Инклюз

Студия казалась Чайлду крошечной, каждый шаг делался с опаской, всюду чьи-то ноги, банки из под пива и один бог ведает, на что ещё можно было наступить в такой тесноте. Он никогда не видел эту квартиру при свете дня, но мог представить как солнечный свет льётся через панорамные окна, ложится на белую мебель и будто бы ширит пространство помещения, полумрак же делал все в точности да наоборот. Заострял углы, сгущал тени и сжимал комнату до размеров коробки. Чайлд здесь почти никого не знает, в этом переплетении локтей, коленей, жавшихся друг к другу тел он узнаёт змеиный клубок, но не лица. Чьи-то волосы проезжаются по его щеке, кто-то случайно задевает плечом и он едва слышно выдыхает: «блядь», когда очередная незнакомка вдавливает десятисантиметровый каблук ему в кроссовок. Занявшая почти весь диван Лиза кажется ему светом в конце туннеля и он устремляется к ней. Возле девушки никто не толпится, все будто бы держатся на почтительном расстоянии, боясь потревожить, и она этим наслаждается. В каждом ее движении прослеживается какая-то стать, чуть-чуть кошачьей грации и немножко королевского благородства. Именная кружка полная пакетированного вина в дамских руках волшебным образом становится чуть ли не бокалом из горного хрусталя с Шато Шеваль Блан сорок седьмого. Добравшись до неё, Чайлд даже мнётся пару секунд прежде чем обратиться, такое она производит впечатление. Перед голливудскими звёздами не ощущается столь сильной неловкости, какую можно познать просто находясь с Лизой рядом. — Ты не видела Кэйю? — Громкую музыку переорать невозможно, но кажется девушка понимает сказанное и жестом просит наклониться. В нос ударяет тяжелый запах ее духов, а ее губы окрашенные темной помадой оказываются неожиданно близко к его уху. Специально медлит с ответом, кладёт ладонь на чужое плечо, якобы случайно ведёт пальцем по шее, хочет смутить и у неё это получается. Чайлд пытается отвести куда-то взгляд, замечает стрелку на ее колготках и надеется, что в темноте совсем не видна краснота его щёк. Да вот только Лизе видеть совсем не надо, она итак будто бы все знает и самодовольно улыбается. — В туалете макияж подправляет, подводка совсем смазалась. Чайлд кивает, отстраняется и ее внимание сразу переключается на кого-то ещё, ее ладонь с нежностью оглаживает чужое запястье, взгляд глаза в глаза и этот кто-то, девушка или парень, Чайлду не видно, явно чувствует себя особенным, словно само солнце сделалось прожектором только для него одного. А потом Лиза находит взглядом очередного своего знакомого и чей-то мир рушится. Чайлд протискивается к стене и идёт уже по ней, ведёт по ее белизне ладонью, подушечками пальцев очерчивает каждую неровность краски, в какой-то момент чуть не опрокидывает торшер и ударяется макушкой о свисающий с потолка цветочный горшок. В разросшийся папоротник угождает прямо лицом и к распахнутой двери туалета добирается с листочками в волосах. Белый свет энергосберегающей лампочки бьет по глазам, Чайлд щурится, замечает сгорбившегося у зеркала Кэйю и идёт к керамической ванне, чтоб усесться на ее бортике. Альберих на него внимания не обращает никакого, сосредоточено трёт ватным диском глаз. На нем чёрные джинсы — уже не придумаешь, с разрезами на коленях, такие разрезы у каждого второго в этой квартире, лаковые ботинки — какая-то ебучая прада или что там, Чайлд правда не разбирается, а спина считай голая изгибается прямо у его глаз. Сетчатая майка по его мнению не одежда вовсе, а Кэйа в такой ходит в офис на работу каждый божий будний день и каждый же божий будний день показывает начальству фак на замечания о дресс коде. Выпачканный чёрным ватный диск отправляется в мусорное ведро, Кэйа вытягивает из битком набитой косметички подводку. — Тебе помочь? — А справишься?