***
Бездна. Я, кажется, окончательно тону. В моих легких морская вода, из-за чего дышать становится почти невозможно. Я захлёбываюсь, но
никто не собирается делать искусственное дыхание;
никто не протянет с доброй улыбкой кислородный баллон.
Я один. Я сам выбрал это. Я поселил себя в крохотную клетку, огораживаясь от всего вокруг, лишь бы не ранили. Раньше я мог справляться со всей тьмой, которая переполняла меня, но сейчас я окончательно опустил руки.
Не смогу. Не вывезу.
Я
заебался устал. Я устал просыпаться ночью, ощущая влагу в своих голубых глазах. Меня тошнит от своего вида в зеркале, я ведь давно не существую в этой вселенной. Я как будто фантом. Я бегаю по стенам, наблюдая за жизнью других людей. Я вижу, как они смеются, а в их глазах рождаются миллионы звезд и млечных путей. В их радужках совсем нет космического мусора, потому что все эти люди
яркие. Они светятся прямо изнутри. Они испытывают хоть
что-то. Они по милому злятся на огромные сугробы зимой и насквозь мокрые куртки в дождливую осень. Незнакомцы гуляют вместе с своей родственной душой по весенним паркам, оставляя поцелуи в нос.
Хотя, предложи мне кто-то глоток кислорода и возможность выплыть на сушу из этой тёмной бездны, я бы отказался. Какой смысл бродить по суше, ощущать белый песок под ногами, видеть как начинается новая жизнь, если ты давно подписал отказ от всех чувств и эмоций.
Мои старые шрамы еще не затянулись до конца, чтобы испытать это снова. В моем рту еще остался привкус крови, на пару с железом. Кости давно переломаны, ходить почти невозможно. Я не хочу пробовать заново. Мне
нет спасения. Звучит грустно, да? Рушатся иллюзии об идеальном отличнике из 11 Б? Я этого и хотел.
Если бы у меня был спаситель, он бы оказался
галлюцинацией или иллюзией моего мозга. Он не был бы реален. Нечто странное, без материи и кожи. Ведь
никто не нырнет в океан моих тревог, совершенно не умея плавать. Наверное, только несуществующее что-то способно
спасти меня от самого себя.
Я давно решил, какой финал будет у моей книги. Мне осталось дописать буквально пару страниц и все будет готово. Главное следовать плану. Не облажаться. Через несколько недель я наконец смогу уснуть без тревоги и очередной панической атаки. Правда, шторы в комнате будут завещаны и я останусь без солнца на последних строчках. Все будет стабильно.
Не больно.
***
— Арсений, садись с Шастуном на третью парту, все равно людей мало.
Будь ближе, — Сказала Ирина Андреевна, а потом начала писать новую задачу по алгебре на доске. Опять миллион букв почти без цифр. Ничего нового. Еще и с любимой последней парты пересадили, не дают
последние дни насладиться одиночеством.
Как только я сел, Антон почему-то лучезарно мне улыбнулся, как будто я совершил какое-то невероятное открытие. Он отодвинул свои вещи, чтобы я мог кинуть свою тетрадку. Учебника у меня не было, зачем
последние дни носить их вообще? Я провел пальцам по странице с задачками, а Шаст непроизвольно прикоснулся к ним. Случайно.
— Руки как у
мертвеца, Арсюх, — Шутит он, а я впервые за день улыбаюсь. Ироничная шутка, жаль он не поймет
насколько.
Урок длится по ощущениям вечность, Сережа тупит у доски уже минут двадцать, отчего некоторые начали зевать, а кто-то даже засыпать. Бесконечное количество букв, графиков, формул и немного цифр. За окном теплый май. Невероятное время года, чтобы
жить. Я вытягиваю ноги, расправляя тело, и закрываю глаза от усталости. Погружаюсь в какие-то странные мысли. Я рад, что
никто не в силах их прочесть. Шастун развалился на парте, смотря изумрудами куда-то в мою сторону. Но этот взгляд не напрягал. Я не чувствовал тревоги, я не думал, что он
осуждает за что-то меня. Потому что он смотрел с неприсущей для всех
теплотой, что ли? Он почему-то смотрел на мои руки. Изучал, запоминал, сканировал и всматривался.
