Визит

      Алексею Александровичу Каренину нездоровилось. Была ли причиной Петербургская сырость и слякоть, или же дело было в чрезвычайно простуженном министре финансов, он точно определить не мог, но с самого утра Каренину было больно говорить, а к обеду он понял, что утратил буквы "н" и "м". Кутаясь в шарф и дрожа в не по-весеннему теплом шерстяном пальто, он отпросился домой.       Приехав на квартиру, он переоделся в теплый зимний халат и устроился возле камина, все еще дрожа всем телом. Даже мягкое кресло, казалось, не облегчало боль, что зарождалась под его чересчур чувствительной, будто обнаженной кожей. Мышцы ныли, и он подумывал послать за чаем, но передумал: не хотелось, чтобы его видели таким.       Голова кружилась, и он закрыл глаза, проваливаясь в душный и мучительный сон.       Ему виделась бегущая прочь по ступеням лестницы Анна, с которой он столкнулся недавно, когда она приезжала попрощаться с Сережей. В этот раз она снова будто прокрадывалась к нему в темноте комнаты, цокая языком, мол, Алексей Александрович, полно, в вашем-то состоянии ездить на службу! Видел он метель, ее странное, отрешенное лицо — какая пустота и горечь во взгляде, а белые губы шепчут — туда! И скрежет колес, синева неба, красное платье...       — Алексей Александрович, — вдруг услышал он тревожный полушепот, — что с вами?       Он моргнул. Она стояла перед ним: бледная, нервная, вся в черном.       — Анна? — хрипло, едва дыша прошептал он, не веря своим глазам. Ее бледное лицо будто парило в бесконечной тьме комнаты. Мягкая, теплая ладонь коснулась его пылающей щеки и легла на лоб.       Этого не могло быть.       — Вы больны, — произнесла она с ребяческой интонацией, которую он так хорошо знал в Анне. — Вам нужно в постель. Давайте я вас провожу.       Он кивнул, молча поднимаясь и приникая к ее плечу. Она вела его в его спальню, а он думал, что окончательно провалился в бред: она никогда не была такой хрупкой и маленькой.       Анна укутала его в одеяло, мягко гладя по спине. Он уткнулся лицом в прохладную подушку, чувствуя, как все ощущения обострились до предела.       — Вернись ко мне, — тихо попросил он. — Вернись взаправду, Аня.       — Слишком поздно, Алексей Александрович.       Она теперь села так, что он мог видеть все новые морщинки на ее белом лице. Черные завитки кудрей спадали ей на лицо. Казалось, что последние полгода заставили ее постареть и озлобиться: теперь она напоминала ему дикого зверька. Она долго молчала, а потом задумчиво взяла его ледяные стопы в свои теплые руки и принялась растирать, массируя долго и нежно. Боль в ногах отступала от ее рук, будто бы ее и не было. Будто бы не ломало все тело еще пару мгновений назад.       — А я бы смогла вас очень сильно любить, — наконец сказала она тихо, надевая на него шерстяные носки. — Если бы вы только любили во мне меня.       — Но я любил тебя... люблю и сейчас, хоть ты и ненавидишь и презираешь меня. Да, я знаю, что сейчас ты мне снишься, — он с присвистом вздохнул. — Настоящая Аня бы не признала этого никогда. Она ненавидит меня, мне это известно...       Тщательно скрываемые внутри слезы вдруг хлынули из глаз Каренина, прежде чем он успел понять, что вот-вот заплачет. Жар совсем затуманил ему разум, и он больше не мог сдерживаться. Неблагодарная, нелюбящая его жена! Неужели он никогда не был любим? И как она могла так уйти, опозорить и его, и сына — сына, которого она якобы любила...       Мягкие руки коснулись его седых волос, принялись гладить по голове, пока он не затих, пока не пролились все слезы.       — Конечно, она уже не ненавидит вас, — прошептала его ночная гостья, — да и принесло ли ей счастье расставание с вами? Но как склеить то, что уже разбито?       Она утерла его мокрое лицо своим чуть влажным платком, подала бокал воды, дала ему сделать несколько глотков. Наконец она пересела и уложила Каренина у себя на коленях. Бархат ее платья чуть щекотал щеки, длинные серьги в ушах блестели в тусклом свете луны. Он прижался к ней, и его сердце гулко стучало.       — Завтра все будет лучше, — она поцеловала его в пылающий лоб своими чувственными, мягкими губами. — Завтра вы обо мне снова забудете и обо всем, что было сегодня — тоже. Я ведь тоже знаю, как все будет: поезд, одиночество, последний предел. Я вижу это как наяву. И я никому не принесу счастья: ни ему, ни тем более вам. Но это только будет, а пока — спите, мой дорогой, спите.       Она мягко запела колыбельную, чуть поглаживая его по спине. На минуту Каренину почудилось, что он даже почувствовал ее тяжелые духи, но это, конечно, было неправдой — как и то, что она была здесь и с ним.       Утром он проснулся разбитым и таким же больным в своей постели и совершенно не мог вспомнить, как именно он добрался сюда и откуда взялся на его прикроватном столике бокал гранатового сока и тайно любимая яблочная пастила с брусникой. Впрочем, наверняка, о нем позаботились слуги — им ведь положено знать о привычках барина?