***
Cornfield Chase — Piano Version (Hans Zimmer, Javi Lobe)
Сокджин никогда не был готов к такому. За маленьким окном со старыми деревянными ставнями колыхался прозрачно-серый пейзаж, окрашиваясь в краски темной поздней осени. Ежедневно становилось холоднее не только от смены сезонов, но и от приходящих событий. Птицы перестали петь за окнами более года назад, лишь навзрыд кричали, срываясь в диком танце в серое тяжелое небо очередной раз. В грязное окно, которое никого не заботило помыть, выглядывать не хотелось, навивая себе грусть в очередной, страдая от ледяного мира. Он был молодым парнем, который никогда не думал, что жизнь так неожиданно обернется для него. Ким учился на повара ещё долгие полтора года назад, не в силах даже подозревать о приближающемся. Его родители всегда поддерживали выбор, а молодой, на тот момент, юноша следовал за своей мечтой стать шеф-поваром где-то в центре города, куда приезжают много туристов, отправляясь самому куда-то однажды, чтобы исследовать мир. Он отправился — на фронт. Война пришла неожиданно, в четыре часа утра, громкими сиренами и пронзительными свистами пролетающих то ли ракет, то ли самолетов. Он тогда не разобрался, когда мама трясла его заспанного после ночной учебы за конспектами, крича о атаке на родной город. Война ударила по самому близкому, отправляя несамостоятельного парня далеко от дома, не спрашивая, желает ли он этого. Джин в первое время очень выделялся в полку, ведь выкрасил совершенно недавно, без осознания наступающей войны, волосы в жгущий глаза рыжий цвет. Среди студентов он был в моде, среди солдат — нетрадиционной ориентации. Его избивали, но он думал, что это нормально — это война. Через полгода адской жизни в казармах с такими же юными, до жути обозленными в отличии от него, парнями, его в итоге отправили на местную кухню, в другой батальон, когда одобрили мужскую заявку после долгого рассмотрения. Ким не думал, что они вообще рассматривали, а, возможно, лишь случайно наткнулись, когда тот уже потерял надежду, обзаведясь травмами и новыми неприятными навыками для поля боя. Его не выпускали на битву, так как он был в четвертой линии с остальными яростными солдатами, но рыжего парня это не тревожило. Он всё ещё живой, с слегка заметным шрамом на щеке от нападения коллеги, который пытался его проучить. Сокджин был добрым и чересчур мягким, — точно не для войны выращенным — что терпел все издевательства, ведь доблестно верил в слова нависающих над ним парней: «станешь мужиком». Он молча терпел, собирая лохмотью с земли или умывая кровь вперемешку с грязью с лица. Война для него оказалась адом даже со своими земляками, тогда парень задумывался: какие же его враги? Сейчас он сидел на небольшой кухне, где он и ещё двое веселых парней, которые не издевались над ним, готовили приемы пищи для всех. Краска для волос, которая была куплена ещё в довоенное время, оказалась чересчур стойкой, оставив тусклый рыжий цвет даже через год нанесения. Потускневшие волосы хорошо сочетались с его глазами: они больше не боялись выстрелов и бомб, но всё так же боялись собранных тел в кучу, которые остыли. Он никогда не забудет, как горько хоронил своих братьев по полку и отряду, которые были такими же юными. В глазах стоит такая же печаль, как и погода за грязным окном. Сокджин себе обещает помыть снаружи этот крохотный портал из душной кухни в страшный реальный мир. Готовя обеды из самых обычных продуктов, которые были для первой необходимости, Ким умел отключать жужжащие мысли, в поисках которых он не был силён. Он не мог их догнать, остановив, так и продолжая навязчиво ментально болеть, не в силах справиться с самим с собой. Страшные вещи несёт за собой война, ведь никогда не оправится от потери части тела или эмоциональной травмы, которая следует по пятам ежедневно, грубо наталкивая на события из прошлого, отчего парень трусился в слезах по ночам в холодном душе. У Сокджина были не худшие условия, поэтому ему было грех жаловаться: на передовую линию парня не отправляли, так как он стал полевым поваром, за полгода став главным в полке работником