Странный он, конечно.
Антон был единственным одноклассником, с которым я общался какое-то время. Мы рубились в приставку у него дома, ели печенья и пили сладкий чай. Это было пару лет назад, когда нам дали совместный проект. Мы весь год были достаточно близки, если сравнивать отношения с другими. Классно, что я когда-то имел такого друга. Грустно, что
нет смысла начинать общение заново. Уже ведь
поздно?
Я погружаюсь в дрему, но через пару минут ощущаю, как кто-то почти невесомо проводит пальчиками с металлом по моим рукам. Он как будто даже не дотрагивается. Может он думает, что я сделан из фарфора? Или стекла, не знаю. Касания не вызывают раздражения, но внутри что-то сжимается от неизвестности. Кто знает, что этот парень может учудить. Он убирает пальцы, а по моей спине непонятно отчего проходит рой мурашек. Глаз не открываю. Сделаю вид, что не заметил.
До конца урока остается минут пять, Матвиенко ставят натянутую три и сажают на место. Весь класс вздыхает. Это было долго и мучительно. Особенно для Сережи. Ну, на харизме вытянул, неплохо. Хотя, его шутки были уровня книжки с анекдотами, но даже такие я не смогу придумать сходу.
Я провожу рукой по волосам от усталости, а это только второй урок. Дерьмо. Ладно, осталось чуть-чуть потерпеть.
Совсем немного. Закрываю глаза, стараясь отключиться от шума, который издавали одноклассники. Они все одновременно говорили о своем, а в конечном итоге получалась какофония звуков и никто не был услышан. А что если кто-то кричит о помощи в эту секунду? Бесчеловечные, научитесь не только иногда
слушать, но и
слышать друг друга. Не люблю, когда громко. Хотелось домой. Ноги затекли. Ощущаю, что кто-то рисует странные линии на моей левой руке. Открываю глаза, ожидая увидеть рисунок члена, оскорбление или на крайний случай просто мазню на своей коже.
Но вижу совершенно другое. Антон взял мою черную ручку и аккуратно соединяет несколько родинок, превращая их в единое целое. У него иногда трясется рука, поэтому некоторые полоски волнистые. От старания он высовывает язык, совсем как ребенок, знаете? Которые сидят по минут двадцать, калякая понятные только им рисунки, а потом бегут показывать маме, ожидая поцелуи в лоб и слова поддержки. Я тоже любил рисовать. Давно. Отец порвал все мои скетчи, а потом ударил со всей силы по лицу. У меня тогда кусочек переднего зуба еще откололся. Было больно. Больше я никогда
не брал в руки альбом и краски.
Я слежу за каждым его аккуратным движением, несмотря на то, что уже прозвенел звонок и все остальные выбежали из кабинета. А еще Шастун каждый день делает себе кудрявую челку. Я не обращал на это внимания, но теперь
буду. Мы сидим около окна, из которого льются лучи солнца. Они путаются в его волосах и это выглядит красиво.
— Я закончил! — С довольным лицом он нежно отпускает мою руку, а потом переводит взгляд на меня. Он ждет реакции. Улыбка с его лица медленно пропадает, когда у меня не меняется ни одна эмоция.
Антон, пойми, я просто почти не могу их испытывать. Мне нельзя. Я ведь не умею их показывать. Я не умею радоваться. Я не ж и в о й. Мы смотрим друг другу прямо
в глаза душу. Куда-то внутрь. Он хочет попасть в мой организм внутривенно. Кто-нибудь, скажите ему, что кровь давно перестала течь по телу. Она застыла. Охладела. Потемнела. Кажется, он пытается определить стоимость голубых аквамаринов, которые мне достались вместо глаз. Парень, очнись, это дешевка.
