Мертвые

Спаси меня от одиночества Спаси от тёмного пророчества Проклятых карт известна масть Хранитель мой, не дай мне пасть… (с)

Сейчас

Утро начиналось у него всегда одинаково. Мирно постукивали настенные часы в прихожей, словно приветствуя своего хозяина, когда он спускался вниз, на ходу застегивая манжеты белоснежной рубахи; этот звон разносился по дому гулким эхом, скрываясь в тусклых коридорах призраком одинокого жилища, прерывая стоящую тишину, царившую в этом помещении большую часть времени, едва слышными шагами. Словно детские, они вызывали у обитателя столь мрачного здания неприятное чувство, глубоко засевшее внутри души, сцепив ее ледяными оковами безысходности - и от этого казалось, что призрак, обитающий в этом доме, когда-то был маленьким ребенком, навсегда оставшимся узником этого дома. Спустившись вниз, обычно хозяин сего жилища направлялся в гостиную, затем - в другие комнаты, желая пробудить свое жилище от ночного сна. В гостиной царил величественный полумрак, отчего вся комната казалась захламленной, а в некоторых ее частях стояли стеллажи с книгами, которые в темноте казались уродливыми статуями мифических животных. Но не все было темным. Около окон и ближе к дверям, осторожно ступая и освещая деревянные половицы, проникало небесное светило. Лучи солнца пытались пробиться сквозь плотные шторы темно-бордового цвета, словно кровь из разорванной ржавым лезвием вены, маленькими потоками, но все равно большая часть огромного зала была тусклой. Затем, когда весь дом был пробужден от ночного отдыха, человек завтракал. Правда, его трапеза всегда была слишком короткой и не такой сытной, как в детстве – в то время за столом собиралось все семейство. После завтрака он отправлялся на работу. Накидывал черного цвета пиджак на плечи и брал с тумбы в прихожей кейс с документами, и сразу же с лица его исчезали какие либо эмоции: ничего не было, только полное безразличие и сосредоточенность в синих, почти черных, глазах, скрытых за тонким стеклом очков в золотой оправе. Выйдя на порог дома, человек всегда оборачивался назад. Окидывал взглядом из-под опущенных ресниц мраморное двухэтажное здание, будто бы навечно прощаясь с ним, и, если прислушаться, то можно было услышать, как в ответ на его печальный взгляд, дом отвечал: тихо скрипели половицы в прихожей, хотя пол был идеальным; часы звенели надрывно, будто бы плача, и боль, что механика вкладывала в свой зов, рвала душу на мелкие кусочки, заставляя все естество сжиматься; а в окнах, за плотными шторами можно было увидеть очертания все того же призрака: фигура маленького мальчика во фланелевой рубахе, что держался за плотную ткань, как за спасательный круг... Ребенок отчаянным взглядом смотрел, как покидает дом хозяин, изо всех сил стараясь не произнести ни звука. Но у него не получалось - крик души прорывался наружу, глухо ударяясь о стены и навсегда в них увязнув, словно в болоте, а на улице ничего не подозревающий человек спокойно садился в свой автомобиль серебристого цвета. Водитель захлопывал за ним дверцу и сам садился на свое почетное место, пробираясь к двери тихо шурша гравием. Спустя пару минут машина заводилась. Огромные ворота из кованого железа открывались со скрипом, что сливался в крик души покинутого призрака, но человек все равно не слышал и не замечал этого. Он уезжал, а маленький мальчик с каштановыми волосами и безумно грустными серыми глазами все продолжал стоять возле окна и звать того, кто каждое утро будит его ото сна.

***

Огромный мегаполис был похож на улей. Здания в нем напоминали ему многочисленные соты, почти заполненные до краев сладким нектаром янтарного цвета, а люди - пчел, вечно выполняющих в царившей суматохе свои обязанности. Матка мегаполиса - правительство, дающее всем остальным жителям благо для жизни в этом мире; столь важное создание города всегда охранялось, и попасть к ней простому люду не представлялось возможным - только по привилегии. Трутни всегда находились возле своей госпожи, стараясь выполнять все ее прихоти мгновенно - их матка ни в чем не должна нуждаться - а рабочие, трудившиеся в три или в четыре смены, старались угодить и трутням, что нагло присваивали большинство заслуг себе, стараясь выглядеть в глазах своей госпожи выше, чем они есть. Подобное положение дел было в каждом городе. И никто не мог сказать, когда началось подобное. Так, казалось, было всегда, и Канда, выросший среди подобных "трутней", слишком остро ощущал, как в последнее время их улей расшатался, готовый в любой момент рухнуть, словно карточный домик от ветра. И уж точно тогда небес им не видать... Он откинулся на сиденье автомобиля, что плавно передвигался среди многочисленного потока машин, чьи хозяева в это раннее утро спешили по своим делам, а кто-то на работу. Тихий стук капель дождя, что внезапно начался, хотя синоптики обещали безоблачную и солнечную погоду, успокаивал и наводил легкую дрему, и черноволосый бизнесмен едва не уснул. Дыхание его сделалось ровным, съедающее его чувство одиночества исчезло, словно растворилось, как дешевый кофе, и Канда почувствовал себя намного лучше. И, казалось, это мгновение могло длиться вечно...

***

Там

Белые ангелы в пушистых одеждах мирно опускались на землю, кружась в неземном танце, известном только им одним, оседая на землю махровым ковром, что переливался всеми цветами радуги под лучами зимнего солнца, немного холодного и строгого в своей красоте. Ему снилось прошлое Рождество. Огромный калейдоскоп из лиц, что он не помнил, сливался в единую картину, разрисованную двухгодовалым несмышленышем с огромными карими глазами, который обычно всегда будил его по ночам и не давал спать – у малыша болел животик, и Канда постоянно находился рядом с ним, чтобы облегчить страдания своего дитя. Большая зала в доме премьер-министра – грузного мужчины с большими усами, и когда он говорил, они шевелились, словно живые; однажды, Неа заметил подобное и пришел в восторг, и сконфуженному Юу пришлось оттаскивать ребенка от лица мужчины, ведь сыну захотелось потрогать «живых гусениц» - была полна людей в красочных одеждах, яркий свет ламп ослеплял, и стояла практически невозможная духота, хотя все окна были раскрыты нараспашку. У него шла кругом голова от гама и шума, к тому же он, кажется, слишком много выпил этого шипучего напитка, что люди испокон веков называли шампанским. И когда он вышел на террасу, дабы освежить голову и привести мысли в порядок, ему стало чуть-чуть легче. Канда смотрел на ночное небо, полное грозных облаков темного цвета, готовых обрушить на их город бушующий ураган; черный бархат манил к себе, будто бы там, на небе, кто-то протянул руки и звал его: зов этот гулким эхом отдавался в его голове, словно шум прибоя, и он внезапно перенесся с этой скучной и нудной вечеринки, на которой присутствовать его обязал статус высокого человека, на дикий пляж. Сухой песок обжигал ноги, словно шел по вязкой лаве к вершине вулкана, а перед глазами качался мир маятником, словно под гипнозом, от палящего солнца. Во рту пересохло, но это не беда – от спокойствия и умиротворения у него поднялось настроение, и потребность воды отошла на второй план. Свои льняные брюки он закатал выше колена, но одна штанина все равно съехала вниз, пришлось присесть на песок, чтобы поправить ее. Канда сделал глубокий вдох. Аромат моря успокоил его немного, головная боль отступила, и вечер казался уже не таким ужасным. Пожалуй, Юу еще бы вернулся на него и выпил пару бокалов, чтобы отвлечься от дел. - Что ты здесь забыл? Канда обернулся. Он стоял чуть в тени, будто бы не хотел, чтобы его заметили, держался за полы шторы, и она, сливаясь с его пиджаком в одно целое, скрывала юношу от посторонних глаз. Черная ткань его одеяния плотно прилегала к телу, и ему это необыкновенно шло; Канда смотрел на него из-под опущенных ресниц, невольно отмечая, что с последней их встречи прошло так много времени. Человек, стоящий перед ним, изменился внешне, но в глубине его серых глаз до сих пор стояли искорки непокорства и безбашенного веселья. Когда-то Канде нравилось смотреть в эти глаза часами, искать в них ответы на свои вопросы и находить то, что никто никогда не знал. Когда-то это было для него всем... - Дела, - Канда отпил из стакана, который держал в руке, освежая в миг пересохшее горло. Голос этого человека заставил его вспомнить то, отчего порой ночами бизнесмен бежал, слома голову, мучаясь от кошмаров и задыхаясь от тупой боли в сердце. – А что? Человек с минуту молчал, наблюдая за ним, словно изучая, а потом дрогнувшим голосом произнес: - Я думал, что... – договорить не успел. Канда оказался рядом... Накрыло волной, огромной лавиной, сошедшей с гор. Он прижал его к стене, держал за руки – бокал с тихим звоном раскололся, украсив мраморный пол своими осколками – и небрежно раздвинул его ноги коленом, прижимаясь ближе. Слишком близко. Его серые глаза были полны испуга, он закрыл их, словно не желая глядеть на него, облизал пересохшие губы и сделал вдох. Грудь пошла ходуном. Накрыло с головой ворохом ушедших в прошлое воспоминаний, таких родных и болезненных; кружило голову в быстром танце, сердце горело огнем от открывшейся раны, и стали забыты те глупые обиды, питавшие гордость обоих. - Не двигайся. Не говори ничего, - Канда прислонился лбом к его лбу и приложил палец к сухим губам. Голос сел от нахлынувших эмоций. Слишком трудно было справиться с ними. Жжется. Сильно жжется. Неприятно саднит в груди, словно камень; тяжелый, он тащит вниз всю его гордость, словно хочет, чтобы та исчезла навечно, оставив после себя только горсть презрения и ненависти к самому себе за столь длительную обиду. Канда одним движением заставил юношу открыть глаза. В них Юу мог сейчас разглядеть крохотные крапинки черной бездны, засасывающей в себя легкостью пера. И ему захотелось... Каким-то чудом тому удалось высвободить руку, и когда сероглазый коснулся его, невесомо так, Канда окончательно поплыл. У него были сухие губы, чуть потрескавшиеся от ветра, Канда помнил о его идиотской привычке вечно облизывать их на ветру, внизу живота томно ныло, и Юу завелся вполоборота. Всегда так было: стоило этому идиоту коснуться его, посмотреть чуть задумчиво своими глазами – и тьма. Ни конца, ни края, а только горячая тьма их общей страсти и неутолимого желания. И когда уже не было возможности дышать, Канда оторвался от него, глотая ртом сладкий кислород с привкусом мятной жвачки. - Посмотри на меня, - попросил он. Накрывая руками чуть холодные ладони партнера, мягко сжимая, и прося снова: - посмотри. Тот посмотрел. Слишком яростно, разочарованно, с обидой и слезами в глазах. Сердце рухнуло куда-то вниз, оборвалась сейчас его жизнь, а в следующую секунду этого словно и не было: Канда наблюдал, как самый важный человек в его жизни тихо поднял помятый фрак с пола, поправил черную бабочку и ворот рубахи, а потом скрылся с глаз, войдя в шумный зал особняка...

