DEVOUR

ㅤ ㅤㅤ ㅤ На частичное восстановление Стохеса, помнится, ушло много сил и времени. Это стало ещё одним напоминанием о том, как больно бьют по людям очаги восстаний и смелые решения командоров, готовых на жертвы ради достижения целей. На то они и военные, чтобы быть готовыми, но человек за стенами не привык к запаху крови. И видеть свой дом разрушенным он не привык. После схватки Эрена и Энни, и люди за последней из стен вдохнули пепла. Пусть предательница возвела вокруг себя собственную тюрьму, а Эрен, вроде как, спас жизни, на него смотрели косо. Микаса никогда не ловила на себе столько взглядов, источающих страх и неприязнь, потому что в ней, по её же мнению, нет ничего особенного. Другим не за что опасаться её, а за счётчик убитых титанов можно и уважать. Так смотрят и на капитана Леви, но не на Эрвина Смита, потому что он тоже во многом виноват. В конце концов, Микаса пришла к выводу, что люди любят лишь тех, кто просто убивает титанов, но не вершит судьбы. Ведь избавление мира от угрозы похвально, как ни крути, а вот с мироощущением другого можно не согласиться. Тем более, если от его решений умирает тот, кто был кому-то важен. Тогда и интереса нет до общего блага, ведь кто-то о ком-то скорбит и ставит его смерть выше жизней остальных. Эрен никогда не обижался, потому что всё понимал. Потому что он сам такой, и желание военной полиции заполучить его местонахождение тому свидетельство. А ведь Эрен трудился на благо Стохеса. Вновь укладывал дороги и тягал камни, отколотые от разрушенных стен. Камни, к которым Микаса ни разу не прикоснулась. Теперь у неё есть возможность пройти через пост, что находится прямо под обломком стены, завешенным выцветшей на солнце ветошью. Хорошо быть лицом доверенным, ибо отсутствие вопросов упрощает жизнь. — Микаса Аккерман. Отряд особого назначения. — Она не встречается взглядом с караульным, но он очень хорошо знает её лицо. А Микаса знает нашивку на мундире с красными розами. Этого достаточно. Он уже было открывает рот, но девушка проходит быстро и не оборачивается. Огонёк в восторженных глазах моментально тухнет, будто спичку опустили в стакан с водой. То скорее стыд, нежели разочарование. За стеной люди ещё снуют, но уже не так активно. Солнце заходит, и 50 метров над головами отбрасывают бесформенную тень, — через час-полтора в ней не увидишь вытянутой руки. Микаса плотнее затягивает шарф, хоть и не ощущает холода. Это скорее привычка, годами дарующая ей чувство безопасности. Много лет назад Эрен повязал ей этот шарф, и теперь, когда он повторяет это, Аккерман испытывает физическое удовольствие. Он может взять его конец и повести её, куда вздумается, а она будет идти. Наверно. Правильнее сказать, пошла бы. Сейчас такое положение, что Микаса не совсем уверена, что подчинится. Слишком многое произошло. Как раз-таки люди, спешно проходящие мимо, являются причиной её неуверенности. Они с Эреном по-разному хотят их защитить, потому сейчас и на разных сторонах баррикад. Вот только рядом с ней Армин… Армин, Жан и Конни. Капитан Леви и главнокомандующий Ханджи. А рядом с ним люди, от вида которых уже тошнит. Микаса уверена, что с ними он одинок. А Эрен не любит одиночество, оно делает ему больно. Потому-то в его глазах всегда напускная пустота. И истерический смех, который Конни принял за глумление и затаил обиду. «Он просто защищается. Защищает. Я надеюсь на это». За стеной дышится легче, — сразу вспоминается Шиганшина. Там, на выходе из города, росло огромное дерево, под кроной которого они с Эреном прятались от дневного зноя. Удивительно, но туда не частно заходили другие, хоть и идти недалеко. Минут пятнадцать через поле. Там-то и оставались остальные дети, предпочитая мокнуть и обгорать под солнцем. Эрену же мама всегда давала покрывало, а он, вредный, убегал без него. Приходилось нести самой, иначе он обязательно измажет штаны в траве, а отстирывать грязно-зеленые пятна на руках сложно. Сначала они сидели под тем деревом вдвоём. После — втроём. И не было больше времени, когда дышалось бы настолько