— Я сделал из твоих родинок созвездия. У тебя их так много оказывается, я никогда не замечал. Они на звезды похожи. Можешь стереть, если тебе не нравится, — говорит Антон почти шепотом, хотя в помещении никого кроме нас нет. У меня внутри что-то странное происходит. Не могу дать описания. Меня бросили в открытый космос, но я оказался человеком, способным там дышать?
— Я их не сотру, Антон. Мне нравится, — Я не вру. Мне правда нравится. Но ощущения от его касаний
настораживали, пугали. Меня ударило сильным разрядом тока, а я не успел предостеречь себя от этого. Почему старый друг пытается увидеть во мне нечто большее, чем просто неживого человека?
Зачем он старается?
Шастун предлагает мне пойти вместе с ним, а я соглашаюсь. Мы направляемся в столовую. По пути он рассказывает про какую-то книгу. "Портрет Дориана Грея". Я читал. Приятно, что мне теперь есть с кем обсудить. Жаль, что кажется во мне не осталось сил, чтобы по-детски топать ножками и радоваться необычному повороту в произведениях.
Зачем он пытается восполнить пустоту размером с бездну? Его никто не просил. Ему никто не кричал в лицо.
З а ч е м?
Вечереет. Домой не хочу. Сижу на детской площадке, которая находится в километре от моего двора. Возвращаться в прогнившие стены, пропитанные кислотой слов отвратительно. Приду к ночи. Тепло, жаль только физически. Наступает непонятная тревога. Обычно я живу с ней, но сегодня я как будто абстрагировался от этого странного чувства внутри. Ноги еле шевелятся, но я уверенно иду к качелям. Сажусь, доставая помятую жизнью пачку сигарет. Вдыхаю едкий дым. Курить на площадке для детей, наверное, плохо.
Но кого ебет? Вспоминаю весь сегодняшний день. Антон — первый человек за последнее время, который и вправду засел у меня в голове. Раньше там был только я, на пару со своими тараканами. Я все еще считаю, что это
странно. Как минимум
непонятно. Телефон вибрирует в кармане. Мама. Не сбрасываю, но и не беру трубку. У меня совсем нет сил, чтобы слушать очередные упреки и ругательства. По-другому с ней говорить не получается.
Она звонит мне еще три раза, я все еще не отвечаю. Вибрация в кармане джинс раздражала. Заебись, у нее получилось достать меня даже блять дистанционно. Как у нее это всегда выходит? Может в программе у всех родителей это заложено?
На четвертый звонок я вспыхиваю. Не смотрю на экран и сразу же беру трубку. Я кричу матами:
— Блять, Алена, ну надоела уже, — Я называю ее всегда исключительно по имени. Я знаю, что так бью больнее. Хоть какой-то удар могу нанести за все то дерьмо, — Если бы я хотел умереть сегодня в подворотне где-нибудь в пиздазалупенске, я бы уже лежал мертвый и твои звонки никак бы не спасли, — Молчание. Я затягиваюсь сигаретой, уже желая нажать на кнопку завершения звонка, но мужской голос на другом конце меня останавливает.
— Покажешь мне путь в твой пиздазалупенск? Мечтаю там побывать, — Это был Антон. Тот, который нарисовал мне созвездие на руке. Тот одноклассник с большими ушами и кудряшками. Я наорал на него просто так. Стыдно.
Зачем он мне звонит?
— Антон? Ой. Это не для тебя слова были. А ты зачем позвонил-то? — Говорю я, туша сигарету о покрытие площадки, а потом засматриваюсь на рисунок на руке. Это правда произошло сегодня?
По-настоящему? Я забыл, что я
ненастоящий. Неживой, помните?
— Да я тут сериал новый посмотрел, а поделиться не с кем было, — Я не знаю каким образом, но я чувствую как его щеки краснеют от смущения. Нет, это все еще
странно. Почему он звонит именно
мне? Повисает тишина. Я слышу только скрип от старых качелей. — Странно, да, что я тебе позвонил? Сам не знаю почему... Но ты первый, кто с интересом слушал мой монолог про прочитанную книгу, пускай даже почти не говоря ни слова. Ты
слушал. А это пиздецки круто. Так вот, можешь послушать меня пару минут? Или ты занят?
