Humiliation

Холодная вода стекала по бледной фарфоровой коже, покрывшейся мурашками, отрезвляя после нескольких бессонных ночей. Капли затекали под бумажно-белую рубашку, оставляя на ней тёмно-серые пятна, и приятно холодили кожу. Осаму схватился тонкими руками за ледяные бортики белоснежной керамической раковины и с силой зажмурил глаза, старательно представляя, что он не здесь и не сейчас. Шум воды удерживал остатки сознания в реальности, постепенно, но безнадёжно от него ускользающей. Подняв голову, юноша увидел в зеркале напротив то, насколько стали заметны тёмные синяки под впалыми от терзающей его бессонницы глазами. Дазай привык проводить дни и ночи в своём кабинете, но отнюдь не за написанием бесконечных отчётов, а за бессмысленным бездельем только для того, чтобы не возвращаться в пустую холодную квартиру, где тишина оглушала сильнее любого грохота, где мысли было слышно слишком хорошо и явственно. На свое утомлённое отзеркаленное лицо он смотрел в личной отдельной уборной, куда вела дверь прямо из его кабинета, запертого на ключ, который имел лишь один дубликат. Из освещения в основном помещении была лишь настольная лампа, так что большая часть кабинета была погружена во тьму давно наступившей ночи. Тяжело вздохнув, Осаму отвернулся от собственного отражения, закрутил кран и молча вперил взгляд на собственные руки; рукава открывали вид на небрежно перевязанные бинтами запястья. В разразившейся тишине он слишком явно услышал повернувшийся в замке двери, ведущей в кабинет, ключ. Замерев, Дазай начал вслушиваться в размеренные шаги, которые заглушались мягким ковровым покрытием пола. Посетитель обошёл стол в середине помещения и, судя по шелесту бумаг, заглянул в разбросанные на столе документы. Сердце пропустило удар, стоило услышать стук запертого ящика стола, в котором лежали не вполне здоровые и легальные способы на время уйти из реальности, но успокоилось, когда звука не повторилось. Осаму старался не вздохнуть лишний раз, словно это спасло бы его от ненавистного общества на эту ночь. Конечно, он знал, кто именно пришёл в его кабинет ночью, открыв дверь собственным ключом, и начал неторопливо просматривать рабочий стол. Дазай напряжённо слушал, как шаги медленно направились в сторону уборной, как металлическая ручка темной двери повернулась, но встретила сопротивление. Осаму не знал, стоило ли радоваться тому, что прежде он запер за собой дверь. После минуты затишья у него тревожно забегали глаза, как бы ища на чёрной мраморной плитке подсказку или путь побега, но с места Дазай сдвинуться не решался. Взгляд метнулся к зеркалу, вымаливая совет у такого же растерянного отражения. Внезапно коньячные глаза наполнились гневом, пальцы сильнее сжали раковину. «Ты ведёшь себя так, словно боишься его. Отвратительно,» — мысленно бросил он собственному отражению. Три коротких стука прозвучали громом среди ясного неба. Вновь ощутив способность двигаться, Дазай повернул замок, но не стал открывать, вернувшись в прежнее положение. Меньше всего он хотел, чтобы дверь открылась. Осаму не повернулся, когда посетитель вошёл, закрыв и вновь заперев дверь на замок. — Не знай я тебя, подумал бы, что ты от меня прячешься, Осаму, — повседневный, непринуждённый и даже слегка весёлый голос ничуть не успокаивал, скорее подпитывал растерянную беспомощность. — Но вы знаете меня, Мори-сан, — Дазай хотел было развернуться, но почувствовал, как руки в белоснежных перчатках плавно легли на талию, кончиками пальцев надавливая на кожу сквозь тонкую рубашку. Вновь кинув взгляд на зеркало, он понял, что Мори действительно всегда получает то, что хочет. Очевидно, сейчас он хотел трахнуть своего подчинённого в уборной его же кабинета, вжимая бёдрами в твёрдую раковину. Холодные руки в перчатках вытянули заправленную в брюки рубашку, с нажимом прошлись вверх по груди и медленно скользнули вниз. Огай про себя отметил удобное сейчас отсутствие ремня. Осаму чувствовал, как чужие смольные пряди