Время костров

Грольн выпевает слова негромко, умело вплетая их в перезвон струн. И лей хороший, настроенный… звуки разносятся по наступающим сумеркам, и Мы замираем, слушая — вот тут, возле деревьев, потому как не стоит тащиться нам всем к честной компании у костра. Когда на небе звезды сплетаются в узор, Охапку дров подбросьте в пылающий костер — И о делах великих вам песню бы пропел Бродяга полудикий, что нынче не у дел. Тот, который был Я, легко щурится, одобрительно кивая — нравятся ему эти строки, хоть и слышали мы их давно, и не Льняной Голос пел их тогда. Молчаливая задумчивость плывет над огнем, усмехается ехидно Мом своим мыслям — я помню тебя, пятнистый шутник, ты оступился однажды в том странном и родном для нас с тобой мире. Я звал тебя тогда Молодым, не Я, который есть, а тот Я, что был там. Когда обеспокоен король родной страны, Что нужен ей не воин, но рыцарь для войны, - В ответ на зов владыки влетит опять в седло Бродяга полудикий, врагам своим назло. Смеется добродушно Эйнар, и сверкают багряные отблески пламени на белом доспехе. Среди моих Я есть и тот, что помнит боевое безумие, когда-то разрывавшее тебя на части и застилавшее мир кровавой пеленой… и орел с дурацкой, но так подходящей ему кличкой Ужас, визжал на твоем плече… Когда за честь принцессы не вступится никто Из тех головорезов — к ней явится зато Пусть не прекрасноликий, но преданный вполне Бродяга полудикий, чужой в родной стране. Шевелится Лаик, вздыхает и прижимается к своему спутнику, ласково перебирающему ее светлые волосы. Они сидят чуть в стороне от остальных, словно только вдвоем, только наедине, но песня тронула и их, завлекла, затянула. Захоти я — и вновь почувствую холод могилы вокруг и увижу серую глыбу надгробного камня с твоим — моим тогда — именем. И боль от мелодии Слова Последних вновь обожжет мертвое тело, возвращая жизнь. Зато в другое время он бродит по лесам, Нога забыла стремя, а уши — голоса… Ценой хвастливых криков он не купил покой, Бродяга полудикий, забытый и больной. Те, которые Я, молча стоят за моей спиной, расслабленно наблюдая за пляшущими языками пламени, впитывая негромкую мелодию песни, сложенной обо всех нас. А у костра сидят те, которыми я когда-то был — и тот Я, и другой, и третья… Все они — часть моих воспоминаний и перерождений, самостоятельные теперь, они почтительно косятся на меня. Вот чего не люблю, так это преклонения. Как оно проще было, пока нас не узнали, так нет же ведь, проболтался кто-то… Из темноты почти беззвучно выныривает Сарт, приветливо кивает остальным, подсаживается поближе к огню, зябко ежась — трудно даются бывшему — Магистру, Чудотворцу, Верховному? — бывшему, так метко прозванному здесь Бредуном — походы к переплету, очень трудно даются. — Ну, как оно там, Сарт? — басит Эйнар, разрушая задумчивую тишину, повисшую было после последних строк. — Да все также, — пожимает плечами тот. — Что-то происходит, сами чувствуете, наверное, а что — никак не видно. И не слышно тоже… Он косится в мою сторону — не надо Сарт, я все тебе рассказал, все, что помнил о Зверь-книге, не вовлекай меня в разговор, толку не будет. Тот, который буду Я, легко тянет меня за плечо — от костра в темноту. Он-то знает, что место наше совсем не здесь, не по нраву ему роль живой легенды… Я киваю Сарту и ухожу, вместе со всеми, которые Я. С Даниэлем все проходит обычно гораздо проще — он парень веселый и меня своим предтечей не считает. Да и я не держу среди своих воплощений его жизни — ну, сражались когда-то вместе, было дело, только он о том не знает, а Мы рассказывать не собираемся. И вообще, эта парочка — русоволосый десантник в камуфляже и огромный тигр Рыки, словно забрела в наши ряды случайно. Это мы — Неприкаянные, а они так, мимо ходят, жизни радуются, и неприятности у них рассасываются, будто сами по себе. Ну, бывает, останется порой несколько шрамов на руках и лапах, так кто ж их считает-то?.. В общем, нравятся мне эти двое, нет в них нашей общей обреченности и метки вечностью, может, потому, что молоды еще совсем. Но остальные мои Я тоже держат русоволосого за своего парня, а они редко бывают так