— Рассказывай, Шаст, — Я соглашаюсь почти сразу же. Может мне это и вправду нужно? Вот так сидеть слушать кого-то. Я ведь всегда хотел быть услышанным. А теперь, когда это
потеряло смысл, я могу послушать другого. Может, для него это
важно. Может, его это
спасет.
Антон рассказал мне весь сюжет сериала. Он также сказал, кто ему понравился больше всего, а кто бесил все время. Он назвал мне весь плейлист этой киноленты, все ляпы которые были допущены и все другие возможные сюжеты событий. Я раскачивался на качелях, отвечая почти во всех случаях однообразно и далеко немногословно. Но Шастун говорил обо всем с таким детским интересом, как будто искрился. Я запомнил все. Даже если он думает, что я уснул на середине. Когда меня спросят, кто его любимый и самый, как он сказал, комфортный персонаж из Эйфории, я с легкостью отвечу — Джулс.
Вернулся домой позднее чем планировал. Все спали, спасибо на этом. Дальше все было как на автомате. Я разделся, принял горячий душ, зачеркнул сегодняшний день в календаре, а рядом с ним нарисовал небольшую звездочку. Ложась в кровать, я был уверен, что опять увижу кошмары. Что опять проснусь, а в горле будет ком. Но мне не приснилось
ничего. Была пустота. Что кроется за ней, я наверное
никогда не узнаю.
***
Антон сидит на своей привычной третьей парте, а я не говоря ни слова сажусь рядом. Мы общаемся уже пару дней, так что это действие стало обыденностью. Я пришел ко второму уроку, потому что проспал впервые в жизни. Я выспался. Я спал без тревог. Он улыбается мне и держит взгляд чуть дольше, чем нужно. Я замечаю это, но огласке не придаю. Если он думает, что он ведомый в гляделках, то пусть так и будет.
Антон выглядел сонным и походил на совенка. Его записи в тетрадке больше походили на каракули и он чуть не ударился головой об стол, когда задремал на пару минут. Почему-то с ним уроки проходили интереснее. Как только прозвенел звонок он протянул мне батончик в желтой упаковке:
— Если тебе
солнца не хватает, — Смотря в пол, пробубнил Шастун. Я улыбнулся. Искренне. Как только возможно. Подняв свою голову, Антон всмотрелся в мои глаза, пока я улыбался. Мне показалось, что он пытался запомнить каждую морщинку и каждый взмах ресниц. —
Улыбайся чаще, Сень, — Он заливается смехом, а я легонько ударяю его по голове. Он знает о моей ненависти к этой форме имени. Но кажется сейчас он хочет не разозлить меня, а наоборот, вызвать радостные эмоции, услышать смех.
— Если будешь снабжать мне батончиками, вместо солнца,
до конца моих дней, то я согласен улыбаться чаще, — Мы поднимаемся по лестнице, а у меня в голове
пустота. Нет тревожного шума или переживаний. Но и света мало. Лишь пару лучиков,
которые путаются в пшеничных кудрях.
Нам отменили последние два урока. Зачем я вообще приходил в школу? Домой опять не хочется. Придется опять шататься по знакомым улицам, стараясь забыться в воспоминаниях. Шастун выходит из здания вместе со мной, напевая слова какой-то английской песни себе под нос. Он смотрит вниз, а я изучаю его лицо. У него есть детская родинка на носу, шрам на брови и пухлые губы. А еще несколько совсем маленьких и незаметных родинок на шее, которые я увидел сегодня, потому что Антон надел рубашку, расстегнув несколько пуговиц. На улице было невыносимо душно и жарко.
— Прогуляемся? — поднимая взгляд зеленых дурманов только сейчас, спрашивает он, расплываясь в улыбке. Откуда у него столько энергии, чтобы
так ярко светить?
Почему я опять соглашаюсь? Неужели, меня влечет к нему? Но...в этом же
все равно не будет никакого смысла. Чтобы я не делал, я уже
окончательно все решил. Отступить от плана будет равно признать себя слабаком. Не для других. Для самого себя.