легко. Чаще всего говорили Армин и Эрен, Микаса же слушала. Но, когда говорила она, мальчики замолкали и смотрели на неё с интересом. Девчачье мнение, чаще всего, было для них непонятным. А мама всегда говорила: “Слушайтесь Микасу”, ведь девочки вырастают и крепнут быстрее. Последняя группа солдат, патрулирующих улицы, встретилась четверть часа назад. Позднее их, скорее всего, не будет. Теперь реже можно наткнуться на людей, защита которых была бы приоритетной. Все “важные” остались за стеной Сина, и, чем дальше, тем пьянее и бестолковее стражи порядка. Даже в столь непростое время. Микаса лично знает людей, которые тоже не отказались бы напиться и забыться, но не могут позволить себе такую роскошь. Что и говорить, она сама из таких, но даже себе в том не признается. Это Жан может кричать во всеуслышание про своих внутренних демонов-искусителей, с коими он борется ежедневно ради людей, ради памяти Марко и Саши... ради себя. Эгоизм не дремлет внутри. Он бы просто не смог жить, если бы сбежал, потому что осудил бы сам себя. И каждый раз его фантазия рисовала бы картины страшных смертей, что непременно бы произошли, не отдай он своё сердце. Микаса предпочитала о таком не говорить. Она должна защитить Эрена, а ведь он эгоист ещё хлеще Кирштейна, вот только за жизнь свою не трясётся по ночам в углу комнаты. Никто не ценит собственную жизнь меньше, чем он, хотя, может, это неправда. Может, Эрен молчит в точности так же, как молчат другие. Особенно сейчас, когда он резко возмужал вдали от неё, среди врагов; раненый, но таящий в голове четкий план. После такого любой обучится держать мысли при себе. Это как продать душу. Решиться больше не быть тем, кем являешься. — Ты долго. — Непривычно низкий голос, лишенный эмоций, почти пугает её. — Так вышло. —Микаса пожимает плечами, ловко маскируя лёгкую дрожь в теле. — Может, это ты приходишь рано. Эрен усмехается. Он выходит под свет последних лучей, опираясь плечом о стену дома, в котором, как они выяснили, больше никто не живет. Некогда хозяева этой земли были съедены титанами, съедены всей семьей, и даже мародёры долго не решались зайти в дом с обагренными кровью детей дверьми. Аккерман и Йегер же видели такое, после чего излишняя мнительность мрёт в корне, а потому дом виделся им уютным. Всяко лучше, чем холодная ночная улица, где любопытные глаза сверкали из каждого переулка. Признай они Эрена, военная полиция выбила бы дверь с ноги уже к следующей встрече; но его с трудом узнавала даже сама Микаса, выросшая под опекой Карлы и Гриши Йегеров. Их сын теперь казался совсем другим; но для влюблённой Микасы... нет, для любящей Микасы и новый Эрен дороже всего мира. Её сердце пропускало удар каждый раз, когда его лицо оказывалось в опасной близости к её лицу. Только он мог сократить между ними расстояние или дать на то указание. Да, атакующий прав, она рабыня по своей же воле. Только бы он не повторил слов презрения и ненависти, слышать их больно даже в полном осознании лживости сказанного. Как он мог полагать, что она поверит? Как мог быть таким самовлюбленным? Ведь её слёзы были совсем о другом. — Будем считать, что не мог дождаться. Микаса заходит вторая и плотно закрывает дверь, на всякий случай подперев её стулом. На светлом дереве видны запёкшиеся пятна, но следов на пальцах они уже не оставляют. Аккерман по привычке обтирает их друг о друга, вовсе не брезгуя кровью. — Будем, если это правда. — Это правда, — небрежно бросает Йегер через плечо, усаживаясь на второй стул. Всего их здесь два, они поломаны. Спинка того, что под Эреном, вот-вот отвалится; но всё равно удивительно, что их не забрали. Бедность местных за руки вела их в чужие дома, вынуждая обчищать всё вплоть до застиранного постельного белья и глиняных горшков, — иначе я бы так не рисковал. Перед сном Микаса часто представляет, как дико для него жить в разлуке. Но дикость та принадлежит ей, и она всего-то проецирует её на другого. Не важно. Мысли эти помогают засыпать. Эрен постукивает по коленям своими длинными пальцами, вечно израненными и