Выстрел

Герр Шульц с самого начала считал рабство отвратительным. Ничто его не могло убедить в обратном. Люди, пускай и с иным цветом кожи, становятся живым товаром, который безмолвно ступает по тычку в спину от хозяина. Их лишают воли, имен, человеческого достоинства и свободы. Есть такая беда у работорговцев — они не считают свой товар за людей. И это выглядит странно, почти как на картинах Босха, потому что нет никаких отличий между рабом и его господином. Всякая тварь на двух ногах без перьев наделена разумом и речью. Как житель той страны, откуда вышло большее количество философов-гуманистов, герр Шульц не мог оставаться равнодушным. Знакомство с мистером Кэнди потрясло его до глубины души. Нет ничего отвратительнее, чем человек, уверенный в своей непогрешимости и правоте. Подогреваемый в этом убеждении своим мальчиком-Стивеном, которому уже за восемьдесят, он являет собой лик работорговли и всего рабства в целом. Легкий на руку, создал для себя свою собственную мораль, которую принимает за чистую монету. У герра Шульца от одного его вида где-то в горле собирается ком, его сильно тошнит. Он не в первый раз повторяет себе, что все им совершаемое сейчас — на благо Джанго, человека, которому он подарил свободу. Шульц умеет держать свои руки прямо, когда кого-то ненавидит до хруста в костях, но и ему в этой ситуации это дается с трудом. Перед глазами по-прежнему тот момент, когда Д’Артаньян выдавил глаза своему сопернику, а потом этот же самый Д’Артаньян, растерзанный псами. Он бы застрелил каждую собаку, участвовавшую в этом. И он не про животных. Джанго же искренне ненавидит Стивена. Шульц понимает его чувства, стоит хотя бы вспомнить, какой падалью он называл «черных работорговцев», чтобы понять причину этой ненависти. Пускай Стивен живет в доме, не продает и не покупает никого, он пропустил через себя столько несчастных, что наверняка его душа сравнялась с его цветом кожи. Шульц понимает, что тоже его ненавидит, но Джанго в глаза говорит другое, не потому, что неискренен, а потому, что нужно удачно провернуть сделку. Обмануть и, возможно, подарить свободу двоим несчастным. Мистер Кэнди срывается как дама в годах, которой испортили прическу. Истинный маньяк под маской джентльмена. Он кричит так громко, что у Шульца закладывает уши. Не так обидно, что обман раскрыли, а больше обидно за то, что этот недочеловек ощущает свое всесилие. Попытка его уколоть засчитывается за секунды, но даже здесь мистер Кэнди, получив свои двенадцать тысяч, не соглашается проглотить слова охотника за головами, требуя пожать ему руку. Закон не на стороне Шульца, но в этот момент он больше стоит за мораль. «Прости меня, Джанго, всякому терпению есть предел», — думает Шульц, когда из рукава выхватывает пистолет и делает единственный выстрел в эту самодовольную, гнусную, во всем уверенную скотину. Герр Шульц отлетает в сторону стеллажа с книгами вместе со своими принципами от выстрела из дробовика… — Ауфидерзейн, мой друг, — говорит Джанго над его небрежно поваленным на лавку телом, доставая из кармана нужные документы. Герру Шульцу, хоть он и мертв, хочется улыбнуться и сказать: «Ты справишься, Зигфрид. Ты выше этого всего».