Мы шли без направления. Просто передвигали ноги. Антон много говорил. Я все слушал. А еще я заметил, что он пахнет корицей. Это странно, но я точно не путаю этот запах. Когда я приезжал к бабушке в деревню, она всегда пекла булочки с этой специей. Они получались очень сладкими и невозможно домашними. Она умерла четыре года назад. С того времени, я никогда не чувствовал этот аромат. Но сейчас мой одноклассник, ставший достаточно хорошим другом, пахнет корицей. Внутри проскользнуло тепло, отчего по телу пробежали мурашки. А еще он пахнет табаком. Он курит больше чем я.
И красивее.
Знаете, мы говорили ни о чем. Но не потому что у нас нет общих тем. Скорее, мы оба еще не залечили эти порезы, поэтому не говорим ни слова про их существование. Мы обсудили школу, учителей, одноклассниц и экзамены. Пока говорили, я заметил как мы свернули в спальный район. Тут были небольшие пятиэтажки и мой дом находился в двадцати минутах. Подойдя к четвертому подъезду, Шаст разворачивается ко мне лицом и просто смотрит. Я заметил, что он любит так делать. Просто смотреть несколько минут на меня, перебирая какие-то свои мысли, неизвестные почти никому.
Он начинает крутить кольцо. Нервничает. Пытается решиться на что-то. Я молча наблюдаю за ним, не прерывая зрительного контакта.
Он резко притягивает меня к себе за плечи, заключая в объятия. Я обнимаю в ответ, сцепляя руки за его спиной. Он держит крепко, даже слегка больно. Он пытается прижаться ко мне еще сильнее, хотя больше некуда. Я чувствую как быстро бьется его сердце под рубашкой. Антон оглаживает мои лопатки пальчиками и нехотя разрывает этот замок из своих рук, отпуская меня. У меня болят плечи, но внутри что-то терзает гораздо сильнее.
Что-то теплое. Неужели, моя тьма обрела маленький источник света? Я улыбаюсь. На спине фантомно ощущаются его крепкие руки.
— Спасибо, — шепотом говорит Антон, а потом уходит домой, оставляя меня с
непонятным чувством. Я иду в сторону своего двора, потому что все, что мне сейчас хочется —
смыть эти ощущения.
Но не выходит. Как бы я не напенивал губку и с какой силой бы не старался раздирать свою кожу — все тщетно. Теперь это где-то в районе сердца находится. Да, в том, где почти ничего не бьется, почти не живет.
Что если начать принимать эти странности за необычности? Что если попробовать, перед тем как поставить точку. Все равно ничего уже
не имеет смысла — скоро я пойду за оружием для самого себя. На пистолет не решился, да и денег бы не хватило.
Зачеркиваю сегодняшний день в календаре. Рядом с цифрами красуется рисунок корицы и сигареты. Пускай так.
***
— Эта мымра заставит нас остаться после уроков, чтобы убраться в классе, — Антон шепчет мне на ухо, находясь
слишком близко. Я могу чувствовать его дыхание на своей коже. Что-то внутри лопается и взрывается, когда я рядом с ним
. Дней остается все меньше, но я начинаю испытывать все больше. Это плохорошо я бы сказал. Шаст выдумал это слово кстати, а мне оно понравилось. Я не знаю, что делать с теми чувствами, которые перекрыли тревожность.
Я запутался. Мы общаемся чуть меньше двух недель, но я никогда не ощущал столько эмоций.
Странно Необычно.
— Мы же
вдвоем будем. Значит скучно точно не будет, — Я научился вновь улыбаться. Он до сих пор находится близко-близко, а я поворачиваю голову в его сторону, из-за чего между нами остается всего несколько сантиметров. Дыхание перехватывает, как при сильной тревоге. Но тут я управляю всем. Антон облизывает нижнюю губу, отстраняясь.
Сдался первым.