***

Сейчас

...резкий толчок заставил его открыть глаза и наклониться чуть вперед. Канда чертыхнулся, костеря самыми нелестными эпитетами своего водителя; тот, в свою очередь поспешно извинился, причитая о том, что это все виноваты не смотрящие по сторонам пешеходы, но Юу это мало волновало. Для себя он отметил, что еще один такой подобный случай - и нужно искать себе нового водителя. Остаток дороги они проехали без происшествий. Поднимаясь по лестнице в здание своего офиса, Канда бегло бросил взгляд на часы и недовольно поджал губы. Он все-таки опоздал. Правда на пару минут - что можно было назвать пустяком - но привыкший к полному порядку бизнесмен не мог терпеть и этого. - Доброе утро, Канда-сан! - поприветствовал его на ресепшене охранник Токуса. Токусе было около сорока лет; насколько знал черноволосый, тот всегда находился на своем посту, не покидая его даже в те случаи, когда его приходил сменить напарник. Поначалу у Юу вызвало это подозрение, но порывшись в личном деле своего сотрудника, он убедился, что Токуса Титио - мужчина одинокий, никогда не имевший семьи. Потом подобное рвение стало вызывать у него глубокое уважение - никто никогда в его компании, за исключением самого Юу, не оставался на работе по двое или трое суток - но потом, когда Токуса стал периодически подолгу исчезать в отделе информационных технологий, это вновь вызвало у него подозрение - а уж не предал его верный работник? А потом все стало более или менее понятно, но гордость упрямого японца была задета и не могла найти покой. Променять свою ничем не омраченную и спокойную жизнь на то, чтобы ухлестывать за толстой и страшной работницей - Канда никак этого понять не мог! Но где-то в глубине души ему на это плевать было. Не шпионят на благо конкурентов, и на том спасибо. Машинально кивнув охраннику, Юу направился к лифту, отмечая про себя, что в это время суток в здании слишком тихо.

***

Там

Холодная влага упала ему на лицо, и он машинально облизнул пересохшие губы. Все тело болело, неприятно ныло, и у него сложилось такое впечатление, что недавно он упал с огромной высоты. Легкие, словно припечатаные к позвоночнику, напоминали пустые мешки без воздуха - дышать было тяжело; отчетливо во рту ощущался солоноватый привкус собственной крови, перед глазами неясными тенями плясали разноцветные звезды. Тело прогнулось в приступе сухого кашля. Он закусил губу до крови, сдерживая рвущиеся наружу болезненные стоны, и попытался сесть. Опершись рукой о холодный кафель, он поднял взгляд и осмотрел помещение. Маленькая комната, метра два на три, с одной единственной дверью. Жутко холодно. Кожа посинела, стала походить на акулью – ему даже чудилось, что на шее у него вдруг прорезались жабры – от этого и не хватало кислорода. Голова раскалывалась. Будто бы по наковальне били несколько молотков, стараясь сделать железо самым тонким в мире. - Аллен! Он вздрогнул. Этот отчаянный крик слился с гулких эхом капающей на кафель воды, отчего у него пошла по телу мелкая дрожь. В нем слышалась мольба, отчаянно цепляющаяся за тонкие нити реальности, прерывающейся в этой комнате так резко, что кружилась голова, и Аллен пытался понять, откуда доносится этот тихий крик о помощи. Но стоило ему подняться, как под ногами исчез пол. Проваливался в черную неизвестность с едва сошедшим с губ не то хрипом, не то вскриком – в горле стоял ком, иссушающий его до полного изнеможения. - Аллен! Помоги нам! Спаси наши души! – кричали они, и их крик гулким эхом отдавался в этой глубокой яме, ударяясь о прозрачные стены купола. Аллен слышал, как звенел после этого купол, ощущая вибрацию всем телом. Словно являлся проводником. Било и током, незначительно, но весьма ощутимо – если поднести руку к прозрачной стене, то в темноте иногда мелькали синие искры, нетерпимо покалывая на кончиках пальцев. Яркой вспышкой осветило его яму, и Аллен зажмурился. Холод сменился резким жаром, обдающим со всех сторон, и невольно возникла ассоциация с тем, что на него дыхнул дракон. Пламя обжигало со всех сторон, расплавляя пластмассовый купол, отчего тот стал походить на покореженную статуэтку. Ему казалось, что внутри провели раскаленным железом – жгло так, что задохнуться от боли было реальным, а на глазах выступили слезы, но они отчего-то не текли, а куда-то испарялись. Но он чувствовал. Чувствовал, что происходящее вокруг напрямую связано с ним – и нельзя отступить назад, стараясь забыться в безопасном и обманчивом иллюзорном сне. Аллену впервые было так плохо. В этом кошмаре никто не мог ему помочь. И только слышен крик, раздирающий реальность с такой легкостью, словно это – лист бумаги, а невидимый мучитель – тот, кто разрывает – являлся несмышленым ребенком. - Аллен!