единодушны. Сегодня у костра Даниэля почти пусто — только одинокий гость легко смеется да похлопывает по мохнатому боку развалившегося лениво в траве тигра. Даниэль улыбается в ответ, машинально поглаживая ремень спущенного на траву автомата. Русоволосый — единственный среди нас с огнестрельным оружием, не доверяют остальные как-то этим шумным ломающимся штуковинам, да и патроны еще искать… Но каждый выбирает по себе… я вот тоже свои «бабочки» до сих пор иногда вспоминаю — по руке были и по душе, жаль, с собой прихватить не сумел. Они замечают меня почти одновременно: лежащий тигр фыркает приветливо — один из тех, которые были Я, тоже однажды был тигром, и Рыки чувствует родича, а незнакомый мне мужчина, обернувшись, глядит прямо в глаза. Отсвет огня золотит его светлые волосы, и тот, который был Я, хлопает меня по плечу, напоминая. Но я и так уже почувствовал другого беса, и душная согдийская ночь приглашающее скрипит сухим песком вечности… Тот, который есть Я, встряхивает головой — это не его видение, это было, но с другим Я, и слава богам, которых Мы так и не встретили за все наши долгие жизни… Мы улыбаемся навстречу, подходя вплотную, видя радость в светлых глазах, которая почему-то очень греет того, который был Я. — Привет, Марцелл, — говорит Даниэль, и я киваю в ответ. — Здравствуй, Джед, — это собрату-бесу, так неожиданно встреченному здесь. — Здравствуй, Марцелл. Даниэль, догадливый парень, легко поднимается на ноги и машет тигру: — Пойдем-ка, брат, прогуляемся, не будем мешать беседе… Рыки недовольно ворчит, но все-таки встает и двигается в темноту вслед за хозяином, успевшим еще махнуть рукой в ответ на мой признательный кивок. Ты прав, Даниэль, — встретимся еще не раз, сочтемся… Я присаживаюсь рядом с костром, чтобы тут же получить в руки кружку с горячим ароматным чаем и, грея пальцы, поймать заинтересованный взгляд беса напротив. — Не знал, что я здесь? — Нет, — качает головой Джед, — я только сегодня пришел, далеко был — пока Сарт дозвался… Я его и не видел еще. Что у вас здесь происходит? Хороший вопрос, интересный… мне бы самому знать, Джед, я бы обязательно сказал. — У нас здесь кокон, чувствуешь? — Бес кивает. Еще бы, Переплет — штука такая, резонансом по нервам бьет… — А вот что в нем зреет — непонятно. Но надо, что б созрело, и желательно побыстрее. Вот и ускоряем. — И давно?.. — Вторая неделя уже, — честно отвечаю я. Нелегко дались остальным эти дни — это я, бывший пленник чужой арены, знаю, что жизнь может течь столетиями мимо и без моего участия, а они всегда в центре событий, всегда решают что-то… привыкли за судьбы миров отвечать, ждать в сторонке разучились. Или не умели никогда? Те, которые Мы, тоже не любят неизвестность, но терпение — одна из частей натуры Отшельника, так почему бы и не подождать в такой интересной компании?.. — Вы совсем не знаете, что там? — Джеду интересно, и то верно — часто ли в нашей долгой жизни случается что-то совсем новое?.. — Там Зверь и Книга, — кратко поясняю я. И Мы все чувствуем — воспоминание о том мире встает перед глазами беса. Ты тоже шагал когда-то в Дверь?.. Вижу, что шагал. И Бездна тебя обжигала яростно, не принимая, и Момент Иллюзии длился бесконечно, затмевая все вокруг нереальными красками возвратов. Мы вечно живы, так вышло, и вечная смерть — не про нас, но выдержать ее все-таки пришлось. Меня, полуживого, почти наполненного ядом ухода, тогда выбросило в спокойный мир, за что Те, которые Я, долго благодарили нашу изменчивую судьбу, выхаживая мое обессиленное тело. Но я — Отшельник и Пустотник, а ты как выбирался оттуда?.. Я задаю совсем другой вопрос, который настойчиво подсказывает мне тот, который был Я. Ему интересно, и остальным, впрочем, тоже. Только тот, которым Я не стану никогда, насмешливо смотрит в стороне. — Тебя ведь не было в Пенатах Вечных, Джед? — А что мне там делать? — усмехается в ответ бес. — Я не умею глотать идущее горлом время, Марцелл, не успел научиться в Согде. Я в этом времени живу и ни разу еще не жалел об этом. В светлых глазах Джеда нет ни следа седой утомленной вечности, запомнившейся мне по прежним временам, только спокойствие