щекочут открытую из-за нескольких расстегнутых пуговиц шею. Короткий сухой поцелуй холодных губ заставил чуть дёрнуть головой в сторону. — Мори-сан, — он схватился всё ещё мокрыми руками за запястья мужчины, отчаянно пытаясь препятствовать, ища хоть какую-то точку опоры. Даже у того, кто заставил землю уйти из-под ног. — Да, Осаму? Все в порядке? — Огай остановил руки и сильнее прижал ими юношу к себе, так что его ягодицы упирались ему точно в пах. Коньячные глаза вновь забегали по тёмной плитке уборной и зацепились за запертую дверь. Дазай сглотнул. — Да, — пальцы чуть сильнее сжали чужие запястья, — всё в порядке. Вы неожиданно пришли. Тонкие губы сомкнулись на чувствительной мочке уха, и зубы, чуть прикусив, оттянули её в сторону, вызывая новую волну мурашек и отвращения. — Ты не рад? — ладони настойчиво скользнули под резинку боксеров, огладили выпирающие тазовые косточки. Губы, растягивающиеся в ухмылке, спустились к шее, настойчиво прикусывая тонкую фарфоровую кожу. — Вы неожиданно пришли, — повторил Осаму и глубоко вздохнул, с тревогой чувствуя, как возрастает чужое возбуждение. — Убери руки, — сказал Мори полушепотом, но тоном, не терпящим возражений, а если и терпящим, то совсем недолго. Дазай тотчас же отпустил чужие запястья, отмечая, что на рукавах Огая остались мокрые следы, и вновь впился пальцами в край раковины. Чужие пуговицу и ширинку Мори расстегнул медленно, слишком явно и показательно наслаждаясь моментом юношеской слабости. Ладонь Огая плавно, но сильно сжала член, раздражая тканью перчаток чувствительную кожу, из-за чего Осаму вздрогнул и дёрнулся назад, невольно сильнее притираясь ягодицами к чужому паху, и замер. Рука начала размеренные движения, грудь стала чаще вздыматься из-за сбитого дыхания, Мори улыбался, наблюдая через зеркало за весьма бурной для Дазая реакцией. Он видел, как краснеют чужие щёки, как пальцы сжимают раковину, чувствовал подрагивание костлявых плечей. Осаму вперил взгляд в поблескивающий от яркого света лампы металлический кран, думая о том, как всё дошло до того, до чего дошло. Большой палец особенно настойчиво обвёл головку уже наполовину возбужденного члена, и Дазай коротко и тихо простонал, будучи не в силах владеть собой в полной мере. Отсутствие сна негативно сказывалось даже на его самоконтроле, который был возведён в абсолют. — Ты нечасто радуешь меня своими стонами, — Дазай действительно почти никогда не издавал никаких звуков, так что его самые тихие стоны становились целой симфонией, настоящей усладой для ушей. Свободной рукой приспустив рубашку, Огай провёл языком по худому плечу, оставляя на краю лёгкий поцелуй. Мори прекратил стимуляцию и обеими руками приспустил чужие брюки, обнажая молочно-белые ягодицы. Рукой он обхватил Осаму поперёк груди, теснее прижимая к себе. Дазая откровенно пугала скорость развития событий, хотелось скрыться от настойчивых прикосновений, сбежать как можно дальше из этой злополучной уборной. Но пальцы Огая настойчиво надавили на его сжатые губы, заставляя приоткрыть рот и впустить их внутрь. Пальцы проникали глубоко, давили на язык, щёки, заставляли запрокинуть голову и открыть рот шире, смаргивая выступившие от рвотного рефлекса слёзы. Слюна постепенно пропитывала ткань перчаток, отчего во рту оставался странный привкус. Убрав пальцы и позволив Осаму опустить голову, Мори аккуратно снял перчатки и положил их на край раковины, доставая из кармана брюк блестящий пакетик смазки и выдавливая содержимое на уже оголенные пальцы. Он не был идиотом, чтобы использовать в качестве смазки слюну, но Дазай выглядел слишком привлекательно, когда задыхался с его пальцами глубоко в глотке. Осаму наклонился вперёд, опираясь на раковину, и посмотрел на отражение Мори в зеркале, на то, как он сосредоточенно смазывал пальцы вязкой жидкостью без цвета и запаха. Неожиданно для самого себя Дазай сделал рывок в сторону двери. Огай позволил ему вывернуться из своей хватки, также не ожидая