***

Сейчас

Аллен подскочил на кровати в холодном поту. Дрожь сотрясала тело, он обхватил себя руками – успокоиться получалось, как он ни старался: перед глазами все еще стоял этот ослепительный свето-снег, и глаза жгло так, словно он выбрался после многодневного заточения в подвале на яркий свет. Помассировал веки – боль немного отступила, но Аллену от этого легче не стало. Юноша с пару минут посидел в кромешной темноте, давая возможность успокоиться расшатавшимся нервам. Луна отбрасывала тень от предметов в комнате на бордовый ковер, что сейчас больше был черным, как та самая яма... Аллен поежился. Неприятное чувство усилилось в разы, словно предохранитель слетел, кровь по венам побежала быстрее – вязкая, тягучая, он ощущал и слышал, как она хлюпает у него в сосудах – и сердце пронзило острой стрелой боли, проделав в нем огромную дыру. Он корчился на постели, цепляясь за спутанные простыни руками, путаясь в них ногами, укутывая тело, словно в кокон. Для защиты. Только вот от кого?.. Он лежал на кровати и прислушивался к каждому шороху у себя в комнате. Тихо шла часовая стрелка в будильнике, едва слышно шумел компьютер – он оставил его в спящем режиме – и тихо колыхались занавески. У него была открыта форточка; ночью было слишком жарко спать в такое время года без открытого окна или же работающего кондиционера, поэтому Аллен всегда держал ее открытой и иногда, когда по долгу он не мог уснуть, Уолкер сидел на белом подоконнике и бездумно смотрел на ночное небо и Луну, что освещала его маленькую комнату серебристым светом. Нити этого причудливого света переплетались с мелкими пылинками, осторожно касались ковра, будто бы лаская, отчего комната казалась ее обитателю немного неземной и волшебной, словно воспоминание из забытого прошлого. ...зеленая бахрома ковра походила на траву с капельками росы поутру, в которой утопали босые ноги ребенка, пачкаясь в черноземе; дитя смеялось чему-то, громко и так счастливо, отчего в груди разрасталось тепло; старые морщинистые руки обняли его за плечи и родной голос нашептывал какие-то важные вещи, но дитя не понимало этого в силу своего малого возраста – казалось, это глупости, никому не нужные и скучные... Поднял руку к небесам в надежде ухватиться за столь прекрасное создание природы – бабочку, но та легко махнула своими бархатными крыльями цвета бирюзы - на кончиках крыльев, правда, у нее были черные точки размером с горошину, в которых были маленькие рыжие круги, и от этого казалось, что крылья бабочки больше похожи на глаза – и упорхнула в чистое небо. На глаза навернулись слезы – детская обида на столь дивное создание захлестнула с головой, и он разревелся, громко и надрывно; кто-то засмеялся над ним, и от этого ребенок заплакал только сильнее, сжав свои маленькие кулачки с такой силой, что ногти впились в нежную кожу. А потом все стихло: и детские рыдания, и едва слышный смех – сильные руки обхватили его хрупкие содрогающиеся от уже беззвучных рыданий плечи и прижали к себе. Запахло свежей травой и табаком. Ребенок вжался в этого человека, обхватил своими маленькими ручками и вскоре затих. - Все прошло, успокойся, - голос человека заставил забыть его о недавнем событии. – Она вернулась, вот сам посмотри. И он посмотрел. Поднял взгляд вверх и тут же сощурился: солнце ослепило его на минуту, и дитя не могло видеть лицо этого человека, чей запах напоминал ему о чем-то важном и родном; протянул руку, касаясь морщинистого лица – кожа под пальцами была немного грубоватой и колючей – а потом на губах появилась детская улыбка, наполнившая глаза человека карамельной крапинкой мирского счастья. Мальчик перевел взгляд чуть в сторону, где на зеленом кусту можжевельника, на листьях которого маленькие бриллианты росы оставили свой след, нежась под лучами этого весеннего солнца сидела та самая бабочка-глазастик, как успел уже назвать в своих мыслях этот ребенок. Он заворожено замер, стараясь не спугнуть ее, даже не дыша; синие глаза наполнились восторгом, таким детским и невинным, свойственном только в этом маленьком возрасте, и наблюдая за ней, мальчик словно исчез для этого мира на несколько секунд. Перенесся в невиданную взрослым страну счастья, где исполнялись все желания и мечты только от одной мысли, где много-много точно таких же бабочек, приносящих в этот мир доброту и чистоту, где можно постоянно быть с теми, кто дорог. Он так и стоял с протянутой рукой, на которую спустя несколько минут опустилась эта синяя бабочка, щекоча детскую ладошку своими бархатными крыльями и цепляясь длинными усиками за атлас его красной ленты... От громкого звука он очнулся. Словно вернулся сам в реальность, и эта неизвестная ему картина из прошлых лет испарилась, словно пар из кипящего чайника – быстро и стремительно, заставляя его забыть об этом. Аллен поднялся с кровати и подошел к окну, поглядывая за толстый слой стекла задумчивым взглядом. Занавески рядом сильно колыхались – на улице приняла правление непогода, и нужно было срочно закрыть форточку, чтобы вода не залила подоконник. Он потянулся к ставням, одеяло чуть съехало с плеч, он подтянул его, но успевший дотронуться до него холодный воздух уже пустил свои корни глубоко в его душу, заставляя Уолкера морщиться от непонятного чувства, что осело в груди, а во рту был такой привкус, словно он съел что-то просроченное. Аллен попытался отвлечься, вновь посмотрев в окно. На город обрушилась бушующая стихия, сминая, раздирая своими яростными нападениями незащищенные улицы города. Яркие стенды с рекламой покачивались в такт завываниям ветра – того гляди, упадут. «Человек такой же, - подумал Аллен, - достаточно одного правильно подобранного слова, чтобы полностью его разрушить. Словно взмахом острого клинка рассечь его самоуверенность». Черные тучи полностью закрыли небо. Изредка среди них проскальзывала одинокая мимолетная молния, а через некоторое время воздух сотрясал гром. Непогода в самом начале своего празднования... Он с грохотом захлопнул форточку, словно испугался чего-то, что могло навсегда лишить его рассудка – так бывает, мы страшимся непонятного монстра, которого сами же и придумали, и тогда все наше естество желает защиты от внешнего мира, потому что он, монстр этот, может совершить нашими руками такие ужасные вещи, исправить которые потом уже будет невозможно. Обхватил себя руками, сжимая одеяло сильнее, словно пытался заставить себя чувствовать, ощущать себя действительно материальным, а не бесплотным призраком, живущим в этом доме уже много лет и впитавшим в свою память лживые воспоминания всех живущих после него людей; словно находился не здесь, а где-то в невесомости, в которой жутко холодно и темно. Он ступал по этой неизвестности, как по тонкому льду в пруду на заднем дворе его дома во время первых заморозков; осторожные шаги эхом отдавались в пустой комнате, и шаг за шагом приближался к этой пугающей тьме, сковавшей мир вокруг. И не было страшно. Почему-то не было страшно. Аллен знал, что нужно идти вперед, и не страшился этой бездны, хоть и натыкался на препятствия на своем пути, словно они там и должны были быть. Он шел, не разбирая дороги, пока не заболели ноги. Стало трудно дышать – Аллен уже ощущал нечто подобное раньше, но память его подводила, поэтому Уолкер не мог сказать, что за этим последует дальше – как будто бы его не лишили кислорода, а наоборот, дали слишком много. Голова закружилась, реальность отплясывала неизвестный танец, а в руках у него отчего-то появились непонятные карты. Тонкий пластик был холодным, обжигал руки, и боль была нестерпимой. Аллен закричал. Кричал так громко, что сорвал голос, до хрипоты и пены изо рта, а боль, пронзившая его тело в этот час ночной, резко исчезла. Будто бы и не было ее вовсе, и он сам себе все придумал, как выдумывают маленькие дети страшных монстров или же сказки, чтобы не оставаться одним на ночь, а спать с родным им человеком – веришь и сам поначалу, а потом привыкаешь к их существованию, когда родителей нет дома, забравшись на кровать и укрывшись с головой одеялом. И когда приходит темнота, становится легко...