кухне, что получил совершенно крохотный, зато свой деревянный дом, в котором из ценных для души вещей был лишь гребень, который ему всунула мать на прощание около военного поезда в день отбытия на фронт. Он был полностью жемчужный, классический, но дорогой, как и прививала парню его родная мать вкусы с раннего детства. Он ни разу не написал письма домой, но и ни разу не получил, после известия про бомбежку родного района через неделю, как его мобилизировали к полю боя. Ему было страшно знать, что потерял самое главное в жизни, что было, лишь тоскливо рассматривая до боли знакомый гребень каждую ночь, давясь глухими слезами. Многие парни с его отряда носили кулоны или получали письма от любимых девушек, невест или жён, но Ким никогда не был заинтересован в отношениях. Ему все говорили, шутливо тыкая в бок, что он чересчур зациклен на учебе в мире до войны, а в полке избивали за придуманный стереотип. Было больно больше морально, особенно, когда он задумывался, а что, если они все вокруг правы? Он никогда не видел привлечения внимания для себя ни в одной девушке, но часто рассматривал строгих и статурных мужчин в костюмах в прошлой жизни до того, как все стали носить камуфляжную одежду. На кухне было тепло, поэтому молодой парень никогда не носил что-то теплее футболки болотного цвета, которую выдавали в лагере. Он уже закончил с порциями для ужина, в ожидании солдат, которых надо кормить после длительно-изнурительного дня. В этом лагере Кима любили, не позволяя никому даже подумать над рукоприкладством. С ним часто болтали обо всём и ни о чем после обедов или ужинов, иногда выпрашивая дополнительную порцию, а он мог незаметно совать булочки, над которыми возился днём. Он понимал их — многие ещё дети, а он, хоть и такой же, повидал многое за коротко-долгий год мучительной жизни. Ким ожидал уставших парней и мужчин, которые будут улыбаться перед ним на раздаче, обсуждая прошедший день. Но больше он ждал нового командира, который относился к нему с особым трепетом, а младший всегда старался подсыпать больше в порцию, якобы безмолвно благодаря. Их командир появился лишь около месяца назад, но мужчина уверенно заслужил стойкую и волевую репутацию среди солдат. Он был достаточно молодым, — чуть больше за тридцать — но был полковником, из-за чего Сокджин всегда раздумывал, что же он сделал, чтобы получить это звание? Он был уверен, что полковник Ким был достаточно жестоким и мог быть даже бессердечным, когда это касалось войны, но он видел его глубокие глаза, окруженные улыбчивыми морщинками, и ямочки на щеках, когда он смеялся. Этот человек не может быть монстром. На раздаче сегодня повар стоял лично, желая зарядить и зарядиться от военнослужащих, которые точно ломаются под напряжением страха и ответственности за жизни миллионов. Он насыпал железным половником кашу с кусками мясо, которые так старательно сегодня делал вкусными, ведь он не зря учился в колледже на специальность, связанную с едой. Солдаты всегда его боготворили и благодарили за то, что они не ели сухой паек, ведь мужчина готовил, вкладывая душу, стараясь этому же научить своих двоих помощников по полевой кухне. Возможно, он именно из-за этого и стал старшим поваром, ведь его отряд не давился непонятной стряпней. Солдаты были, как всегда, до жути приветливы, в ожидании долгожданной еды, заводя разговор, пытаясь выпросить увеличенной порции, но Сокджин умел быть, хоть и шуточно, но строг, отгоняю юношей от окошка раздачи. Ему нравилось наблюдать за тем, что даже в страшные времена, люди могли находить просвет хорошего любыми способами, выгрызая кусочки счастья прямо около поля боя. Позитивная иррациональность: люди способны быстро привыкать ко всему. Иногда, мужчину кидает в холод от мыслей, что они привыкли к войне; пробегает табун мурашек от вида того, как обыденно могут хоронить люди своих товарищей. Ему страшно, как война забрала обычное значение обычного, ведь он больше не боялся умереть, не видя, за что или кого цепляться в кроваво-холодном мире, где брат идет на брата, стреляя в упор. Он видел страшные картины, которые