Он рассказывал сказки

Незнакомец был… Незнакомцем. Чуждым, но не чужим; нездешним, но готовым рассказывать и рассказывать о том, что он видел в этих и иных краях; не желающим меняться, но меняющим всех вокруг себя. Весь. От кончиков длинных, чернее самой тёмной ночи, волос и по-кошачьи насыщенных зелёных глаз и до привычки напевать что-то на странных, таких же, как он, нездешних языках. Он был одет в немаркие чёрные одежды. Носил на поясе два невероятно красивых кинжала и изящно обточенную белую ветвь. И с ним был кот, точнее кошка. Обычная рыжая кошка — четыре лапы, два уха, хвост — с необычной и словно бы приплюснутой мордой. Отзывалась на Мио, Мия, «эй, умноглазка». Её хозяин каждый раз рассказывал самые разные, иногда откровенно фантастические истории о том, каким образом мордочка Мии приобрела подобный вид, и на следующий же день забывал о рассказанном, сочиняя новую историю. Незнакомец представлялся Харальдом — вот такое чудное-то было у него имечко —, но Незнакомцем, чуждым и странным, быть от этого не переставал. Впрочем, и это было в нём самым важным, чужаком, кем-то подобным тем монстрам, что мучали поселение постоянно, он не был тоже. Легко сходился с людьми и ладил с животными, всегда становился почти-своим для каждого, с кем заводил разговор. Он был… Просто был, таинственный и озорной зеленоглазый странник с волосами цвета беззвёздного неба и тысячей сказок за кончике языка, всегда готовой оказаться рассказанными любому, кто захотел бы их услышать. И, конечно же, с рыжей-рыжей, словно рассветное солнце, кошкой с по-человечески умными ореховыми глазами.

***

Этот мир был… Странным. Агрессивным. Живым, мёртвым, и снова живым — словно полоски на зебре шли мирные зоны и зоны, где была абсолютная власть монстров. Или, скорее, было правильнее сравнивать этот мир со шкурой гепарда — пятна анклавов, где заперлись от непримиримо-враждебного окружающего мира люди, и все остальные земли, где бушевали чудовища, которых Харальд не только не видел, но и даже не встречал их упоминаний в своём мире. В этом мире правили странные, непонятные, незнакомые твари. Скакуны, похожие одновременно на фестралов и виверн. Тощие — живые инферналы. Раскалённые, аналогов которым Харальд не сумел подобрать ни при первой встрече, чуть не закончившейся трагедией, ни при любой из последующих. Он мог бы сойти с ума, в конце концов, даже психика, закалённая войной, Волан-де-Мортом, Дамблдором, множеством смертей близких и всеми остальными драмами его жизни не смогла бы справиться с подобным. В конце концов, прыгая в Арку Смерти, он ожидал… Не того, что в итоге получил. Но он был не один и он не имел права сходить с ума, когда его друзья-сиблинги-возлюбленные оказались в щекотливом положении. …Кошка была рыжей. Ярко-ярко рыжей, похожей на апельсин с лапками. С приплюснутой недовольной мордой, такой знакомой по Живоглоту. С умными карими глазами, смотрящими с не менее знакомым выражением: «Харальд Джеймс Поттер, какого Мордреда ты опять натворил?». А иногда они меняли свой оттенок с медового на лазурный и кошка менялась: становилась игривей, веселей, энергичней, — и на мордочке читалось смешливое: «Ну что, Гарри, ещё раз на встречу приключениям, пока наша зануда не проснулась?». Но Рон выплывал наружу редко, позволяя руководить Гермионе — он всегда был немного ленивым, их большой рыжий друг. Он назвал кошку Миор, несмотря на протесты обеих её душ.