***

Там

Он снова оказался под куполом. Сделанным из пластика, прозрачным, как запотевшее стекло. Вокруг было пусто, даже бывшего в прошлый раз луга не было – только пустота, не черная, а какая-то серая, похожая на огромную лужу, оставшуюся после ливня, смешанную с горстью пыли или же земли, и теперь эта грязь распространялась повсюду, будто бы хотела наполнить его, как чашу наполняет различная жидкость разного происхождения – молоко, чуть теплое и с привкусом ванили, оно приятно согревает его замерзшие руки, он пьет его и в уголках его глаз появляются едва заметные морщинки – от радости и удовольствия; укус, обжигающий горло словно огонь, который по неосторожности однажды выпил в детстве – не знал, что за жидкость находилась в стакане, просто слишком сильно хотел пить; – и от неосторожности того, кто наполнял этот невидимый стакан, по краям купола с другой стороны шли точно такие же серые вязкие капли-комки. Аллен поднялся на ноги, стараясь не смотреть на стены купола. Взгляд серых глаз был устремлен себе под ноги, где прозрачная материя отчего-то становилась розовой, словно красная краска попала в воду и теперь растворяется, подобно его первым юношеским мечтам и надеждам. Это завораживало, он готов был смотреть на это часами, если бы материя вдруг не пошла трещинами, будто бы земная кора начала трескаться от движения плит. Трещина там, трещина тут – повсюду, не скрыться от них никуда. Даже дома на стене у него была трещина. Большая, больше похожая на лапу какого-то чудища из космоса; он затаился где-то у него в комнате, готовый в любой момент наброситься на свою жертву и разодрать ее на мелкие кусочки, наслаждаясь хрустом костей и хлюпающими звуками крови. Или же это не монстр какой-то, а просто нить, что светилась в темноте серебристым светом, словно внимание к себе привлекала, а в дневное время она была черного или же коричного цвета, тянущаяся через всю его стену в надежде на то, что ее когда-нибудь снимут. А быть может, это была дверь в другое измерение, в котором, по обыкновению, находится что-то неизведанное или же волшебное... Страшно. Немного страшно от того, что происходящее для него – реальность. Не может сон быть настолько реальным; Аллен чувствовал окружающее так ярко, словно он – это купол, и сейчас от него хотят невыполнимого. Ему слышится голос. Совсем детский. Голос звал его, и внутри у Уолкера ничто не могло противиться тому, чтобы не последовать за ним. Он ступает по этим трещинам, стараясь не смотреть под ноги – закрыл глаза, сосредоточился на чем-то отдаленном, и вспомнилось ему то недавнее видение в комнате – и уже не было так страшно. Холодные потоки воздуха хлестали его по спине, Аллен чувствовал, как его ночная рубаха обмотала его ноги, словно сковала в цепи; было ощущение, что Уолкер надел сейчас смирительную рубашку, которую надевают только на психически нездоровых людей, стараясь отгородить окружающих от их безумства. «Как будто это могло помочь» - пронесласья в голове неясная мысль и быстро исчезла, растворяясь в воздухе, как мыльный пузырь – с хлопком, оглушая и лишая возможности воспринимать реальность. Но сквозь пелену непонимания голос зовет его. Аллен подошел к краям купола, но необъяснимая тяга только усилилась; словно магнитом его тянуло в неизведанное, юноша протянул руку и коснулся пластика, а затем Уолкер в ужасе отпрянул. Стоял, прижимая руку к груди, словно обжегся, и все никак не мог поверить. Там, по ту сторону купола, был город. Мегаполис жил своей отдельной жизнью, словно рой пчел, а сам город – огромный улей, готовый вместить в себя рой насекомых с нектаром сладости. Но странным было не это. Не этот город-улей со спешащими куда-то людьми; в своей суете они забывали о главном – человеческом понимании и добре – и Аллен видел, как гибнет общество с каждой секундой, как погибал муравей, стоило кому-нибудь наступить на него. Никто не заметит и не узнает. Нет, странным было то, что напротив себя Аллен видел лицо. Красивое лицо мужчины. Бледная кожа, сведенные на переносице брови, тонкие губы. И глаза. Пустые, ничего не выражающие глаза совершенно одинокого человека. Глаза заблудшей души, потерявшей свое истинное место в этом улье из-за человеческой холодности. Он протянул руку еще раз, совсем робко – было еще страшно прикасаться к куполу, словно тот мог ударить током сильнее, чем бил до этого. Слабая рябь прошлась по поверхности, окружающие звуки исчезли: гул машин, проносящихся у него под ногами, превратился в тишину, такую осязаемую, что можно было потрогать руками – вязкая, немного холодная, она причиняла только неудобства, и внизу живота неприятно стягивало, словно воздуха не хватало; жужжание пчел-людей исчезло, будто бы и не было вовсе, пустые соты были полны сладкого нектара, который теперь никому не был нужен – так, просто хлам. Уолкер втянул носом воздух. Тело пронзила острая волна, его потянуло с новой силой. Ноги подкосились, и ему пришлось опереться о купол уже двумя руками, чтобы не упасть. Невозможно. Нереально. Неправильно. Человек на том конце все продолжал стоять и смотреть на него. Его глаза неотрывно следили за каждым движением Аллена, словно от этого зависела его жизнь, и эти глаза... Глаза напротив напоминали сейчас бездонное черное небо с вкраплениями светло-синего ободка облаков – грозовых облаков. А еще синие омуты были полны влаги – слезы текли ручьем, но сам человек, казалось, этого не замечал. Губы его что-то шептали – Аллен не слышал ничего, он показывал знаки красивому юноше за преградой, но тот словно не замечал этого: упорно что-то шептал, пытаясь доставить за глухую стену забвения свое молчаливое послание из странного города-улья. Аллену хотелось помочь ему. Захотелось, чтобы купол этот исчез, прекратил мучить и его, и этого незнакомца. Уолкер изо всех сил ударил по пластику, надеясь, что тот треснет, но только глухое эхо разнеслось по округе, отдаваясь у него в голове подобно звону тысячи колоколов. - Туда, - шептал он, - туда. Мне надо попасть по ту сторону. И каждому слову своему он вторил ударом. Но купол не поддавался, только искрился по-прежнему фиолетовыми искрами, как почти перегоревшая новогодняя гирлянда светит с точной периодичностью, а все по тому, что отходят контакты. Здесь точно также: удар словно подпитывал этот кусок пластмассы некой энергией, которая накапливаясь, пыталась вырваться на свободу. Вместе с этой энергией вырваться пыталась и его душа. Аллену физически было плохо. Его крутило так, что не передать словами; боль была настолько сильна, что сочившаяся из мелких ранок кровь на его ладонях, забрызгавшая его рубаху, приносила облегчение. Все внутри горело огнем, таким сильным, что, казалось, сам горишь, и от этого у него реальность исчезала перед глазами, расплываясь лужей-кляксой и мелькая калейдоскопом из эмоций. Отдай. Это мое. Не имеешь права забирать. Отдай. Мое. Это. Мое... - Мое... – он ладонью вновь дотронулся до купола, оставляя на ней кровавый отпечаток. – Мой... Человек по ту сторону грустно улыбнулся и тоже приложил свою ладонь. В том самом месте, где купола коснулся Уолкер.