— Кэйа впервые смотрит на него, но при этом не оборачивается. Рассматривает какую-то долю секунды его отражение в зеркале. — Сестре на выпускной рисовал, не жаловалась. — Чтож, доверюсь твоим умелым рукам,— Губами улыбается, а глаза как всегда непонятные. То ли какие-то хитрые, лукавые, то ли безразличные, отвлеченные на что-то далекое, то ли просто глаза. Чайлд принимает из рук Кэйи подводку, снимает с той колпачок и обхватывает свободной ладонью чужое лицо. И вот теперь на него смотрят. Как голову не поверни, а от дешёвой лампочки толку никакого, не видно ничего, хоть доставай свой разъебанный самсунг и свети фонариком. Чайлд крепче сжимает подводку и решает начать с левого глаза, нежное веко сначала чуть подрагивает, но после замирает в ожидании и парень задержав дыхание быстрым движением рисует стрелку. Глаза Кэйи искусство и без всякой косметики, пялятся на них так, как в музеях на картины не пялятся. Гетерохромии удивляются слегка, такие глаза у кошек, такие глаза в кино, поликория своей странностью пугает. Первое, что сделал Чайлд после знакомства с Альберихом, решил увиденное загуглить. Левый глаз Кэйи — вспышка на солнце, ядерный взрыв. Светло карий с разорванным в клочья зрачком. Чёрные обрывки навечно застывшие в медовой радужке, смотрели на него слепым взглядом и заставляли застыть тоже. Левый глаз Кэйи — янтарь, а Чайлд слишком неосторожно попался в эту ловушку, чтоб замереть в моменте на века. Правый глаз Кэйи ловушка тоже, парень выводит на его веке стрелку такую острую, какими не всегда могут быть ножи. Правый глаз — азурит цвета самых глубоких пучин, синеет опасностью, а на деле хрупкий, как стекло. От любой неосторожности разлетится на осколки, а потому защищается как может, режется своими краями, пронзает самыми колкими взглядами. Чайлд надевает на подводку колпачок, возвращает ее на место и пока Кэйа вновь не обернулся к зеркалу, пока янтарь пленит, а азурит режет, заговаривает. — Можно тебя поцеловать? — Только один раз,— Альберих будто эту просьбу ожидал, улыбается как-то едва-едва, жмётся спиной к раковине, специально выгибается так, чтоб тусклый свет как можно ярче бликовал от металла пирсинга сосков, прикрытых только чёрной сеткой. — Тогда я приберегу этот раз на потом,— Чайлд отстраняется совсем, отходит на пару шагов и уже хочет перевести разговор совсем в другое русло, может даже пошутить, но замечает как Кэйа будто бы теряет свою отстранённость. Кажется, Альберих впервые за вечер смотрит не сквозь него. — Пошли курить. Они выходят из туалета и видят, что весь народ разместился кругом, кто на полу, кто на диване или креслах, освобождая пространство в центре квартиры. Почти что сцена или может даже коллизией. Не сидят только Венти и незнакомая Чайлду девушка, пытаются переорать друг друга в импровизированном караоке, в песне узнается бэд романс, а по пронумерованным листам бумаги у Лизы и ещё парочки людей, делается вывод, что это самый настоящий баттл. Состязание поколения разворачивается прямо здесь, в обычной новостройке на самом краю города, публика щёлкает пальцами вместо хлопков и свистит, когда Венти подмигивает кому-то в толпе или показательно пошло проводит языком по нижней губе. Чайлд вырывается из духоты помещения на балкон и последнее, что видит — летящий пластиковый стаканчик прямо в голову выступающего. В объятьях холодной ночи дышится неожиданно легко, полной грудью, а мысли будто бы путаются ещё пуще. Где-то внизу двор, баскетбольная площадка и совсем пустые клумбы, бархатцев ещё не высадили, весна не успела вступить в силу, просыпается только-только. Чайлд кутается плотнее в свою олимпийку, бросает взгляд на Кэйю, а тот сам совсем как стужа зимняя, даже не ёжится. Рыжий нащупывает в кармане пачку сигарет и пластиковую зажигалку, прикуривает и чуть морщится, опять взял самое дешевое говно. Когда Альберих наклоняется к самому его лицу и прикуривает от его сигареты свою тонкую ягодную с капсулой, Чайлд по ощущениям переживает сердечный приступ. Моргает растерянно, вдыхает вместе со своим копеечным говном, химозную выебистую хуйню и смотрит завороженно как Кэйа хохочет во весь голос, пьяно и с этим смехов отпуская всего себя. — Фаэтон умер только для того, чтоб ты родился из тополиной слезы,— Ягодная хрень липнет к его гортани, оседает где-то глубоко внутри и въедается в его плоть. Ему кажется, что куда бы он теперь ни пошёл, всюду за ним будет следовать этот сладкий запах. Кэйа со слов Чайлда смеётся только громче, держит свою тонкую прямо возле чужого лица и кажется совсем не может успокоиться. А когда затихает, жмётся всем своим горячим телом к синей олимпийке, пленит своим взглядом, ожившим и заинтересованным. — Ты всегда такой странный? — Только рядом с тобой,— Прямо напротив него обрывки древнейших эпох, застывшие в янтаре и битое стекло с океанского дна. — Тогда не отходи от меня ни на шаг.