***

Для Акслин ещё в детстве Незнакомец как-то незаметно и почти непримечательно перестал быть незнакомцем и стал Сказочником — хранителем историй, странствующим бардом из одной из его сказок. Ей нравилось слушать и узнавать новое — ему нравилось рассказывать и делиться своими знаниями. — Воронёнок, — всегда весело улыбался он и неизменно добавлял. — С сердцем самого настоящего льва, конечно же. — Льва? — однажды спросила Акслин, задумываясь. Льв — это какой-то монстр из очередного рассказа Сказочника? Но причём тут тогда было его сердце? — Лев — это всего лишь очень большая кошка, жёлтая, как самые яркие одуванчики, с роскошной гривой, — он показал на Мии, как именно выглядела грива льва, — считающаяся на моей родине символом храбрости и смелости. У тебя отважное львиное сердце, маленькая Акслин; сердце, которое, даже познав скорбь, боль и поражения, не перестанет гореть. Не забывай об этом даже в дни, когда от слёз в глазах будет гаснуть солнце, — Сказочник совершенно серьёзно посмотрел на семилетнюю Акслин, и, когда она немного непонимающе. но очень уверенно кивнула, улыбнулся. У Сказочника была добрая, по-весеннему тёплая улыбка, и в ответ на неё тянуло улыбнуться в ответ. И Акслин улыбнулась, не зная, что спустя несколько лет будет вспоминать эти слова и твердить, твердить их, словно молитву неизвестно каким богам или торжественный гимн.

***

Спустя несколько лет странствий по миру, названному умницей-Гермионой Имманисом, Харальду стало слишком мало. Слишком… Скучно. Парадокс, но именно в мире бесконечных битв, где нужно развиваться, учиться, бежать вперёд, ему становится недостаточно всего. В родном мире, милой Земле, было по-другому — там он мог и быть героем, и воевать, и ввязаться в самоубийственные приключения, гоняться за преступниками и чудовищами, потому что… Мио долго объясняла, используя профессиональные термины, ссылаясь на учёных и новейшие исследования. А потом Луна, очаровательная, мудрая, прекрасная Луна привычно задумчиво-мечтательно улыбается и объясняет: «Потому что Арлекину нужно кружить головы народу, влюбляться в окружающих и мир, шутить и веселиться. А Гарри-братик — Арлекин из Арлекинов, и не он один». Именно поэтому в один день Харальд трансфигурирует из куска Корявого блокнот с совершенно детским радужным единорожкой на обложке, закрепляет чары рунами вечности и объявляет друзьям: — Я буду писать книгу. Книгу сказок об обоих мирах. — Мяу? (И что ты собираешься потом с этой книгой делать?) — доминирующая в тот момент в теле Мио кажется до странного насмешливой и ироничной. — Раскопирую и раздам по анклавам! — жизнерадостно отзывается Харальд. Кошка язвительно фыркает и отворачивается, ничего не объясняя. До него доходит только спустя неделю пути, буквально в первом же анклаве. …Здесь никто не умеет читать, за исключением пары человек — писаря и его ученика. Не то чтобы ему это мешало. В конце концов, у Харальда была магия, старшая палочка, послушное дерево под рукой и неумение унывать. Что могло выйти из этого сочетания? Гитара и её Сказочник, странник, бард.

***

Сказочник уходит из анклава по весне — всё такой же длинноволосый, зеленоглазый, весь в чёрном и налегке, со своей сумкой, котом и неизменной гитарой. Сказочник уходит из анклава по весне — и оставляет за собой ворох песен, резных и расписных рисунков повсюду, ещё долго звенящий между домами искристый, солнечный смех и тысячу и одну полезную вещицу, которую он смастерил за время своего пребывания. — Пока, малышка Акслин, и будь уверена — мы ещё встретимся, — он дурашливо ерошит кончик своей косы и пачкает нос девочки чернилами от странного пера, которым что-то пишет в своей книге. Зелёные глаза словно светятся изнутри, когда Сказочник присаживается на корточки и заглядывает Акслин в лицо. И повторяет. — Главное помни, что у тебя львиное сердце, и пока оно бьётся — мы обязательно встретимся, даже если судьба будет против. Клянусь Ветром, маленькая сестрица! Ты же мне веришь? — и умильно смотрит, хлопая длинными, почти девичьими ресницами. Сказочник уходит — Акслин остаётся, как бы ни хотелось ей побежать следом, чтобы своими глазами увидеть всё то, о чём он так пламенно, воодушевлённо рассказывал. И он не возвращается ни через год, ни через два, ни через три. Приходят и уходят дети из разрушенного анклава — Икса и Рауксан —, умирает маленький Пакс, Акслин учится читать и писать у старого Оксиса… Время течёт спокойной, мерной рекой, несёт за собой множество событий, и однажды, когда судьба предлагает ей выбор, Акслин принимает его — и, подобно Сказочнику, свободному, ветреному, непостоянному, срывается с места. С ней нет ни кошки, ни кинжалов, ни гитары, но с ней тоже есть книга и пока ещё робко, но с каждым днём всё сильней расцветающее в душе солнце. Ветер дует в нужную сторону, обещая встречу.