***

- Это бесполезно. Прекрати. Аллен не слышал, что ему говорят. Он продолжал биться о невидимую преграду, раздирая руки в мясо, причиняя себе только новые порции боли и не получая никакого облегчения. Уже опустилась глубокая ночь. Город затих, остановился, будто бы сломанная ребенком игрушка или же пантомим; человек по ту сторону растворился легкой дымкой в воздухе, растаяв подобно мороженому, и теперь эта сладкая смесь текла по стенкам купола, напоминая Аллену о том, что он все же не смог осуществить свое желание. Горло саднило. Ему было больно глотать и дышать, он хватал ртом воздух, так отчаянно, словно в последний раз наслаждался чистым кислородом. И все продолжал свои никчемные попытки пробиться наружу. - Я сказал: прекрати! Его обхватили руками поперек талии. Слабо, почти невесомо. Аллен практически не чувствовал этих прикосновений. Юноша замер, судорожно глотая воздух. В серых глазах застыла безумная искра решительности, быстро сменившись непониманием, и Уолкеру на миг показалось, что все вокруг исчезло: не было больше города – как будто он был нарисован на песке, и теперь этот дом пчел смыло прибрежной волной; нет больше тишины, а есть только монотонное жужжание электрических всполохов – словно мухи, они окружили его повсюду, иногда задевая кожу своими искрами; нет и никогда не было того человека, с которым хотелось слиться в единое целое. Он не понимал. Ничего не понимал. Из его реальности исчезло все, лишило его восприятия окружающего мира, и он потерялся в водовороте своих мыслей и видений, что были с ним с самого детства. Купол решил все за него. Показал нужное, дав Аллену намек на что-то важное, а теперь, решив, что хватит с него подсказок, бросил на произвол Судьбы. Потрескавшиеся губы шептали что-то – не разобрать; повторял, как мантру, одно единственное слово, обхватив себя руками и упав на розовый пол. Рядом кто-то опустился – Аллен слышал легкий шорох ткани у себя за спиной – и дотронулся до спины. Дрожь прошла по телу. - Помоги мне, - тихо произнес неизвестный, и Уолкер в ужасе распахнул глаза. Этот голос... Этот голос... Он только что слышал его. Буквально пару минут назад. Именно из-за него его так отчаянно тянуло на ту сторону. Именно из-за этого голоса Аллену хотелось разорваться на части, дав свободу своей душе, чтобы она могла слиться с тем, кого пожелала. Уолкер осторожно обернулся. Его ослепило всего на миг, такой короткий, что не заметишь по началу – было такое ощущение, что кто-то специально включил огромную лампу-солнце, как на допросе, для того, чтобы у Аллена не было возможности ни рассмотреть лицо допрашиваемого, ни скрыть что либо. Маленькая пытка. А потом все это прошло. Свет выключили или же на этой лампе перегорела лампочка – Аллен не знал – но потом... потом он увидел его. Маленького мальчика с грустными карамельными глазами. Его каштановые волосы были в беспорядке, словно ребенок только что встал и еще не успел расчесаться – Аллену стало смешно: он вспомнил, как отец, порой, жутко ругал его за столь неопрятный вид, и когда ребенок спускался вниз на завтрак, то папа всегда отправлял его обратно, дабы наследник великой семьи мог привести себя в порядок, или же ставил в угол, если подобное повторялось несколько дней подряд; одежда мальчика было точно такой же, как и у Аллена здесь: тонкая льняная рубаха белого цвета с маленькими рюшами возле воротника, что неприятно давил на шею – то ли сорочка была мала, то ли слишком сильно затянуты тесемки. Ребенок смотрел на него из-под челки, что упала на лоб, закрыв глаза, и вид у мальчика был такой, словно тот обиделся на все человечество только за то, что мама не купила ему понравившуюся игрушку. - Ты... – начал было Уолкер, но мальчик перебил его. - Помоги мне, - упрямо произнес он, ухватив седовласого на край рубахи. Аллен вздрогнул: он успел дотронуться до него своими пальчиками, что были такими холодными, как сосулька по весне. - Помоги мне, - просил мальчик, и его хрупкое тельце сотрясли рыдания. Карамельные глаза наполнились слезами, пара капель упала на ткань – она тут же пропиталась, остались черно-серые следы; ребенок растирал их руками, будто бы спрятать хотел по непонятным причинам или же высушить, натягивая ткань ночнушки на свои худые коленки. Уолкеру от этого внутри все перевернулась. Стало больно. Снова. Только вот боль эта напоминала ему мед. Она тянулась от самого сердца ко всем нервным окончаниям, словно подключенные провода к резистору. Вязкая, как намокшая земля или же жидкая глина, больше похожая на песок. Было невыносимо видеть подобное. Словно сам рыдаешь... - Чем помочь? – Аллен протянул вперед руку, дотрагиваясь до мальчика. Рука прошла насквозь. Ему это, наверное, мерещилось. Он попытался снова, и все тот же исход – мальчик плакал, просил о помощи и словно не замечал Аллена. А тот, в свою очередь, не прекращал попытки дотронуться до ребенка... ...в один миг все изменилось. Мальчик прекратил плакать. Вытер слезы маленькими ладошками, шмыгнул носом и поднял голову. Посмотрел прямо в серые глаза. Повторил снова свою просьбу, но в этот раз будто бы стена возникла между ними. - Помоги мне, помоги мне... Аллен зажмурился. Хватит! - Помоги мне, помоги мне... «Хватит, отстань!» Он поднялся на ноги. Под ним исчез пол, и Уолкер падал в свою черную пропасть, в объятья спокойного сна и холодной обреченности. - Канда... Помоги мне... Помоги ему... мне... помоги... Упал и разбился на осколки, как разбивается елочное украшение, упавшее на пол по неосторожности того, кто вешал его на символ Рождества.