Сидеть семь уроков равносильно пытке прямиком из ада. Я кладу руки на свои колени, откидывая голову назад и прикрывая глаза. Хочу на воздух. Тут очень душно. Учитель старательно пытается объяснить какое-то задание из ЕГЭ, но все ее игнорируют, занимаясь своими делами. Кто-то отправляет милые картинки своему партнеру, а кто-то рисует члены в тетрадке своего соседа по парте. Мы же с Шастуном просто стараемся дотерпеть до звонка.
Он накрывает мою руку под партой, слегка сжимая и переплетая пальцы. Я не меняю своей позы, лишь приоткрываю глаза. Антон опять душит взглядом. В хорошем смысле.
Он все-таки попал внутривенно. Все-таки смог, справился. Я перемещаю свой взгляд то на него, то на наши руки. В моей голове миллион мыслей, но ни одной о том, что это
неправильно. Возможно с кем-то другим — да. Но с ним все кажется
правильным. Где-то на подкорке появляются мысли о том, как сильно я его убиваю прямо сейчас, но почему-то я не обращаю внимания на них.
Может, само образуется? Может выйдет?
Все вышли из кабинета русского языка. Здесь тихо, спокойно. Кажется, я могу слышать как бьется собственное сердце, почему-то слишком быстро. Я сижу на первой парте второго ряда, свесив ноги в лофферах, и наблюдаю за тем, как Шастун закрывает дверь на ключ. Он идет прямо ко мне, откидывая ключи куда-то в сторону учительского стола.
Он встает между моих ног близко-близко. Кажется, где-то там, в необъятном космосе что-то взорвалось. Возможно, умерла какая-нибудь звездочка. Или наоборот, родилась новая.
Мы же никогда не узнаем, что стоит за тьмой. Если бы было все так легко и так хорошо, то стало бы неинтересно.
—
Я влюблен в тебя, — его признание, произнесенное шепотом, кажется громким. Я замираю. Его пухлые губы с ранками находятся в сантиметре от моих. Только я решу, какой конец я сделаю в своей истории.
—
Пообещай, что будешь целовать меня до конца моей жизни, — банальная фраза, но знал бы Антон,
какой она имеет смысл, точно не сделал бы того, что собирался.
Но он не знает. Не подозревает. Не догадывается о том, что через пару дней мои горячие губы остынут, сердце, которое сейчас выпрыгнет из груди, перестанет качать кровь, а мои чувства к нему останутся лишь осадком в стакане с водой.
Все давно потеряно. Все давно решено. Он свалился на меня неожиданно, нарисовав мне созвездие на руках, и напомнил, что испытывая эмоции с ним, мои шрамы останутся невредимыми.
Мне жаль, что наши души так поздно осознали, что являются родственными. Наверное, судьба.
Но это чуть позже. Это послезавтра. А сегодня, сейчас, в эту секунду, я аккуратно пробую его губы на вкус, стараясь не обжечься. Антон сладкий, приторный, с нотками цитруса и табака. Мне нужно распробовать больше. Он прижимает меня к себе, а я сильнее целую его. Я запускаю руку в его кудри, а он проводит подушечками пальцев по моим розовым щекам. Он отстраняется, смотря мне в глаза. Кажется, он тонет. От его взгляда мурашки по коже и тепло где-то внутри. Антон оставляет поцелуи по всему моему лицу, а я плавлюсь как масло на сковородке. Как только я ощутил руки в кольцах на своих щеках, я осознал —
живу. Дышу, существую, порчу легкие сигаретным дымом.
Я был живым в тот момент. Только ради него. Только с ним.
Потом мы целовались. Много. Нежно, страстно, с любовью, с интересом, с трепетом, с чувствами. Я вспомнил об одной вещи, которую я еще не успел завершить. Я оставляю поцелуй районе шеи, а потом снимаю с своего пальца единственное кольцо. Самое дорогое. Самое важное.
С а м о е.
—
Звездочка, если наши солнечные системы дадут сбой, и мы не сможем больше коснуться друг друга, то надень это кольцо и закрой глаза. Я всегда буду рядом, ты же знаешь? — Я беру музыкальные пальцы с необычными кольцами и нежно надеваю свое на безымянный палец. —
Н а в с е г д а.
