Французско-хорватская дипломатия

      Погода — дама капризная, талант к истерикам был у неё в крови. А сегодня она разыгралась ни на шутку, показывая весь свой характер. И поддавшись на её провокации, небо тоже решило повредничать и, спрятав солнце, наслало на столицу Бельгии и близлежащие города настоящий снегопад. Поэтому в брюссельском аэропорту, располагавшемся в городе Завентеме, были отменены все внутренние и международные рейсы.       Сидевшая в VIP-зале Марин Ле Пен взглянула на информационное табло, на котором напротив рейса «Брюссель — Париж» продолжала красоваться надпись о том, что вылет задерживается на неопределённое время, и тяжело вздохнула. В Брюссель она прилетела несколько дней назад для закулисной встречи с несколькими лидерами других государств, а также, чтобы принять участие в саммите. Там её выступление произвело настоящий фурор. Она всегда использовала в речи короткие, ёмкие фразы, в которых смысла было гораздо больше, чем в длинных речах других политиков. Их выступления состояли из красивых слов, громоздких предложений и витиеватых оборотов, но были абсолютно лишены смысла. А главное — души. Словно они соревновались друг с другом в конкурсе красноречия, а не боролись за голоса избирателей. Марин же придерживалась мнения, что хороший политик должен отличаться делами, а не словами. Но и словесное отстаивание своей позиции являлось немаловажным аспектом политической деятельности, и Марин превратила это в искусство. Она самоуверенно говорила о будущем Франции и своей роли в нём, словно бросая вызов всему миру и судьбе — мол, попробуйте, остановите меня!       Сегодняшнее успешное выступление пьянило и кружило голову, но осознание, что это всего лишь небольшая победа в затяжной войне, отрезвляло. А в большей степени раззадоривало и подстёгивало двигаться вперёд. Вот только отмена рейса и невозможность вовремя улететь домой омрачили её приподнятое настроение. Опустив глаза, Марин увидела своё отражение в тёмном экране телефона: утомлённый взгляд, плотно сжатые губы. Она провела ладонью по лицу, словно пытаясь снять намертво въевшуюся в кожу грустную маску, и вместо неё надела медицинскую.       Она уже не знала, чем себя занять: и читала Бодлера, «Цветы зла» которого всегда носила с собой в сумке, и слушала Равеля, чья музыка придавала ей бодрости, и просматривала свои социальные сети. Но время тянулось предательски медленно.       Достав из сумки пачку сигарет, Марин сняла с неё целлофановую плёнку. Женщина залюбовалась ровным рядом стройных сигарет и, поразмыслив, выбрала одну. Вдохнула манящий аромат табака, но заметив висевшую на стене табличку «Курение запрещено», спрятала сигарету обратно.       Марин оглядела пустой зал, в котором помимо неё, сопровождающих её охранников и обслуживающего персонала аэропорта, не было ни одной живой души, и скучающе взглянула в панорамное окно. Облака самых причудливых форм лениво передвигались по бескрайним небесным просторам. И шёл снег... Его было так много, словно кто-то, не переставая, вытряхивал его из огромного мешка, и он превращался в пушистые белоснежные сугробы. Наверное, и Марин у многих ассоциировалась с подобной непогодой. Такая же холодная, опасная, неприступная. Все считали, что в её взгляде лишь колкость и лёд, от которых бежали мурашки, что в лица своим оппонентам она швыряет ледяное крошево в виде слов, и что метель бушует в её душе снежными вихрями. А Марин не собиралась никого переубеждать.       — Здравствуйте, мадам Ле Пен! — Мужской голос с безупречным французским раздался совсем рядом, и Марин словно очнулась после зыбкого полусна, в который была ввергнута монотонной картиной за окном. — Могу ли я к вам присоединиться?       Марин бросила беглый взгляд на свободные столики и озадаченно посмотрела на источник столь нежелательного шума.       — Мой рейс тоже отменили. А в компании ждать посадки будет не так утомительно. — Мужчина пожал плечами, предугадав её вопрос. — Я...       — Я знаю, кто вы, месье премьер-министр. — Даже несмотря на то, что на нём была медицинская маска, Марин была уверена, что перед ней стоял премьер-министр Хорватии Андрей Пленкович. — Присаживайтесь.       Андрей сел в кресло напротив, а его охранники расположились на диване, неподалёку от охранников Марин. Сама Марин уткнулась в книгу, всем видом показывая, что на задушевную беседу она не настроена. Она всегда крайне неохотно шла на контакт с незнакомыми людьми. Ведь новое знакомство могло перерасти в более тесное общение, а Марин считала, что сближение с кем-то обязательно закончится для неё болезненным расставанием и очередным рубцом на сердце.       — Хотите печенье? — участливо поинтересовался Андрей, игнорируя её недоброжелательность и нежелание разговаривать.       — Пахнет цианидом. — Она покосилась на коробку с затаённым подозрением.       — Вообще-то миндалём, — усмехнулся он, уловив в её взгляде оттенок недоверия.       — Воздержусь, — скупо обронила она и вновь вернулась к своему занятию.       Андрей устремил всё своё внимание на телефон, но всё же периодически бросал в сторону Марин прицельные взгляды. А она старалась сосредоточиться на чтении, но к каждой строчке приходилось возвращаться по несколько раз.       — Я могу узнать причину столь пристального внимания к своей персоне? — Она говорила прямо, как и всегда, но подчёркнуто-вежливо.       — Хотел поздравить вас с успешной речью, которая очень отличалась от речей остальных политиков, — искренне ответил Андрей. — Возможно, потому что вы женщина.       — Я никогда не делала на этом акцент. Меня всегда называли дочерью дьявола, если не самим дьяволом. А дьявол не мужчина и не женщина. Никому не было дела до того, что я женщина, даже феминисткам. — Это должно было звучать, как претензия или обвинение. Но вышел лишь обречённый вздох. — Да и я сама считаю, что нужно судить о человеке по его способностям, а не по половому признаку. Роль мужчин в политике очень преувеличена. При том ими же самими. Для большинства мужчин политика — это просто возможность перестать играть солдатиками и начать играть людьми. — Неприкрытое раздражение сочилось из каждого её слова, уже готовое вылиться во что-то большее.       — А что значит политика для вас? — полюбопытствовал Андрей.       — Политика — это моя жизнь. Она течёт по моим венам. — Её голос звенел сталью.       — Ваша речь была неординарной и фееричной... — Во время её выступления Андрей, затаив дыхание и внимая каждому слову, был не в силах отвести взгляд от лихорадочного блеска её глаз. — И я от личной встречи ожидал чего-то подобного. Но за непробиваемой бронёй жёсткости и сарказма опытного политика, способного довести своих соперников до дрожи и нервного тика, скрывается обычная женщина.       — Не верьте сплетням и навешанным ярлыкам. Принимайте людей такими, какие они есть, — сухо ответила Марин.       Тугая струна витавшего вокруг напряжения натянулась до абсолютного предела.       — Как говорит один наш общий знакомый… — Он сглотнул вертевшееся на языке имя. — Принимать вас такой, какая вы есть, можно только вместе с успокоительным. И что любой, общающийся с вами, обязательно обзаведётся благородной сединой и парой-тройкой микроинфарктов.       — Как говорится, скажи мне, кто твой друг... — Она поджала губы, проглотив окончание фразы. — Ведь Макрон — это не фамилия. Это диагноз.       — Да, вы тоже занимаете особое место в его сердце, — невозмутимо продолжил Андрей. — Вы словно вставшая поперёк его горла кость. Вы — его личный ад. Все девять его кругов.       — Как он ещё ведьмой меня не назвал... — без особого интереса ответила она.       — Я бы всё равно в это не поверил. — Андрей покачал головой. — Будь вы ведьмой, уже давно бы улетели во Францию на метле.       Он ожидал, что Марин выдаст в ответ что-нибудь едкое, но она лишь хрипло рассмеялась. Казалось, обстановка разрядилась, но на табло вновь появились сообщения об отмене рейсов. И тяжёлой удушливой волной накатило осознание того, что здесь им предстоит провести ещё немало времени. Все планы ломались с треском, с каким ломается карандаш в слишком сильно сжавшей его руке.       — Похоже, без помощи алкоголя здесь не обойтись... — Марин сняла маску и заглянула в меню, оценивая весьма скудный ассортимент алкогольных напитков. — Один бокал «Секс на пляже» , пожалуйста! — обратилась она к официанту, и вскоре заказ уже стоял перед ней.       — Как-то не по погоде. Я имею в виду пляж, а не секс, — попытался пошутить Андрей.       — Данный вид секса — единственный, на который я могу сегодня рассчитывать. — Марин отсалютовала ему бокалом. — Не хотите присоединиться?       — Я надеюсь, вы говорите сейчас о коктейле, — ухмыльнулся он, спуская маску на подбородок, и исподлобья посмотрел на Марин.       — Разумеется. Для обычного секса нам бы пришлось нарушить социальную дистанцию. — Она коснулась губами холодной кромки бокала и, задержав дыхание, опустошила его в несколько глотков.       Андрей только многозначительно хмыкнул. Он всегда считал, что понять французов можно, лишь выпив с ними вина. Ящик и залпом. И он впервые в жизни пожалел, что предпочитал ракию или виски. Его он заказал и сейчас.       — Мадам Ле Пен, я хотел спросить... — Он некоторое время перекатывал виски во рту, от щеки к щеке, а потом тяжело сглотнул. — Слышал, что ваша племянница, ранее состоявшая в вашей партии, решила вернуться в политику. Вот только поддержать на предстоящих выборах она предпочла не вас, а вашего соперника. Как вы отреагировали на эту новость?       