***

Сейчас

Тусклый солнечный свет, нерешительно пробивающийся сквозь плотную пелену плывущих по небу серых облаков. Он проснулся от того, что эти тонкие, но не несущие тепла лучи робко коснулись век, мягко напоминая ему, что уже утро. А хотя пару секунд назад была ночь. Аллен в ужасе распахнул глаза, резко поднимаясь с кровати. Сердце билось где-то в висках, как ошалелое, и он провел вспотевшими ладонями по лицу, стараясь прогнать остатки сна. Юноша посмотрел на свои ладони, словно видел их в первые, а в памяти отчетливо проносились картины недавних событий. ...большой сад, в котором он оказался случайно; хотел спрятаться от шумных гостей, что мама позвала на свой праздник. Все эти люди – дяденьки и тетеньки в красивых костюмах и платьях – пугали его, ему хотелось оказаться далеко-далеко от них, поэтому он и забрел сюда, хотя мама постоянно ругала его насчет этого. Бабочка с синими крыльями, что не испугалась и села на его красную ленту. Эту ленту для волос ему подарил отец, привез ее из своей очередной командировки, и мальчик хранил ее, как самое ценное, что есть у него... Звук. Глухой звук удара раздался в комнате. - Аа? – Аллен рассеяно моргнул сначала один раз, затем другой. А потом снова осмотрелся по сторонам. Вокруг по-прежнему была его комната: все те же занавески, колыхающиеся от тихого ветра; форточка, что он не закрыл из-за лени или же глупости; все тот же ковер, казавшийся ночью ему бездонным колодцем. Аллен прошелся по комнате. С тихим шорохом одеяло соскользнуло с плеч, упав на пол – Аллен не заметил этого, продолжал бездумно ходить, явно что-то ища. Наткнулся на засохший цветок, что ему подарила сокурсница – девушка надеялась, что Уолкер позаботиться о нем куда лучше ее, но Аллен отчего-то все время забывал его поливать, вот поэтому несчастное растение и зачахло. Сухие листья и уродливая земля с плесенью вновь отвлекли его от реальности, забросив на край фантазии. ...Купол. Трещины, что пугали его с детства. Холодный кафельный пол и вязкая жидкость – грязь, смешанная с травой, прилипшая к его голым пяткам. Маленький мальчик. Он снова плачет и все никак не может успокоиться. Просит его о помощи, но Аллен не знает, как помочь ему. Хочет изо всех сил, но не знает, и это убивает его. Медленно и мучительно. И тот человек за стеной... Из транса его вывел телефонный звонок. Мелодия была знакомая. Пару секунд Аллен бездумно таращился в пустоту, словно пытаясь осознать происходящее, а потом ринулся на поиски мобильного, позабытого еще вчера где-то в недрах своей квартиры. - Черт, черт, черт, - причитал юноша, когда телефон зазвонил в третий раз, а Аллен так и не имел успеха в его поисках. Казалось, он перерыл всю комнату, но новая модель смартфона все никак не хотела находиться. – Да где же ты? Комната ответила ему тишиной. Словно насмехалась над ним. Аллен закусил губу. Он понял, что поиски в его состоянии ни к чему не приведут – как он может что-то найти в этом хаосе, в котором находилась его квартирка на окраине города, когда в мыслях и сознании он не уверен? Нужно успокоиться. Хотя бы немного. Потому что если он не примет лекарства в назначенный срок, то его лечащий врач определенно узнает об этом – на сеансе Аллен непременно расскажет об этом, а еще и о все своих снах-фантазиях, даже не подозревая – и оправдываться, почему Уолкер не принял во время свои горькие таблетки, было не в радость. Точно также, как и видеть в зеленых глазах, скрытых под роговой оправой очков, что-то похожее на жалость – к таким, как он, всегда испытывали нечто такое их лечащие врачи, потому что с подобными психическими расстройствами в обществе выжить слишком трудно: окружающая действительность давит, словно рухнувшее многоэтажное здание, отчего остается неприятный осадок в душе, будто бы выпил холодный кофе – знакомый вкус, но противно до тошноты – потому что убивает такое отношение к себе, и Аллен действительно чувствовал себя не таким, как все. Хотя с детства ему пытались внушить обратное. То, что он иногда видит картины событий, еще не произошедших или же, наоборот, давно минувших дней, - особенность, дар Божий, как поговаривала его матушка, когда успокаивала своего ребенка, бившегося в истерике из-за того, что сверстники не играют с ним из-за его «ненормальности». Со временем, конечно, это позабылось, но к своему личному психотерапевту Аллен продолжал ходить каждую неделю, словно отдавая дань прошлому, в котором радости было намного меньше, чем горечи, обид и пролитых детских слез в подушку. А лекарства ему прописали из-за ночных кошмаров, мучивших юношу сколько тот себя помнил. Казалось, он родился вместе с ними; они вросли в него корнями многовекового дуба, переплелись с его сознанием, как дикорастущая лиана, пуская свои маленькие усики в толстый ствол дерева, как присоски. Уолкер вздохнул. Достал из прикроватной деревянной тумбы каштанового цвета пластинку с нужным лекарством, повертел в руках блистер, а затем проглотил две круглые белые бусинки, диаметром миллиметра три. Не запивая. Горечь словно напоминала ему о том, что Аллен боялся позабыть: о том мире, что все же существует в его подсознании, и о том, что видеть подобное все-таки ненормально для юноши его возраста. И тут же нашелся телефон. Помогла вибрация, что стояла на сигнале, оповещающим, пользователя столь недорого смартфона о пришедшем смс-сообщении. Беловолосый слегка улыбнулся уголками губ, явно что-то вспоминая и одновременно костеря себя за короткую память, а потом все же потянулся за телефоном. Провел по экрану пальцем, разблокировав сенсор, и тут же с заставки на него посмотрела огромных размеров телебашня, находившаяся в самом центре города-муравейника, на фоне которой был запечатлен случайный прохожий. Лицо у этого человека было хмурым, брови сдвинуты к переносице – он явно был чем-то недоволен – а длинные, непривычные для парня волосы цвета воронового крыла собраны в строгий низкий хвост и перевязаны атласной лентой красного оттенка. Отчего-то глядя на это фото, сделанное случайно его другом Тикки – он был фотографом и любил фотографировать все на свете, и когда Уолкер купил себе новый гаджет, то тот незамедлительно потребовал протестировать камеру на мобильном устройстве; Тикки, как потом оказалось, остался доволен выбором юноши – заставляло Аллена глупо улыбаться, как влюбленная школьница, увидевшая свою тайную любовь на перемене в школе. Это негодование и недовольство всем миром будто бы было знакомо Аллену с самого рождения; впитавшееся с молоком матери, оно отставило глубокий след в его памяти, навеки вечные запечатлев себя на фото в его маленьком мобильнике... Пришедшее сообщение Уолкера не обрадовало. Его работодатель прислал ему адрес, где сегодня придется вновь заменять кондиционер, сломавшийся из-за неправильного обращения или неверной установки, совершенно не обращая при этом на перешептывания за спиной по поводу своей «дикой» внешности: седые волосы, тонкий шрам, рассекающий левую половину лица – упал в пятилетнем возрасте с турника – кого угодно заставят обратить на себя ненужное внимание. Нет уж, увольте. Уолкер любил работать в одиночестве, стараясь быстро сделать свою работу и остаться менее незаметным. Аллену подобное пришлось не по душе не только из-за этого, но еще и из-за того, что добираться до высланного адреса очень долго из того района, где проживал юноша. Ехать нужно было в самый центр города, мелькая среди горожан в своей темно-синей форме обслуживающего персонала, и прибыть на место через полчаса. Он не успеет. Определенно не успеет. И лишится недельной зарплаты, так как этот заказ у него последний. А жить не на что – в холодильнике пусто. Но попытаться все же стоит, так как по пути Уолкер может полюбоваться той самой башней, иногда снившейся ему в его ночных кошмарах и запечатленной у него на рабочем столе телефона. Кто знает, что будет дальше?..

***

Сейчас

Она была серебристого, совершенного цвета Луны. Идеально совпадала с цветом его глаз в пасмурную погоду: чуть темная на самом острие шпиля, сверкающего в лучах палящего солнца ослепительным светом цвета апельсина. Возвышалась среди окружавших ее зданий одиноким маяком спасения, слишком величественная и царская, с огромной высоты смотрела на мир, чуть прищурившись, будто бы знала некую тайну, известную только избранным. В вечерней темноте она была первым, что бросалось в глаза с этой вновь установленной иллюминацией, голубоватым светом выделяющей стройные, изящные стены здания. Башня была идеальна. Самое прекрасное творение человечества, которое Уолкер когда-либо видел. Он с восторгом несмышленого ребенка глядел на нее своими расширившимися от радости глазами, и, быть может, еще чуть-чуть и пришлось бы протянуть руки вперед, идя на поводу у своего желания дотронуться до этой неземной красоты хотя бы один раз. А потом помнить... Аллен поправил съехавшую на глаза фуражку – жара стояла неимоверная, пот лился с него градом, словно ливень после трехмесячной засухи, поэтому и прилипала ткань к коже – и направился к высокому небоскребу, находившемуся практически рядом с его мечтой. Небоскреб переливался в лучах палящего солнца калейдоскопом из разноцветных бликов, принимая то синий, то желтый цвет – словно кто-то веселился от подобного действа природы и продолжал вертеть в руках столь примитивную игрушку, наслаждаясь полученным эффектом – возвышаясь среди своих собратьев горделиво, как первый приближенный к королеве высотных зданий. В нем находились многочисленные мелкие компании, держащиеся на плаву только из-за большой поддержки одного из своих спонсоров, что по глупости или же по уму решил вложить в брокерские фирмы свои капиталы. В стране ведь наблюдался кризис уже какой год, и поэтому никакой выгоды этот неизвестный спонсор не получал особо. Или же ему не нужны были деньги?.. Аллена это мало заботило. Он с уважением относился к любой работе и брался за нее по мере своих возможностей – за всем не угонишься, поэтому и приходилось довольствоваться только тем, что попадалось под руку – и совершенно никогда не завидовал тому, что кто-то где-то работает намного выше по должности и получает за это огромные, по суждению самого беловолосого, деньги. Каждый труд должен был оплачен. А как оплачен... решает это только тот, кто владеет всем. А всем в их городе владело правительство. Матка города-улья, как поговаривали среди простого населения. Она плодит новых рабочих, экономя на других и лишая возможности делать новые открытия в той или иной сфере деятельности. И никому от этого не легче. Но не ему судить... Он быстро нашел нужный этаж в этом здании – благо лифты работали без проблем – и, узнав все нужное ему у милой секретарши, что отвлеклась от своих дел всего на секунду и командным голосом произнесла то, что спрашивали, словно начальница в этом здании была именно она, отправился на место работы. Кондиционер не работал, как оказалось, в конференц-зале. Он представлял собой круглую комнату без окон – подобно глиняному горшку – в светло бежевых тонах, с маленьким количеством мебели и огромным прямоугольным столом, что смотрелся в помещении подобной формы весьма нелепо и грубо. По мнению Аллена здесь нужен был средних размеров столик чуть овальной или на худой конец круглой формы, чтобы комната казалась меньше, и у вошедшего в нее не было чувства, что попал он в банку или же контейнер. Просто комната для совещаний. Такой вот необыкновенной формы. И ничего больше. Пройдя мимо крохотного диванчика карамельного цвета, Уолкер поставил свои инструменты на стул весьма причудливого дизайна и принялся за работу, напевая себе под нос какой-то незамысловатый мотив. А поломка оказалась пустяковой. Он справился с ней быстро, за считанные минуты – просто отошел один из контактов – и теперь с удовольствием отдыхал, нежась на все том же диванчике темного цвета. Прикрыл на секунду глаза – почему – то внезапно разболелась голова, хотя спал сегодня он практически без кошмаров. А потом снова отключился.