сопротивления. Развернувшись, он обхватил одной рукой талию Осаму, развернул и с силой впечатал бёдрами обратно в раковину, прижимаясь сзади и чуть наклоняя его вперёд. Выпирающие тазовые кости больно впились в твёрдую поверхность, и Осаму почувствовал, как в него плавно проникли сразу два пальца. Он зажал себе рот руками, чтобы не издать лишних звуков. — Раньше ты не сопротивлялся, Дазай-кун. Что же случилось? — сказал Мори нарочито заботливый тоном, глубже вставляя пальцы и как можно сильнее раздвигая их в стороны. — Убери руки, — прошипел Огай, давая волю раздражённому тону. Осаму послушался и подавился воздухом, почувствовав, как туго в него входит третий палец. «Больно. Слишком больно.» — Простите, — Дазай не нашёл лучшего способа, чтобы заставить мужчину смягчиться, — Простите, пожалуйста. Движения замедлились, но не прекращались, Огай наклонился и снова стал сухо целовать чужую вытянувшуюся шею. Продолжая медленно растягивать Дазая, Мори носом зарылся в растрепавшиеся каштановые волосы, вдыхая едкий запах ментола. — Постарайся больше так не делать, Осаму, — прошептал в ухо Мори и с соответствующим хлюпом вытащил пальцы из покрасневшего сжимающегося отверстия, начиная расстёгивать ремень на своих брюках, — ты меня расстраиваешь. Дазай, наклонив голову и не смея шевельнуться, ждал, пока Огай наденет презерватив, но все ещё не мог сдержать нервную дрожь. Осаму отлично понимал, что поступил до безумия глупо, но ему казалось, что если он что-нибудь не предпримет, то обязательно возненавидит себя за это. Дазай сильнее наклонился вперёд, сглотнул и постарался расслабить все мышцы, закрывая глаза. Почувствовав головку чужого члена у входа, он сжал губы в тонкую полоску и ногтями впился в свои ладони, нещадно сдирая кожу. Распирающее чувство туго проникающего внутрь члена отдалось режущей болью во всём теле. Усугубилось невыносимое отвращение к ситуации, её инициатору и к самому себе, опрометчиво допустившему подобное обращение. Мори вошёл медленно, одним движением, заставляя болезненно вздохнуть и снова сморгнуть пару невольно выступивших слёз. Багровый взгляд зацепился за поблескивающие дорожки на бледных щеках, заметные в отражении, и, нагнувшись, Мори большим пальцем стёр их следы и оставил поцелуй за ухом. «Ты делаешь вид, что искренне заботишься, ты бываешь нежен и ласков, создаёшь иллюзию выбора, но мы оба понимаем, что я в любом случае не смогу тебе отказать. У меня больше нет на это права. Отвратительно.» Несмотря на секундную нежность, Огай двигался резко, медленно выходя почти полностью, оставив лишь головку, и резко толкаясь обратно, заставляя болезненно шипеть и сжимать челюсть. Смазка пошло хлюпала при каждом движении, из-за чего щёки Осаму предательски налились кровью, и он стыдливо опустил взгляд. Одна рука Мори схватила костлявое плечо Дазая, сильно сжимая и притягивая к себе, другая проникла под рубашку, ногтями проводя по впалому животу и оставляя на нём длинные красные полосы. Бёдра Осаму до появления синяков вжимались в керамическую раковину, член давно опал, а Мори ускорял движения, так что все тело пронизывало резкой болью. При особенно сильном толчке, когда Огай как можно теснее прижал его к себе, Дазай не выдержал и, зажмурившись, вскрикнул, запрокидывая голову и хватаясь за руки Мори. Огай кончил с тихим хриплым стоном, но вышел из изможденного подрагивающего тела лишь спустя несколько минут, оставив прощальный поцелуй на загривке. Он с наигранной нежностью разгладил складки на чужой рубашке, поправил брюки, застегнул ширинку и пуговицу, пока сам Дазай стоял, не двигаясь и почти не дыша. Презерватив отправился в урну, и Мори, забрав свои перчатки, молча вышел из уборной, оставив дверь приоткрытой. Осаму осел на холодный пол, всё ещё цепляясь руками за раковину. Скоро начало светать, а днём все произошедшее показалось лишь дурным сном, как и все предыдущие, давно забытые, и будущие, ещё предстоящие, разы. Только отголоски боли не покидали его ни на секунду.