проявляются в его кошмарах, практически ежедневно, ведь даже мятный чай не помогает спокойнее отойти в царство Морфея на пару часов ночного сна. Он видел, как умирают невинные дети, которые снятся ему после с изуродованными гримасами в крике, обвиняющие лично его, или то, как небо становится кроваво-красным, где больше нет жизни, а любимые фиалки, стоящие на кухне в его полевом доме, моментально увядают, словно холод их убил. Холодный пот его сопутствует каждое утро, когда он отключает дрожащий будильник около головы, ведь он не в силах самостоятельно сбежать из страхов во снах. Когда Сокджин видел таких же молодых парней рядом с ним на фронте — ему становилось противоречиво тяжело. Одна его часть думала, что он совершенно не один, кто проходит через страшные события, но половина громко кричала о том, что они беспомощны и не бессмертны, отчего страшно было смотреть на уставших юношей каждый день в полевом лагере, в ожидании либо своего часа, либо в ожидании писем из коммуникации. Парень понимал, что не только ему плохо в этом мире — и не ему хуже всех. Один за других проходили солдаты, измученно улыбаясь повару на раздаче, стараясь не терять позитивный настрой и веру в самих себя, а внутри каждого сердце сжимается и разрывается от адской боле принесенной страшным делом войной. Запасы у них были лишь первой необходимости для питания, а военному повару было слишком жалко людей, которые забыли о нормальном стиле жизни, что боялся каждый раз за готовкой недосолить или сделать недостаточно вкусным, ведь это всё чем он мог сейчас помочь. На поле боя Ким бы никогда не пошёл — в жизни не убил бы даже насекомое, что уж говорить о живых людях. Чересчур милосерден, но от осознания, что у врагов есть такие же семьи и жизнь, из которой их вырвали, заставило бы его опустить автомат из рук. Но он ненавидит войну. Задумавшись о своём, он в конце раздачи замечает подходящего изнемогшего командира, который носил такую же фамилию, как и Ким. Статный мужчина был в ответе за всех в этом холодном помещении, стараясь подавать устрашающий и серьезный вид, чтобы воины были на максимуме для защиты своей земли. Сокджин иногда, в своё редкое на войне свободное время, наблюдал за тренировками солдат под руководством крепкого и волевого командира, он им восхищался. В начале, когда парень с тусклыми рыжими волосами, обучался самообороне тоже под руководством капитана Кима, он не замечал всей той холодности, о которой говорили солдаты, вспоминая темноволосого мужчину с короткой стрижкой. Позже он понял, что Намджун — незаметно для себя Ким выучил и имя главнокомандующего в лагере — слегка таял с ним, создавая более непринужденную атмосферу между ними. Для Джина понятия непринужденной атмосферы не существует больше года, но относительность присутствует до сих пор, меняя многие обозначение, словно раскручивая на 180 градусов за раз. Когда старший мужчина и по возрасту, и по чину учил использованию некоторого оружия, Джин не смог забыть его теплые руки, которые мягко указывали на его ошибки, лично поправляя неправильное положение. Для войны он старался искать положительные моменты, чтобы окончательно не сойти с ума. Они относительно были близки, по крайней мере, Намджун подпустил его ближе, чем любого другого на точке у фронта. Сокджин всё ещё помнил, как пристально добрые морщинистые глаза рассматривали его, когда тот помогал бинтовать окровавленную ногу после боя, словно для лейтенанта это было обычным делом. Рядовому повару тогда было сложно взять себя в руки, переставая непрерывно трястись от вида ранения с кровью, долго мучаясь кошмарами. Он как сейчас помнит, что все полевые врачи были заняты настолько, что лишь втиснули в руки повара аптечку для первой помощи, оставив с капитаном Кимом наедине. Старший мужчина, ослабленный от потери крови и ушедшего из крови адреналина, всё равно брал на себя практически всё, командуя наложением бинтом и извлечением крупнокалиберного патрона, который чудом не разорвался в нём. Джин тогда долго вымывал руки от чужой крови, в холодном поту и с заплаканными лицом, возвращаясь обратно