***

Сейчас

- Почему ты оказался здесь? - Я умер. Так бывает, что люди умирают. Рано или поздно - неважно когда ты теряешь близких, важно лишь то, что после их смерти наступает кромешная тьма. Это страшно - оставаться в этой темноте одному. - И поэтому ты здесь. - Да. Охраняю его от самого себя. Дети слишком часто забывают, что они все же не одни в этом мире, когда происходит нечто подобное, вот и приходится незримо наблюдать за ним. - А почему мне грубил тогда? - Не знаю. Рефлекс. - Странный у тебя рефлекс, надо сказать. Обидный. - Не жалуйся, Недомерок. А то добавлю. - Я больше тебя не боюсь... В голове внезапно пронесся этот разговор. Глухим ударом вышиб из него все эмоции, полностью осушив, как кувшин с водой осушает путник, не пивший воды несколько дней. Канда провел руками по лицу, делая глубокий вдох. Дыхание постепенно восстанавливалось, но грудь все еще сжимали невидимые тиски обреченности и нереальности происходящего. Его трясло. Он замерз. Охватил себя руками, пытаясь согреться, но видения не давали ему даже вздохнуть. Он снова оказался по ту сторону реальности, но одновременно был и тут, по другую сторону – одна часть его души была с тем неизвестным человеком, которому он объяснял непонятно что, а другая его часть плавала в сознании тут, пытаясь удержаться за эту реальность хрупкими нитями здравомыслия. Канде стало не по себе. Это не его воспоминания. Не его. Но они были настолько реальными, что он до сих пор ощущал на лице холодные капли дождя, обрушившегося на город неукротимой стихией, сметающей на своем пути все вокруг. Бизнесмен откинулся на спинку стула, устало прикрывая глаза и делая вдох. Тук-тук-тук-тук. Его сердце билось, но отчего-то казалось, что будто бы не его оно вовсе – тяжелое, болело при каждом ударе о грудную клетку так, словно тело прошибали острые шипы роз, так не полюбившихся юноше после одного случая, произошедшего еще в университете: тогда он, еще совсем зеленый и юный, решил преподнести подарок девушке, понравившейся ему с первого взгляда, но та лишь посмеялась над ним и его неуклюжестью – да, в свои восемнадцать Канда был жутко неуклюж и носил толстые круглые очки с толстыми стеклами, делавшими его похожим на типичного прыщавого ботаника из американских фильмов. Он до сих пор с болью и ненавистью вспоминал о своем унижении, и рана, кровоточащая только от одних воспоминаний, сейчас открылась вновь. А все из-за этих чертовых воспоминаний... Бизнесмен взял в руки еженедельный отчет своего секретаря о проделанной работе одной из своих фирм, но вместо знакомых цифр и букв видел только огромные кляксы, что по обыкновению оставляют дети, еще не умеющие рисовать. Глаза слипались, и он с трудом держал их открытыми. Словно кто-то накинул на его плечи невесомую шаль Морфея, с помощью которых, по рассказам его отца, тот усыплял офисных работников.

***

Там

- Не смотри вниз. Только не смотри. Он нес ребенка на руках, закрыв глаза и прижимая к себе худое тельце, сотрясавшееся от беззвучных рыданий. Сердце обливалось кровью от того, что он никак не мог помочь ребенку: что бы он ни делал, мальчик продолжал плакать, никак не реагируя на окружающий мир и тех, кто пытался достучаться до него. Юноша, идущий впереди, предложил перенести мальчика в более сухое место – они нашли его в пещере, совсем одного и почти раздетого; ребенок весь дрожал, его кожа посинела от холода, а губы все были искусаны в кровь, а на руке синими чернилами написано его имя – Неа – но из-за дождя, что внезапно обрушился на город, укрытие искать было тяжелее. Им пришлось идти через мост, а он боялся высоты с детства. Сказал своему спутнику, а тот лишь недовольно поджал губы и сдвинул на переносице брови – явный признак недовольства. Но маршрут так и не изменился. Деревянные брусья шатались под ногами, ему было страшно ступать. Страшно не за себя – подумаешь, стометровая высота... Страшно за ребенка, что пришлось нести на руках. Если брусья их не выдержат, и он сорвется вниз, не удержав ребенка и равновесие... Нет, лучше не думать об этом. - Я не смотрю, - повторил он, продолжая осторожно ступать по скользким бревнам. Позади него громыхнуло, парень впереди остановился. По инерции врезался в стоящего, поскользнувшись и едва удержавшись на ногах, уцепившись за рубаху своего спутника. Тот чертыхнулся и вздрогнул, как от удара. А потом взял его за руку, слегка задевая мокрым длинным хвостом своих волос...

***

Он целовал его страстно, наслаждаясь сладостью его губ; словно нектар, сладкие, мягкие и податливые, от них не хотелось отрываться даже на короткий миг. Хотелось пить этот мед медленно, ощущая восторг только от одного осознания, что вот он, рядом с ним, такой теплый и живой, готовый отдать ему все, что попросишь. Зарылся руками в его волосы, притягивая к себе ближе. Спускаясь по спине, ощущая через ткань мокрой рубахи его горячее тело и мечтая узнать, какая же эта кожа на самом деле... Наверное, мягкая. Гладкая, словно шелк. Его партнер застонал в поцелуй, чуть покусывая его губы. Канда облизнулся, ощущая вкус алой крови – чуть металлический и ванильный, он таял у него на губах словно мороженное, но Канде не жалко расставаться с ним – юноша знал, что получит еще. Поцелуи плавно перешли на шею. Он чуть покусывал эрогенную зону своего партнера, наслаждаясь тихими стонами и охами, он сам млел от того, возлюбленный времени тоже даром не терял: тот уже успел стянуть с Юу рубашку, и теперь проводил по кубикам пресса пальцами, вырисовывая то там то тут круги-пирамиды-треугольники, от которых тело трепетало и дрожало от возбуждения. Но этого уже становилось мало. Слишком мало. Напряжение внизу живота скручивалось в тугой узел, он уже был практически на пределе, когда партнер с тихим шорохом опустился на колени, принимаясь за его ремень. Звон пряжки лишил его рассудка. А то, что произошло потом... О, Канда готов был отдать все на свете, лишь бы этот миг не кончался. Неопытные прикосновения к его естеству заводили сильнее, чем что либо, заставляя его стонать в голос. Мальчишка вобрал его до конца, языком проводя по всей длине члена и помогая себе рукой. Было заметно, что это для него – впервые. Канда закусил губу, стараясь не стонать, когда язычок парня прошелся по мошонке. Выгнулся дугой, сжимая плечи юноши сильнее. Тот, подумав, что Юу неприятно, остановился и отстранился, но Канда мигом вернул его обратно, запуская руку в белесые волосы...