синеющими от повреждённых капилляров. Его ноги худее, чем Аккерман помнила, — тревожность и нервы поразили всё тело, начиная от миловидного лица с некогда горящими глазами размером с блюдце, ибо любил он их выпучить, как рехнувшийся, когда негодует. Девушка подчиняется. Это не сложно, когда искренне чего-то желаешь. Она подходит к вечно бунтующему элдийцу, что никогда не позволил бы взглянуть на себя сверху вниз, и именно так на него и смотрит. Удовлетворение в томных глазах, мелькнувшее моментом, говорит о его согласии. Сейчас он совсем другой, это чувствуется вибрацией в теле, когда Микаса садится на него сверху и крепко обнимает. Руки у неё крепкие, натренированные смыкаться вокруг шей. В редких случаях на вес они как пёрышко. — Не тяжело? — Она задает этот вопрос каждый раз и физически чувствует раздражение Эрена. Сначала, будучи мальчиком, он отвечал ей, вспыхивая спичкой от её чрезмерно трепетного отношения. Теперь Йегер молчит. — Я думаю об этом каждый раз, когда мы расстаёмся. — О том, не тяжело ли мне? Её губы трогает лёгкая улыбка, когда “сводный брат” старается в иронию. — О том, как тяжело мне. Расставаться с тобой каждый раз. Руки Эрена устало пересчитывает бугорки вдоль её позвоночника. Ему совсем не свойственно так крепко жаться к чужому телу, и потому невесомые поглаживания — его успокоение и поддержка. Другой человек не смог бы позволить себе то, что позволяет она, ни одна на свете девушка. И только его глубокое чувство — карт-бланш, подаренный на пятнадцатый день рождения. Микаса не зря посвятила себя ему. Даже то, как она выглядит — результат преданности. Другие девушки из разведкорпуса и военной полиции и в половину не выглядят такими мощными. Разве что Энни. Да, она единственная, кто мог составить конкуренцию, но проиграла даже в теле титана, не успев раскрыть свой потенциал. Эрен восхищался и вожделел, злился и завидовал. И по телу, сковывающему его тяжестью собственного веса, пробежал холодок. Будто девушка знала, о чем он рассуждает. Рассуждает даже в редкие моменты их близости. Зато они умели любить на расстоянии и каждый по-своему. — Не стоит думать об этом слишком часто. Атакующий кладёт ладонь на шею, скрытую за кончиками свободно спадающих волос, чтобы отодрать заступницу от себя, посмотреть в глаза. И, самую малость, освободиться от крепкой хватки. Слишком уж тесно в объятиях, что без умысла душат. — Скучаю по твоему лицу, — Йегер любуется ею с теплотой во взгляде, — те люди, которых мы убили, были правы. У тебя необычная красота, такую запоминаешь. В Марлии я видел разных людей, даже темнокожих. Некоторые были немного темнее меня, а другие... совсем чёрными. Но такие встречались пару раз всего. По крайней мере, не много было там, где мне удалось побывать. В остальном же все одинаковые. И лица уже не запоминаешь. А зачем? — Он на мгновение замолкает, подбирая правильные слова. — Я ведь сразу знал цель своего прибытия. Вот так привяжешься к кому-то даже зрительно, запомнишь, в следующий раз узнаешь, а после решения даются тяжелее. Хорошо, что там не было никого, кто хотя бы отдалённо напомнил бы мне тебя. У Эрена даже комплименты всегда были своеобразные. Он не может просто сказать: “ты красивая”. Обязательно оправдает свою неравнодушие, найдёт его причину, дабы в глазах других не выглядеть дураком. И ведь чаще всего дураком и выглядел, потому что иногда достаточно сказать коротко и по делу. Но Микаса краснеет, опускает взгляд. Снизу её ноги плотно сжимаются вокруг мужских бёдер, и румянец на лице только розовеет. Аккерман не совсем стесняется, это иное чувство, — если Йегер захочет её, она сделает всё без тени неловкости. Без его слова девушка ощущает, будто не имеет права на мысли о нём. “О чем ты думаешь, Эрен? Зачем приходишь сюда, если почти не говоришь со мной? Не касаешься меня? Просто сидишь рядом, в своём непонятном бездействии. Ты скрываешь тревогу и боль, но я ощущаю их физически. Я ведь росла рядом с тобой. И показала тебе своё запястье. Ты бы тоже мог отплатить мне доверием, если бы захотел”. ㅤ ㅤㅤ ㅤ