к командиру колоть морфин, чтобы облегчить бесконечную боль. Намджун тогда уснул, зажав более нежную руку повара в своей, словно ища ласку и тепло в таких страшных условиях. Джин тогда долго безмолвно всхлипывал, боясь то ли разбудить темноволосого, то ли показаться слабым. На войне постоянно, беспрестанно всё болело, разрываясь метафорическими пулями изнутри. Страшные события оставляют отпечаток на всех, за что рыжеволосый пообещал себе хоть умереть, но не дать боли повториться в этом мире. Вспоминая пройденное время с командиром, Джин мило улыбнулся, робко узнавая о новостях и общих вопросов про день. На ответы про «нормально» юноша хмыкал, позабыв, что такое нормально вечность назад. — Я уверен, что ты приготовил как всегда шедевр, — Намджун улыбается одними глазами, но для парня такой ласки хватает, чтобы залиться краской и желать скорее спрятаться. — Вы мне каждый раз это говорите, — Джин отвечает милой улыбкой, которую даже в прошлой жизни никому не дарил. — Вы меня смущаете этим ежедневно, капитан Ким. — Тогда я придумаю другой комплимент. Когда мужчина забрал тарелку с едой, приготовленной смущенным рыжеволосым юношей, они улыбаются про себя. Война многое забирает, но им она дала что-то другое и бÓльшее. В тот момент, когда Сокджин спасал ногу мужчины после битвы, оставаясь на ночь с переплетенными руками, он много думал о том, что не так с другой любовью? Почему его избивали менее полугода назад сослуживцы за то, какой он на самом деле есть? Возможно, все ответы крылись где-то глубже, на генетическом коду, но и, возможно, что на генетическом коде заложено то, что нельзя было изменить в Киме. То, как он улыбался в ответ на глаза с морщинками, которые каждый раз хвалили его обеды. То, как он молча приносил по ночам немного вкусного для лейтенанта, который проходил реабилитацию после глубокой и страшной раны. Джин отходит обратно вглубь здания, пряча свой румянец в слабоосвещенной кухне. В окне всё так же потускневший пейзаж, который, кажись, не менялся с прошлого года, оставляя весь мир в холоде и боли от адских битв, на которых гибли не лишь десятки, а сотни или тысячи. На следующее утро, Ким проснулся от громкого стука в двери где-то на далеком первом этаже крошечного дома. Он не одевался по пути, ведь привык ежедневно усыпать в одежде на случай экстренной ситуации, он ведь на войне, что никогда больше не забудет. Бросая короткий взгляд на механические часы и замечая лишь пять утра, в голову скребутся пугающие мысли, полностью овладевая рассудком, что заставляет его ускориться, перепрыгивая за раз пару ступеней старой лестницы. — Сокджин? Ох, — на пороге стоял капитан Ким, с видно уставшими глазами, который обводил взглядом заспанного и испуганного юношу, вылетевшего к нему вниз. — Я совсем со счета времени сбился, — мужчина глянул на свои наручные часы, тихо выругиваясь себе под нос и добрыми глазами посмотрел на парня с остатками рыжего пигмента в волосах, которые неуклюже сбились, пока тот метался во сне от кошмаров. — Прости, я думал, что уже утро. — Капитан Ким, что-то случилось? — С некоторым испугом спросил молодой парень, поджимая губы от предрассветного утреннего холода. — Я пришёл… Э-э, — взрослый мужчина выглядел растерянным, каким младший его никогда не видел. Он вытянул руку, спрятанную из-за спины, в котором был небольшой сверток, и, параллельно говоря и не поднимая слегка испуганных глаз, развернул его: — Я попросил привести фиалки, я помню, что ты их любишь, их так долго отправляли сюда, ну ты сам понимаешь… — В руках оказался небольшой горшок с белыми фиалками, которые и правда любил юноша. — Прости, что заставил ждать и волноваться этим утром. — Это мне? — Неверующе спросил тот. — Но за что? Сокджин секундно просиял от неожиданного подарка, совершенно теряясь от неожиданной заботы. Для него было море боли в черном мире, погрязшем в смертях и убийствах, а лейтенант оказался его маленьким лучиком света, по которому он так скучал, хватаясь за него, как за живительную соломинку. Его сломали события, которая следуют за ним целый год, но он почувствовал отреченности