Марин напряглась. Этот болезненный для неё вопрос с силой ударился об её внутреннее спокойствие, желая подорвать заодно и внешнее.       — Месье премьер-министр... Не стоит лезть мне в душу. Вам там точно не понравится, — как можно небрежнее ответила она. И только закушенная губа выдавала, насколько тяжело ей давалось это показное спокойствие.       — Сожалею, если мой вопрос задел вас. Но это не праздное любопытство. Я ведь тоже давно в политике, и за свою карьеру много раз сталкивался с предательством. Да, не от членов семьи, конечно. Но это всё равно было для меня тяжело. Потому что предавали те, кто когда-то клялся в верности. И это невозможно забыть. — За свою профессиональную деятельность он много раз сталкивался с предательством, со временем начав принимать его как данность. Но это не значило, что он стал ко всему равнодушен. И если перед окружающими ему ещё удавалось выглядеть собранным и уверенным, то себе врать получалось из рук вон плохо. И волком выть хотелось отнюдь не от усталости, а от разочарования. — Есть раны, которые никогда не затягиваются и отдают ноющей болью.       Марин внимательно слушала Андрея и одновременно обдумывала его вопрос. Она уже сбилась со счёта, сколько раз за последнее время слышала его от журналистов. Каждый из них, капля за каплей, переполнял чашу её терпения, которая вот-вот грозила расплескаться во все стороны неконтролируемыми эмоциями. Но многолетняя выдержка всегда одерживала верх, не позволяя женщине поддаться на провокации. Она лишь награждала каждого из журналистов натренированной за долгие годы вежливой улыбкой — вершина мастерства — и просила сменить вопрос. Но, возможно, если она откроет душу, ей станет чуть легче...       — У нас с Марион долгая история. Я ведь воспитывала её в первые годы жизни вместе с сестрой, многое дала ей. Мы через многое прошли вместе, а сейчас у нас с ней сложные отношения. Нет, я никогда не ждала от неё благодарности. Но и... — Её голос предательски надломился на середине фразы, и всё напускное равнодушие тут же испарилось, не возымев должного эффекта. — Но и такого предательства тоже не ожидала. Это было жестоко. Я никогда этого не забуду.       Марин подняла глаза на Андрея, и поймав на себе его понимающий и сочувствующий взгляд, вновь отвела их в сторону. А Андрей, подперев кулаком подбородок, внимательно — и беззастенчиво — изучал новую знакомую. Ему было интересно её слушать, но видя, насколько тяжела для неё затронутая им тема, предложил её сменить.       Разговор плавно балансировал между кино, спортом и музыкой. Их политические позиции были бесконечно далеки друг от друга, поэтому они очень осторожно огибали связанные с политикой темы. Как оказалось, у них было много общего. Оба в прошлом занимались юриспруденцией, а сейчас посвятили себя политике, оба когда-то были членами Европарламента, у обоих были сложные отношения с представителями СМИ. Но если Марин сдержанно вела себя с раздражающими до зубного скрежета журналистами, то Андрей даже не пытался скрывать тот факт, что на дух их не переносит, мысленно желая четвертовать каждого из них.       Позабыв об опустошающей усталости, они были увлечены беседой и друг другом. Настолько, что не заметили, как закончился снегопад, и с помощью специальной техники были расчищены взлётные полосы. Снежинки вальсировали в воздухе и, переливаясь в солнечных лучах, медленно оседали на землю. Только когда на табло появилась информация о возобновлении полётов, и среди вылетающих рейсов были рейсы Марин и Андрея, они осознали, что пора прощаться.       — В следующем месяце у меня запланирован визит во Францию, так что... — Андрей улыбнулся. — До свидания, мадам Ле Пен!       — Свидания? Вот уж нет! — возмутилась Марин, буравя его взглядом. — До следующей встречи. Это больше похоже на правду.       — Мадам Ле Пен... — тягуче, словно пробуя каждую букву на вкус, протянул он. — Вы невыносимы.       — Если только по выходным, — фыркнула она.       — Сегодня вторник, — напомнил он.       — Хорошо... По выходным и вторникам. — Она старалась дышать спокойно и ровно, но всё равно сбилась с ритма, не в силах сопротивляться улыбке Андрея. И улыбнулась в ответ.       — Постараюсь, чтобы мой визит во Францию выпал на другой день, — со всей серьёзностью произнёс он, чувствуя нарастающую внутри симпатию к этой женщине.       Обоюдное нежелание сейчас расставаться заскребло в горле острыми коготками, и они, снедаемые разочарованием, больше не произнесли ни слова. Лишь соприкоснулись сжатыми в кулак руками, как стало принято здороваться и прощаться в период пандемии.       Марин протянула Андрею визитку со святая святых — своим личным номером телефона — и направилась к стойке регистрации, изо всех сил одёргивая себя в желании обернуться. А Андрей закусил губу, уже предвкушая следующую встречу.