***

Сейчас

Шелковые простыни приятно щекотали кожу, чуть холодные и такие нежные, подобно перышку, что случайно выбилось из перьевой подушки и прилипло к волосам, запутавшись в них окончательно, и Канда, не заметивший его при расчесывании, вечно злился от того, что приходилось в ванне тратить время на то, чтобы выпутать его из спутанных волос, выдрав при этом пару волосинок. А это, все же, очень больно и неприятно... В воздухе витал аромат свежеиспеченных булочек из пекарни, что располагалась на конце их улицы – повар каждое утро готовил булочки по новому рецепту, добавляя в тесто тот или иной ингредиент, причем всегда разный: это могла быть и корица, и ваниль, и щепотка горчицы или же гвоздики; и Канда с удовольствием поглощал сдобу, словно это была выпечка его матери, и юноше казалось порой, что он слышит ее тихие шаги на кухне и едва слышное пение – тонкий голосок женщины с доброй улыбкой эхом проносился по пустым комнатам его одинокого жилища, наполняя его энергией жизни и вызывая внутри бурю необъяснимым эмоций, совладать с которыми было практически нереально... Они подобно урагану обрушились на тихий городок, расположившийся в его подсознании, разрушая привычный мир и строя свой собственный, по кирпичикам воздвигая фундамент под ногами на сырой земле его пустоши-души. И все вокруг забывалось – он не помнил ни своего имени, ни одного момента из своего прошлого – будто бы чистый лист в тетради первоклассника, только открывшего принадлежность для правописания: готовый совершить первое действие, он уже начертил линию, ровную и тонкую, чтобы написанное смотрелось красиво; делал первый мазок чернил и осторожно наносил краску тонкой кистью. Кисть эта до сих пор висела у Юу в комнате, скрытая за тонким стеклом рамки, подаренной его младшим братом на одиннадцатилетние... Резкий писк компьютера заставил его открыть глаза. Кажется, он задремал, раз ему мерещиться подобное. Канда тяжело вздохнул, отгоняя не прошеные мысли и воспоминания, запирая их на замок в своей памяти. Ему нужно было вернуться к работе, проверить еще отчеты по фирмам, а потом уехать на строительную площадку нового торгового центра, располагавшегося в другом городе. Поэтому эти ненужные обрывки из прошлой жизни сейчас ему были не совсем нужны. Прошлое должно оставаться в прошлом. И точка. Желательно, жирная. Размяв затекшую шею, юноша поднялся. Накинул на плечи черный пиджак – в помещении резко стало холодно, и он машинально бросил взгляд на кондиционер: вроде бы работает – стряхивая невидимые пылинки на пол, покрытый бежевым ковром, больше смахивающим на циновку. Сделав заметку, что нужно напомнить секретарше, чтобы та вызвала ремонтника или просто специалиста в подобных делах, черноволосый направился в конференц зал забрать кое-какие бумаги, оставшиеся там после заседания совета директоров, на котором Канда чуть не уснул – настолько муторно и скучно его заместитель вел собрание, утомив не только босса, но и половину тех, кто присутствовал..

***

Сейчас

Они смотрели друг на друга пристально, один чуть прищурившись, другой с испугом, но каждый узнал в стоящем человеке своего палача. Все верно. Их странные сны, больше похожие на бред сумасшедшего человека, вновь всплыли картинами-воспоминаниями, захлестнув с головой, что не осталось сомнений в том, что стоящий человек – судья их собственного здравого смысла. Тихо работал починенный кондиционер, чуть разбавляя возникшую тишину. Канда ослабил узел галстука, ставшего в миг удавкой, прошел в комнату, но сесть в одно из свободных кресел так и не решился. Чего-то боялся, наверное. Аллен напряженно следил за каждым его движением, словно хищник, поджидающий свою жертву – вот она, вышла из своего убежища, осматривается, но не видит явной опасности, затаившейся в ближайших кустах, и хищника повело от предвкушения. Руки нервно подрагивали, отчего дрожал, будто бы в помещении резко стало холодно. Аллен зажмурился. А потом накрыло уже обоих...

***

Там

Они не здесь. Не в той ужасно круглой комнате с удушающей тишиной, что готова убить только одним взмахом невидимой волшебной палочки. Они в жарко-натопленной комнате, находящейся на втором этаже особняка. Окна зашторены, кровать разложена, подушки разбросаны по всей комнате в беспорядке – то на кровати, то на полу, то на старом кресле бордового цвета. Смятые простыни, они мокрые от пота и от их желания; мешаются, и Канда отбросил их в сторону, покрывая тело своего любовника новыми поцелуями. Аллен. Он рядом, весь в нетерпении и с горящими глазами. Зрачки расширены, и серая бездна полна новых вкраплений черного цвета – Канда теряется, когда начинает смотреть в них. В полумраке комнаты кожа Аллена казалась янтарной, мягким золотом, ароматным медом, такой нежной на ощупь, и у Юу перехватило дыхание от сравнений. Бился пульс под кожей – коснулся его случайно, а обжегся навечно. Его волосы пахнут спелой пшеницей, и он не удержался – зарылся в них носом, вдыхая этот пьянящий аромат. Целовал до отметин шею, бьющуюся жилку на виске, слизывая соленые капельки пота, обвел руками его худые плечи, чуть царапая спину, и спускался ниже, к бедрам, наслаждаясь стонами и просьбами не останавливаться. Аллену было хорошо. Он выгибался под этим горячими прикосновениями, подставляя тот или иной участок тела, жаждущий внимания, и уплывал по теплой молочной реке к воротам запретного Рая. Когда Канда прикоснулся к его соскам, Аллен не выдержал – вскрикнул, закрывая рот рукой и заглушая рвущиеся наружу крики восторга. Он в нем, Уолкер чувствовал это отчетливо. Такой большой и горячий. Терпкий вкус на губах дурманил голову лучше самой хорошей выпивки, и Канда с удовольствием пил этот напиток. Снова и снова. Выходя практически до конца, а потом вбивая Уолкера до скрипа кровати. Раз за разом вызывая у того приятную дрожь, заставляя того сжимать пальцы на ногах. Медленно, чтобы они оба запомнили, каково это – вот так вот, близко, тело к телу, кожа к коже, словно одно целое. - Ты идиот, - шепчет Аллен, выгибаясь и шипя от особенно глубоко толчка. – Сильнее, - просит он, сжимая ягодицы Юу руками. Канда исполнил все его просьбы. Продолжая смотреть в глаза и целовать его всего: губы, кусая до крови, лицо и подбородок, шею, чуть прикусывая кожу и на груди, эти руки, переплетенные пальцы. Это слишком интимно, пошло, и говорить об этом они пока еще не готовы. Кончили почти одновременно, упали на сбитые простыни, пачкая их в который раз, и Аллен взял его за руку, прикасаясь к ней губами, шепча что-то непонятное. В груди разлилось что-то теплое, хрупкое, такое, что Канда никому не покажет. Никому, кроме Аллена. Тому можно все. Даже перевернуть Юу на спину, зарываясь тому в слипшиеся прядки волос, а потом уже от действий Уолкера Канда снова уплыл в нереальность... - Канда... *** Модель этого мира слишком переменчива. Как людские воспоминания, распадающиеся на тысячу маленьких осколков, стоит только небу забрать к себе обладателя столь хрупкого сокровища. Сегодня мир один, готовый уничтожить каждого, кто восстанет против системы и выйдет из тени, но быстро сойдя со сцены, затонув бумажным корабликом, пустившегося в плавание по узкой речушке-луже вдоль большой улицы к водостоку. На пути у этого кораблика множество препятствий и все они слишком опасны, чтобы плавать в одиночку – всегда нужен тот, кто подстрахует тебя в тот или иной момент. По обрывкам сна он может найти тебя в этой луже, а потом сберечь от всех невзгод и укроет теплым и пушистым белым крылом. Подобно ангелу-хранителю. Завтра же мир совсем иной. С меняющимися красками, словно рисунки маленького ребенка, что живет один в огромном пустом доме. Ребенок следит за спокойствием этого мира, сводя друг с другом потерянные души, иногда используя не совсем привычные методы. Может заставить тебя оказаться на другом конце Света, одного и посреди пустыни, а может кинуть в объятья красивого незнакомца с длинными черными волосами, собранными в хвост атласной лентой красного цвета, что ты видел в своем сне. Ты расскажешь ему идиотскую историю о том, как видел во сне еще и маленького мальчика, что рыдал о того, что бросила его бабочка. Незнакомец поднимет иронично свою бровь, совсем не подав виду того, что это воспоминание – его собственное; он просто чуть ухмыльнется, и тебе покажется это знакомым. Таким родным, что, не выдержав, ты подойдешь ближе, коснешься его волос и щеки, а потом... ...обернешься, и снова окажешься посреди закрытого пластмассового купола. Но уже не один. Вместе с маленьким мальчиком, с его отцом, держащим ребенка за руку. Они ждут только тебя, зовут отчаянно, протягивая руку. И ты пойдешь, потому что выберешь только этот мир. Тот жестокий мир без них тебе уже не нужен. Ты в тех шумных улицах потерянный обитатель, и глядя на обугленное небо в сером пепле туч, ты поймешь, что так нужно было поступить с самого начала. И вовсе не обратишь внимания на валяющуюся газету в урне, бросающейся в глаза своим большим заголовком: «Пациент психиатрической больницы напал на владельца сети брокерских фирм. Что будет делать корпорация без Канды Юу?» Тебе это не нужно. Ты знаешь, что твоя потребность заключается не в этом. А завтра мир снова примет свою изначальную личину.