от всего мира, стоя на пороге старого дома, вглядываясь в глубоко тепло-темные глаза, которые продолжали улыбаться лишь ему. — За всё, — Командир прочистил горло. — За то, что ты был рядом, когда меня ранили, — воспоминания давались тяжело для Кима, но при мысли о хлопочущем парне, ему становилось легче, не так погрязая в собственной боли, которая постоянно граничит с безумством. — За то, что ты мне всегда докладываешь больше порции, я заметил это, — Джин смущенно поморщился, будто ребенок, которого словили на лжи. — За то, что ты остаешься чем-то живительным в этом мертвом мире. — Но, капитан Ким, я не могу взять его, — Сокджин был до жути тронут словами старшего, которые словно вытащили его из беспросветной тьмы длинной в год, но он старался держаться, не падая лицом в краску от неожиданности и чувственной заботы. — Их же сейчас вообще невозможно достать, да и вообще… — Это мой приказ, Сокджин, — без капли строгость, а больше с забавлением почти шепотом проговорил Ким. — И для тебя я Намджун. Но только, когда никого рядом нет. — Мужчина в форме протянул ему в руки небольшое растение, которое дарило тепло лишь своим видом в сером и холодном мире. — Отдыхайте, Сокджин, и простите, что я Вас сегодня напугал. — Тебя, — держа в руках горшок, Джин с неловкостью ответил. — На ты. Он видел, как настоящая улыбка командира расцвела на измученном лице, словно цветок в летний день. Их сердца забились в бешеном ритме, ловя секунды счастья, которые они могут больше никогда и не почувствовать. Намджун боялся, что рыжеволосый его неправильно поймет и его посадят за нетрадиционные взгляды, ведь его начальство ненавидело всех. Но он видел это тепло в глазах младшего, от чего захотелось снова жить, будто он наполнил его легкие воздухом. — И ты, Намджун, отдохни, пожалуйста, — прощался неловко переминающийся на крыльце парень. Добавив: — это самый дорогой подарок в моей жизни. В тот день на кухне появился новый оберег в виде белого распустившегося цветка фиалки, который вызывал улыбку лишь от малейшего взгляда на подоконник, а вид за окном не казался уже настолько вражеским. Джин вышел для мужчины амулет на платке, который передал ему пару дней после, когда увидел, как на обеде капитан бережно рассматривает специальные узоры, которые были созданы для защиты военного простым поваром. Они встретились взглядами, добрые глаза командира безмолвно благодарили, словно он дал ему новую жизнь, а для Джина это значило целый мир. Но им стало сложнее отпускать друг друга куда-либо для защиты родины, ни цеплялись умоляющими глазами друг за друга каждый раз, когда лейтенант покидал лагерь. Тогда и Ким начал молиться, до этого отрицая существования Всевышнего. Иногда старший пробирался в относительно свободные вечера на кухню к старшему повару, который заранее отпускал своих помощников, дарив долгие сокровенные разговоры за кружкой крепкого черного чая при тусклом свете темноволосому мужчине. Они были из разных миров, но чересчур похожи. Они были такими разными, но могли говорить ночи напролёт о своём, скрываясь от жестокого и непонимающего мира в своём маленьком помещение, которое давно пропиталось жаренным маслом. После тяжелого боя спустя пару недель Намджун практически вбежал в дом младшего, прося его о свидании. Откровенно, безоговорочно, он просто взял и оголил свои чувства, выкинув главные карты. Джин тогда застыл в изумлении, не веря ушам, всё ещё цепляясь за добрые глаза, от которых было тепло лишь в помещении. Он тогда согласился. На улице холодало с каждым днём сильнее, а ночью отметка температуры могла сильно перевалить за минус, но они отправились на опушку леса, где не было видно ничего, помимо звёзд. Капитан нёс термос с горячим чаем, который заранее приготовил рыжеволосый, кутаясь в большую военную куртку. Они долго молча смотрели на небо, не представляя, когда же оно станет мирным. Вдали слышались выстрел и взрывы, но они уже даже не дергались, отвратительно привыкнув к ужасным событиям. Где-то далеко, возможно, убивали людей, но где-то тоже далеко, матери давали жизни новым душам, что практически