— Ты не уйдешь? — он спрашивает с такой детской надеждой, что внутри что-то передергивает, ломается.
Антон Шастун с третьей парты за короткий промежуток времени стал самым близким для меня человеком.
Самым ярким. Я таких как он уже не встречу. Я и не хочу. Наверное,
я его люблю. Но если он узнает о таких глубоких чувствах, то точно не переживет. Не выдержит. А я хочу, чтобы он жил. Я хочу, чтобы он звонко смеялся и хватался за чужое плечо, в попытке не упасть от смеха. Я хочу, чтобы он не кусал свои невозможные губы, которые так и напрашиваются на поцелуи. Я хочу, чтобы его сердце билось, даже когда мое уже
перестанет иметь смысл в теле.
Когда я целовал его в
крайний последний раз, я простонал что-то похожее на
" я уйду ". Но он был так счастлив и так переполнен эмоциями, что не смог расслышать этого.
Но я предупредил. Я не соврал. Ему врать сложно. Ему нельзя.
***
Вчера в школе Арсений передал мне конверт. Попросил открыть сегодня вечером. Его не было в школе. На звонки он, естественно, не отвечает. Неужели сбежал? Бросил, оставил меня одного с этими демонами. Он не мог. Он же не такой. Я не хочу верить в это.
Пришел со школы. Чувствую себя паршиво. Без этого носа-кнопки сидеть на уроках невыносимо. Он нужен мне, как гребанный кислород. Я нуждался в нем последний год, как никто другой. Ведь быть влюбленным в человека, который ни с кем не разговаривает и только с умным видом решает все задачки по геометрии, почти невыносимо. Сегодня я опять купил ему тот батончик, но он валяется на дне моего рюкзака вместе с остальным мусором. Дома никого нет. Тишина. Я чувствую внутреннюю тревогу, а руки начинают опять предательски трястись. Открываю конверт. Текст написан
той самой черной гелевой ручкой.
" Звездочка,
Как же сопливо это все выглядит прямо сейчас. Но я по-другому не могу. Мне нужно было уйти. Я был обязан покончить с этим дерьмом. Всю свою недолгую жизнь я бежал. От самого себя. Потому что не могу. Не выдерживаю. И сегодня я опять сбежал. А знаешь, наша история могла бы послужить сценарию к фильму. Я всегда хотел быть актером. Как жаль, что мы решили импровизировать, а не следовать строчкам.
Знаешь, а ты ведь не входил в мои планы. Да, у меня было все распланировано с самого начала. Красивая дата, прощальное письмо, несколько пачек сильных таблеток. Все должно было быть стабильно. Никто бы не страдал из-за меня, никто бы не винил. Всем было бы все равно. Но я влюбился в тебя. Ты увидел во мне звезды, а не остатки мертвых планет. Ты узнал цену моих голубых алмазов. Ты улыбался мне. Ты светил. Когда я целовал тебя, я впервые почувствовал, что живу. Ты заставил меня вновь чувствовать.
Знаешь, я вдруг понял, что всегда жил в темноте. В детстве я боялся остаться одному в темной комнате, сейчас я сам создал для себя вечную тьму. Ты оказался в ней самым ярким лучом света, таким маленьким, что невооруженным глазом почти не заметить. Я не хочу, чтобы ты перестал светить. Я не хочу, чтобы ты оказался в той темной комнате. Пожалуйста, не потухай. Насколько бы трудно тебе не было, только не переставай светить. Все это пройдет. Ты забудешь мои родинки. Ты справишься, я в этом уверен. Если бы это было не так, то я бы ни за что не оставил тебя, родной.
Если бы где-то там, в загробной жизни, меня бы спросили из чего состояла моя жизнь, то я с легкостью ответил бы: Моя жизнь состояла из темных полосок и смеющегося Шастуна. Потому что так и было. Пожалуйста, смейся так же искренне и так же звонко. Я тебя прошу, морщи носик и дуй губки в своей манере. Не теряй себя. Никогда.
