Интерес

Спок почти завороженно наблюдал за старшей версией своего капитана. Джеймс Тиберий Кирк, вынутый прямиком из туманности, не выглядел как его точная копия. И даже не как более взрослая копия. Незнающий мог даже не догадаться, что они — один и тот же человек, но непременно принял бы их за отца и сына. Ровно то же самое было со Споком и его старшей версией. Просто невероятно было говорить с самим собой. Но говорить с другим Джеймсом Кирком оказалось не менее захватывающе. И теперь он сидел напротив Спока в столовой и неторопливо чистил апельсин. Наименьшим, что озадачивало Спока, был вопрос, почему же он не заказал уже очищенный фрукт? — Любишь цитрусы? — вдруг спросил Джеймс. — Я отношусь к ним нейтрально. Эта еда не входит в мой привычный рацион питания, но вполне приемлема для меня по вкусу. — Вот как, — Джим даже не поднял на него глаза, — а я уж было решил, что ты так пристально на меня смотришь, потому что хочешь мой апельсин. Спок зарделся быстрее, чем мог от себя ожидать. Адмирал Кирк был в их реальности уже семнадцатый день, и посол Салек примчался на их корабль не менее, чем на неизвестном до сих пор науке двенадцатом варпе, иначе Спок не мог объяснить его настолько скорое прибытие. Теперь они оба изучали весь спектр неоткрытых знаний о перемещениях между реальностью, а Энтерпрайз покинуть отказались, пригрозив Адмиралтейству своим немедленным исчезновением, если их не оставят в покое. На корабле. Вдвоем. Джим был в восторге. Однажды Спок имел несчастье лицезреть пса, который при виде любимого хозяина описался от счастья. Спок искренне беспокоился, что с Джимом может произойти что-то подобное, потому что выглядел он точно таким же счастливым. — Может быть у тебя ко мне ещё какой-то интерес, помимо научного? — и он протянул Споку дольку апельсина. Жест был настолько преисполненным власти и уверенности, что сраженный вопросом Спок безропотно принял ее. — Прошу прощения, сэр? Вулканцы не понимают намеков. — Ханжа ты, Спок, — пожаловался он, забрасывая половину дольки в рот. Вторая обильно украсила его пальцы апельсиновым соком. — Поэтому твоего Джима трахает мой Спок, а не ты. Спок совершенно не по-вулкански подавился. А Джеймс продолжал: — Когда я вернулся, он, конечно, все мне рассказал, и очень каялся, но, знаешь ли, я не против. Я слишком... — он ухмыльнулся, — мертв для того, чтобы претендовать на верность. Тем более, чтобы считать секс с самим собой изменой. За время, пока старший Кирк говорил, по лицу Спока пробежали все оттенки зелёного, от бледно-тошнотного до насыщено-листового. — Поэтому я и спрашиваю, ты так пялишься на меня потому, что хочешь, или потому, что у тебя ещё какой-то интерес? Скажу тебе, при регулярных физических нагрузках возраст не особо ощущается. Во всяком случае, после своего «воскрешения» я уже успел все проверить, — ухмыльнулся Джеймс. Несколько секунд шока сменились лихорадочным размышлениями, и Спок, набрав в лёгкие подольше воздуха... — Я, безусловно, имею к вам интерес разного рода. Вы интересная личность, пришелец из другой временной линии, а также более старшая версия моего коллеги. В некоторой мере вы даже более приятный собеседник, чем он, и потому мой интерес не может ограничиваться только лишь... Джеймс поднял палец вверх, призывая его замолчать. — Если тебя возбуждают эти монологи, то ты, конечно, можешь продолжить, но давай извлечем из него чуть больше смысла, и ты мне ответишь на один простой вопрос: мы идём в твою каюту или в мою? — В мою, — сглотнул Спок. * * * В старшем Джеймсе Кирке было то, до чего младший ещё не дорос. В нем была властность. Это был человек, всю свою жизнь привыкший принимать трудные, судьбоносные решения. Он привык к послушанию и немедленному исполнению приказов. Но он все ещё был Джеймсом Кирком, и в нем был тот юмор, тот запал и невероятно удачливая изворотливость, как и у его младшей версии. И, о Сурак, это было так же великолепно, как вино многолетней выдержки, раскрывшее весь свой вкус, все свое великолепие, и теперь оставалось только наслаждаться им. Впервые за всю жизнь у Спока подкосились ноги, и весьма удачно: он был уже возле постели. У Джеймса Кирка были уверенные, теплые руки. Он брал его не медленно и не быстро, в правильном, подходящем ритме, глубоко и размашисто. Так, чтобы они чувствовали каждый толчок. Он придерживал Спока рукой под коленом и целовал за ухом — в том месте, где было приятнее всего, и он точно знал где. Он знал Спока досконально, а Спок его — совершенно недостаточно. Он знал, как нужно двигать рукой по члену, и что не нужно перед оргазмом прикасаться к головке, и что в самую минуту перед финалом нужно зажать между пальцев сосок. Он захватывал поцелуем рот, толчками тело, а словами мысли. Это был раскрывшийся букет образа и возможностей Джеймса Кирка, который ему, Споку, ещё предстояло изучать и раскрывать. Он не собирался признаваться в своих чувствах, но теперь, сложенный почти вдвое под крепким телом человека, осознавал, насколько же ошибался. Все Джеймсы Кирки, во всех временных линиях и вселенных, принадлежат своим Спокам. Так было и будет всегда.