Багряный закат

О, право, нежная улыбка латыша, сквозящая ароматом, проливает дивный бальзам на раны России, потому в ответ слабо улыбается. Его лучезарный лик излучал истинное счастье, что не сравнится и с цветочными полями да с ночным небом, укрытым вуалью из звёзд. И Иван с радостью сжал бы в своих крепких объятиях Райвиса, внимая шёпоту собственного сердца, вот только лишь делает ход — они вместе играли в шахматы, не правда ли это чудные мгновения? — Как твои дела, товарищ Латвия? — спрашивает он, неотрывно глядя на юнца, и это дело видилось ему не иначе, как прекрасным из прекраснейших. — Всё нормально, — совсем не думая, быстро отвечает. — Ты превышаешь средние союзные показатели на 30%, — Иван усмехнулся перед тем, как продолжить: — Это 73% от национального душевого дохода США, так что ты большой молодец. Не иначе, как новый балтийский и экономический тигр. «Этот желторотый птенец даже после обретения своей короткой независимости был лучшим среди Эстонии и Литвы, продолжая сохранять лидирующее положение в экономике прибалтийских стран. Они не могли и до сих пор не могут с ним конкурировать». Нельзя не признать, что за короткое нахождение в составе СССР Латвия превратился в один из наиболее насыщенных промышленностью регионов Союза. Галанте занимал почётное третье место среди союзных регионов, сразу после Московской и Ленинградской областей, а также всё никак не уступал лидирующее положение в Прибалтике. По своей отраслевой структуре, промышленность Латвии даже соответствовала структуре промышленно развитых стран Европы и Америки. Ну разве Брагинский мог не гордиться им? — Россия, как… как ваши дела? — сильно покраснев и задав тихонько вопрос, поднял свои очи на русского, что схожи с синекрылой пташкой, та всё кружит над прудом в полдень да щебечет ласковые песни. Сквозь солнечное марево струится цветущий взор мая, пока праздно поют птицы средь зелёных ветвей, донося их до ушей России благодаря открытому окну. И ведь Райвис определённо был этим всем пленён, потому Иван и коснулся нежно руки латыша. Тот тут же поднял взор на него. — Всё просто прекрасно. Знаешь, товарищ Латвия… нет, Райвис, у тебя кожа мягкая да благоуханным теплом согрета. Мне так нравится чувствовать твоё бережное тепло… — молвил Брагинский, ощущая не иначе, как благодатную щедрость мира — он позволял касаться юноши. Нежданно улыбка коснулась прелестного лица Галанте, от коего веет дыханием весны, и так сверкает она, что в тотчас же России почудилось, будто его улыбка — россыпь росы на лепестках подсолнуха. Вот настолько мил Латвия сердцу Ивана. В печальной тени всё был Брагинский, и лишь он, эта голубица, своим писком птичьим да ответными касаниями — переплёл их пальцы — сумел прогнать дрожащие тени. Нежным изобилием напоит он вскоре страну, что в скорби давно уж утопает… — А у вас холодные руки… Почему? — вдруг спрашивает парень, в который раз подмечая, что те как непорочные снега в сей юдоли. — Я дитя холодного ветра, — отвечает кратко русский, не вдаваясь в подробности и не желая поведать о своих бедах, лишь трепетным взором, казалось, целовал веки латыша, кои он вдруг смежил. «Как же он прекрасен…» В нём брезжит печаль бытия, пока закатным багрянцем пятнеют ланиты Галанте. Бегут ручьи весной, когда таит белёсый снег, это же происходит и в душе Ивана от одной лишь улыбки Галанте.