Я все еще влюблен в тебя. Пока мои легкие наполняются кислородом, а сердце бешено бьется. Ты стал моей вечностью, Антон. Ты мое самое яркое воспоминание. Твои губы это самые сладкое, что я когда-либо пробовал. Антон Шастун с третьей парты единственное в чем вообще был смысл.
Пора ставить точку. Прости, нам не хватило страниц для истории с счастливым финалом. Я убил себя едкими таблетками, но почувствовал послевкусие корицы и табака. Ты всегда р я д о м.
Навсегда твой,
Арс. "
Я плачу. Мне хочется кричать. Я не выдерживаю. Я не верю. Может, это глупая шутка? Розыгрыш? Мерзкий прикол? Неужели...я...больше...не...смогу...его...увидеть.
Это не может быть по-настоящему. Это не взаправду. Это нереальность. Это
галлюцинация. Это страшный сон и совсем скоро я проснусь. Пожалуйста, пускай это будет обычный кошмар. Я ведь только-только нашел свою родственную душу.
Я его не спас. Не досмотрел, не увидел, не заметил. Я так был погружен в тот океан чувств, что совсем заигрался. Я должен был ему помочь. Но хотел ли он этого? Может, если бы я осмелился заговорить раньше, он не сделал бы этого? Может, я должен был чаще касаться его? Чаще и дольше смотреть? Может он ненавидел тот батончик в желтой упаковке? Арсений, почему ты сделал это? Неужели, ты так часто пытался кричать о помощи? Неужели, я не слышал?...
Я слышу как открывается входная дверь. Пришла мама. Я сижу на полу, а из глаз льются слезы, капая на бумагу. В некоторых местах начали плыть чернила. Моя голова превратилась в вату. Я не знаю, что мне делать дальше. Я не знаю, как выполнить его просьбу, о том, чтобы не прекращать светить.
Все потихоньку начинает терять смысл. Я запутался.
— Антош, на завтра отменили все уроки, — Мама выглядит обеспокоенной. Особенно, когда заходит ко мне в комнату. Я сворачиваю письмо и убираю в карман. Я хочу что-то сказать, но у меня ком в горле. Мои руки сильно трясутся, из-за чего я не могу сделать вид, что
все в порядке. В ее голове как будто складывается пазл.
— Ты был с ним
близок, да, Антош? — Мама садится ко мне и обнимает. Она проводит рукой по волосам, стараясь успокоить, но я начинаю задыхаться в слезах. Мне больно.
Но не так, как было больно Арсению.
Арсений Попов из 11 "Б" не заслужил всех шрамов. Он заслужил смеяться и давать мне подзатыльники, когда я называю его Сеней. Он любил запускать пальцы в мои кудряшки, целовать в нос и есть мои батончики. Он заслужил весь этот чертов мир. Он заслужил быть счастливым. Но кажется, я совсем не заслужил его. Я выполнил его обещание —
я целовал Арсения до конца его дней. Правда, всего пару раз. Каждое его касание, каждое его слово хочется пускать как наркотик по венам, чтобы перемешать вместе с кровью. Но если ты что-то колешь, то потом остается след. Если его кто-то заметят, то спалят с поличным.
Наша связь была недолгая. Всего каких-то пару недель. Всего несколько касаний, пару поцелуев и одно признание. Наши чувства были тихими для всех остальных. Мы говорили о них шепотом, чтобы никто не услышал. Я аккуратно сжимал его руку под партой, в тайне от чужих глаз. Он легко мне улыбался, а я понимал, что это движение губ только для меня.
Только мое.
Я уверен, что вселенная бесконечна. И где-то есть другая вариация событий. Возможно в какой-то из них мы вместе готовим завтрак утром, а я оставляю поцелуи в шею. Наверное, в какой-то нам не дали совместное задание, а я никогда не узнал, что Арсений любит сладкий чай с печеньем. В третьей мы вообще прошли мимо. Ну а в этой, здесь, прямо сейчас мои плечи содрогаются от слез, а его сердце несколько часов назад сделало последний удар. Не в унисон с моим.