утешало молодого парня. Ему было сильно больно терять даже незнакомцев. Небо было приторно чистое, на удивление, над ними даже не единый самолет или ракета не пролетела за время, проведенное на спиленном дереве на опушке. Они много молчали, копаясь в себе, раздумывая о новой жизни в военное время и об их неправильных чувствах, которые не должны были вспыхнуть, но любовь не ждёт, не поддаваясь объяснениям о гендере человека. — Небо сейчас спокойное, — мечтательно проговорил младший, отхлебывая немного терпкого чая из массивной кружки от термоса. Он мечтал о таком небе всегда, чтобы можно было вернуться к жизни в другом мире и другое время. Мирное. — У нас есть информация об атаке в ближайшее время, — тихо, тише шепота отчаянно повернулся командир к опечаленному парню. Они слышали такие новости множество раз, каждый раз которые заканчивались для некоторых солдат печально. В горлах стал ком. — Почему? — Почему мы получили информацию? — Удивленно спросил мужчина. — У нас же ещё есть разведка… — Почему люди убивают друг друга? — Вопрос рыжего юношу мучал множество ночей и дней, оставаясь за пределами возможности ответить. Он думал, что слишком молодой и глупый, чтобы понять жизнь и причины, в искреннем ожидании наконец-то получить ответы от человека, который практически всю свою жизнь посвятил военной жизни. — Я не знаю, Джин. Поникший младший юноша не переставал рассматривать лицо лейтенанта, которое освещали лишь яркие звёзды над ними, точно желающие, чтобы мир наконец-таки успокоился. Он верил, что им было тоже очень больно. Намджун хотел разделить внутреннюю боль парня, который был не безразличен ему, но он казался настолько крошечным, что малейшей прикосновение могло бы ему навредить. Темноволосый Ким аккуратно коснулся тыльной части ладони своею, когда тот вздрогнул от неожиданности, но не отдалился, лишь протянув холодные пальцы, медленно и настороженно переплетаясь с чужими более грубыми. Говорить было страшно, а молчать ещё ужаснее, но в голове было чересчур много вопросов, чтобы говорить, создавая пустую воронку, но им и не нужно было, ведь они молча цеплялись за знакомые черты лица, пытаясь никогда не стереть их из памяти, запоминая каждый взмах ресниц вдвоем. Они были спасательными жилетами друг для друга, но никто не знал, что для них уготовлено судьбой дальше и как кукловод над ними поведет себя, отрезав нити. Они боялись остаться одни, покидая друг друга на произвол судьбы, поэтому очень медленно и правильно притянулись к губам друг друга, выдыхая прозрачные облачка пара от низкой температуры. Они долго были в объятиях друг друга, всё не в силах накрыть губами чужие, разглядывая радужки в глазах и выискивая ответы на свои сокровенные вопросы. Они больше ничего не знали, оставаясь одни у друг друга, когда старший, наконец-то набравшись смелости, коснулся чужих нецелованных губ. Они были робко-настойчивыми, словно прощались, но боялись привнести хоть лепту боли в их таинственно-секретный поцелуй, ведь натерпелись они сполна. Оторваться тоже было страшно, будто их заберут у друг друга даже на темной лесной опушке, где они лишь друг друга. Намджун вкладывал всю свою неприсущую нежность, заботясь об младшем во всех смыслах, заставляя в их нижней части животов трепетать бабочек. Воздух закончился у них немного позже, но они остались вдвоем, прислонившись лбами к друг другу, не в силах отвести или закрыть глаза, хватаясь ещё за секунды интимных моментов, которые делают их по-настоящему счастливыми. — Когда всё закончится, — проговорил мужчина, когда держал в объятиях младшего, стараясь отдать всё своё тепло от тела ему. — Я украду тебя. — И мы уедем далеко-далеко? — Вопросительно-неверующе глянул парень на человека, который давал ему ежедневную порцию надежды. — И будем счастливы, как никто другой. И они верили. Они сидели на коре дерева во время войны, обнимаясь, пытаясь словить хоть унцию радости в прогнившем мире. Вдали слышалась перестрелка, но они знали, что где-то так есть и будет счастливая жизнь. Больше не было страшно, ведь они есть у друг друга, и всё точно скоро наладится.