***
— Ловля на живца, Марьянович? У мента ничего нет на него, а Тирке с поразительной лёгкостью может снова загреметь. И похрен, что сам вызвался. У Тирке точно с мозгами не в порядке. — Действенный метод. Скажи, начальник? Анжелько Коматина пришёл один. Слишком подозрительно и, тем не менее, вот они стоят на втором этаже раздолбанного здания, — после войны брались его восстанавливать раза два, потом грозились снести, — на окраине. В нескольких метрах друг от друга, а группы захвата и в помине нет. Иначе он бы почувствовал. — Я за тобой, щегол, гоняюсь годами. И, чёрт возьми, сейчас бы повязал тебя, если бы было что вменить! — Коматина всердцах сплёвывает на пол. — Как ты так умеешь, мать твою?! Андреевич увидел в нём потенциал. А ещё нечто, чего не хватало Тирке или любому другому из команды. Доктор окрестил их командой и заботился о каждом почти по-родственному. Не стал удерживать Милутина, когда тот решил отойти от дел и жениться. После ухода Ивковича приблизил к себе Марьяновича, и никто не возразил. Благое не мог его подвести. И превзошёл. Когда достигаешь вершины, часто оказывается, что полз к ней зря. — Учитель был хороший, — отвечает он, и голос едва не дрожит. — Аккуратист, знаешь ли. Ладно. У меня имеется для тебя кое-что любопытное. — Попробуй удиви. Внизу Тирнанич на нервах нарезает круги. Приодеть малого надо, что ли... — Американца не забыл ещё, начальник? Коматина впервые смотрит на него в упор. Настороженно, неверяще и с каким-то нездоровым блеском в глазах. Прямое попадание. Всё-таки есть в этой жалкой ментовской жизни цель покрупнее десяти имбецилов. Ладно, девяти. Восьми с половиной. — Только не говори, что... — Он мне доверяет, — сейчас или никогда. — Я выведу тебя на эту сволочь и его картель. А ты не будешь преследовать моих ребят и дашь нам спокойно интегрироваться в гражданское общество. Это не предательство. — Решил сыграть в спасителя? — смеха отвратительнее он ещё не слышал. — А не жирно?***
Для полноты картины не хватает возвышенной музычки, розовых пони и конфетти. Тем не менее, дождь практически прекратился. Солнце выглядывает из-за туч, хотя по прогнозу ливни всю неделю... В то время как Тирке, учитывая, что выдал буквально десять минут назад должен мчаться в сторону Котора, сломя тупую башку. Италию ему подавай. Италия... Ещё бы в Уругвай какой-нибудь лыжи навострил. Нет, аргументы вполне убедительные, особенно про «не ты меня в это втянул, не тебе меня и спасать» и «я тебе не баба, не указывай мне!». От женщин проблем меньше и нервотрёпки, но они рано или поздно уходят навсегда. Этот же возвращается, принося с собой проблемы, чтобы Моша искал решение. Вроде как и нашёл — вся их команда мечты слилась с толпой и клятвенно обещала вести образ жизни, приличествующий добропорядочным гражданам. Кто-то уже устроился на работу, кто-то — конкретно Микица, наверное, с целью оправдать своё прозвище, — отправился навстречу детским мечтам. Моша уверен, что всё сделал правильно. Кому было закончить это, если не ему? Он не ждал от Тирке понимания. Однако, и столь рьяного сопротивления тоже. Да, перегнул и, скорее всего, права на это не имеет. Он даже не брат ему. Братья способны не разговаривать годами: Никола не даст соврать. Кто их заставлял так похерить собственные судьбы? Время, другие с ума сошедшие люди? Не нужно было соглашаться, нужно было его отговорить, вытащить. Над Тирке он действительно трясётся наседкой и вряд ли кто-либо ещё, кроме Александра, — царство небесное его милой матушке, — Тирнанича заслужил подобные «привилегии». И если всё это действительно через чур, в своё оправдание он может сказать лишь одно: — Что-то забыл? Ты вообще сюда с пустыми руками явился. — Забыл. Тирке, не закрывая двери автомобиля, направляется к нему. Абсурдная мысль вспыхивает и гаснет, оставляет после себя темноту. Если прирежет, пусть хотя бы отпечатки пальцев додумается стереть с посуды — ему нельзя сесть во второй раз. Самое лучшее время было в университете — вот о нём Благое Марьянович, неудавшийся международник, не жалеет ни капли. Жалеет, что не уберёг Тирке, не уследил. Значит, его вина. Поэтому и хочется понести наказание. — Чего забыл-то? — голос становится хриплым, не своим. Тирке останавливается как вкопанный — между ними сантиметров десять, для удара достаточно. Да только в ладонях у него ничего нет. — Забыл, что раньше было. Я идиот, Моша, ты прости меня... — не смотрит в глаза, совсем как во время самой первой их ссоры. — Я на любую работу согласен, хоть рубашки шить. Чем скажешь, тем и займусь... Прости.