Никто, кроме меня.

Никто не знал, но Борис Львович не был обычным слесарем. По многим причинам. Во-первых, его звали Борис Львович, что уже подозрительно. Во-вторых, дома у него не было ни жены, ни сына, а только шебутная дочка, сбежавшая к ним из дома подруга её да помойный щенок. И в третьих, о чём не знал вообще никто посторонний, никакие это были не дочь с подругой, а древние фэнтезийные китайцы мужского пола, с которыми эти девицы полгода как поменялись телами. Одного Борис звал Гошаном, другого Сушкой, и в меру сил помогал этим эмигрантам прижиться в постсоветской России. Надо признать, осваивались они быстро. Один поступил на переводчика, другой в консерваторию и тоже подрабатывал переводами с китайского, и втроём они нормально так сводили концы с концами. Но ему было одиноко без Элизы. Единственная дочь, как-никак, а они даже переписываться не могут. Только и остаётся надеяться, что всё у неё и её подруги сложится хорошо. Вот, собственно, так он и подсел на китайские новеллы. То, что он всегда называл гейщиной, теперь получило куда более короткое название "слэш", чуть более длинное "даньмэй" и совсем краткое "bl", которое сразу пришлось по душе носителю русской культуры. Предрассудками Борис Львович страдал в куда меньшей степени, чем окружение, потому что искренне верил, что гомоистерией правительство пытается отвлечь внимание от повышения цен и упадка культуры. Обаятельные, пусть и странноватые герои сянься пришлись ему по вкусу, сюжеты напоминали классическую русскую литературу, только пободрее. Эротические сцены, со всеми этими хризантемами и нефритовыми столпами, Борис Львович читал с неподдельным интересом и даже, случалось, хохотом. Зато теперь слал начальство не в жопу, а в хризантему или южные врата. Постепенно он докатился до самых глубин, до самого страшного - пройдя Мосян и Прист, он открыл "Хаски..." На первой же главе он заподозрил неладное. На десятой уверился в том, а на двадцатой закрыл вкладку, вырубил компьютер, позвал сожителей на кухню и несколько часов молча пил с ними кофе с коньяком. А потом, подумав, вернулся к компьютеру, включил его, открыл закрытую вкладку и продолжил чтение. - Ох, Чуваня, ох, Чуваня, - бормотал он, пролистывая страницу за страницей. - Что ж ты в этом Можае нашёл? В "Магистре..." тот Усянь хоть добрый, что ж тебя на такое дерьмецо потянуло? Красивых у вас там дохрена, ты пальцем помани - у тебя хоть взвод этих любовников будет, что ж ты так... По мере прочтения мнение его хоть и менялось, но в финале вернулось в исходную точку. Мужчине стало очень жалко Чу Ваньнина, не такой судьбы он ему хотел. Ведь человек-то этот Буратино хороший, но тупее своего ученика, а это ещё постараться надо. И руки у него золотые, и коммунист в душе, а выбрал...ну, что выбрал. Лёг Борис Львович спать в пять утра, злой и недовольный. Нечего сказать, не без таланта этот китайский гений, но до чего ж горько потом на душе! Сон накатил как-то внезапно. И схлынул также. И первым, что насторожило Бориса Львовича, было подозрительное чувство бодрости. Чтобы он в свои годы, да проснулся бодрым после всего двух часов сна? Потом он вспомнил, что не услышал звонок будильника, и выдохнул облегчённо: он выспался, потому что проспал, это понять можно. А потом наконец-то осознал ситуацию, распахнул глаза и сел на кровати. Это была не его комната и не его кровать. И хотя он ещё не посмотрелся в зеркало, что-то ему подсказывало, что тело тоже не его. - Полная хризантема, - осоловело проговорил Борис и поразился, как нежно теперь звучит его голос. Потом он пошевелил головой, и охренительно длинные волосы пощекотали шею. Он распахнул полы странной пижамы и на несколько секунд залип, глядя на плоский подтянутый животик, а не на возрастное брюшко. Грудь безволосая, как и подбородок, и щёки, и даже задница. И пах. Словом, одно из двух. Либо он сдох от цирроза печени (что странно, поскольку у него не было цирроза печени), либо попаданчество заразно или передаётся по наследству. И ему крупно повезло, что у этого тела вообще есть яйца. Необъяснимым образом Борис успокоился. Осознав, что с ним произошло, он принял решение не бегать с голым задом по местности и сперва хотя бы одеться. Припомнив рассказы Гошана и Сушки, он поискал тряпки и понадеялся, что завяжет их правильно. Искать пришлось недолго, шмотки лежали рядом с кроватью. В комнате царил настолько родной свинарник, что Борис Львович даже улыбнулся. В чьём бы теле он ни был, они с прежним владельцем явно были на одной волне. Даже стало неудобно перед неведомым азиатом: Борис-то ему отдал тушку второй свежести, изрядно потасканную, которую через дня три опять к проктологу тащить. Он посмотрелся в отполированный до блеска медный бок чайника и остался доволен не только телом, но и лицом. Уж на что натурал, но встреть он вживую такого красавца, вслед бы точно посмотрел. Знать бы ещё, как это тело зовут... На глаза попались какие-то детали, валяющиеся тут-там инструменты, незаконченный металлический истукан, кнут странной формы... Разум ещё не сформировал до конца ужасную мысль, а хризантема уже сжалась в ужасе, стоило Борису осознать, в чьё тело занёс его злой рок. - Я в жопе, - констатировал он. - В большой жизненной хризантеме! Он, конечно, чисто по-человечески жалел Чуваньку, но меняться с ним телами врагу бы не пожелал. Ориентация у Бориса была самая что ни есть традиционная, а близкое знакомство с эндоскопом давало примерное представление о том кошмаре, что пережил в каноне учитель Чу и, походу, переживёт теперь он сам в его теле. От ужаса у него не только хризантема сжалась, у него руки затряслись и зубы застучали. Медленно и печально расчёсывая длинные чёрные лохмы, Борис Львович больше всего на свете хотел снова заснуть и проснуться собой. Он согласен на геморрой в качестве отступных, только заберите его отсюда! Но мироздание глухо к человеческому горю, и спасать свою драгоценную нефритовую пещеру Борису Львович придётся самому.