Лицо трогает мягкая улыбка. Дома хорошо.