и интерес к текущей вокруг непрестанно жизни. Мы, которые Я, знаем это любопытство, мы уже успели понять, что ничто не вечно, кроме нас, а потому — все меняется и каждый день может быть новым, если присмотреться. Но где и когда ты сумел пройти свой путь отшельничества, бес? Или просто повезло тебе — не успел врасти в постоянную безысходность однообразия одинаковых будней, как тот, который был Я, когда-то? Как же мы выдирали его из этого болота, всеми своими жизнями и памятью, отмывали, приводили в чувство… Вечность слишком легко превращается в седую пыль трухи, засыпающей мир вокруг — тот, который был Я, помнит это. Тот, которым Я не был, любит вспоминать эти тусклые дни, он видит в них особую красоту. Остальные мы, которые Я, не спорим. — Когда сказали, что ты ушел с Пустотником, я знал, что ты найдешь Зал, я ведь слышал его зов, помнишь, Марцелл? Бес улыбается, и те, которые Я, насторожено шепчутся за моей спиной — нет, он не видит нас, конечно, но словно чувствует. — Что произошло потом, ты знаешь. Я пробовал жить в пограничном поселении, но это было совсем не так интересно, как казалось сначала. И я ушел — искать Зал, хотелось все-таки увидеть его, наверное… Я дошел до Мелхского оазиса, Марцелл, — Джед уже не улыбается. — Но там к тому времени уже не было Зала. И тебя не было. Только храм, возведенный племенем наивных воинственных дикарей и твоя статуя в полный рост. Кстати, очень похоже смотрелось. Я усмехаюсь, вспоминая гримасу зверского восторга на лице того, кем Я не буду никогда — Бану-Ал-Райхан отличались знатной фантазией. Развитой, правда, только в одну сторону. — Я не стал искать, Марцелл, — продолжает бес. — Потому что, если ты выбрал для своего кокона Зал Ржавой подписи — твое право. Я решил подождать, что же будет дальше с нашим забавным миром. И просто жил — бывал в людских деревнях на месте бывшей Калорры, работал наставником у Скользящих в сумерках, даже нашел одну Большую Тварь… Пустотника, точнее. Он многое рассказал мне о жизни, Марцелл. Я могу называть его учителем, и я горд этим. А потом мир опять изменился — ушли бесы и меченные Зверем, и на смену им пришли варки. И я снова жил, только теперь все стало гораздо интереснее, ведь была постоянная охота на неживых… А потом ты позвал нас, и я вошел в ближайшую Дверь. — Как ты выжил там? — все-таки спрашиваю я, и те, которые Мы, замирают, ожидая ответа. Джед медлит мгновение, вспоминая, и я всем своим бесовским чутьем ощущаю его боль — яркой вспышкой, холодным пламенем, эхом моей собственной. — Не знаю, — отвечает бес, искренне, я вижу это. — Наверное, я слишком хотел жить. А еще я ненавидел Бездну, как только мог. Варки научили… Он смотрит мне прямо в глаза. Сумерки ласково обнимают пустую деревню — брошенные возле колодца ведра, распахнутые настежь двери, забытая в дорожной пыли самодельная кукла с нарисованным на тряпичном узелке-голове лицом. Где-то неподалеку глухо скрипит на ветру рассохшийся ставень. Тихо вокруг и мирно. Жизнь уже ушла из этого места, прихватив с собой все свои негромкие шорохи, движения и голоса. Тонкая струйка тумана вкрадчиво выползает на главную улицу вслед за уходящим солнцем. Серая холодная муть, медленно, но неуклонно закрывающая мир вокруг. Джед просто смотрит — он уже видел подобную картину не раз и сейчас ждет, кто из не-живущих выйдет к нему навстречу. Из тумана выступает девочка — худенькая, в простом полотняном платье, бескровное почти лицо — белым пятном в обрамлении двух темных косичек. Девочка беззвучно ступает по сухой пыли — дождя не было уже почти неделю, и ее узкие ступни не оставляют следов. Скажи, дитя, а вот эта кукла — она не твоя, случаем? Но нет, ни взгляда в сторону — все внимание ожидающему бесу, теплому, живому… Девочка улыбается, и Джед невольно передергивается — столько хищной радости в этой улыбке. — Добрый вечер, — воспитанно произносит девочка, и голос ее холоден, холоднее северного ветра, прилетающего зимними ночами с предгорий Ра-Муаз. — Добрый ли? — интересуется Джед, не убирая ладони с рукояти меча. Ребенок не отвечает — вроде и медленно идет, плавно, а вот уже как-то незаметно оказался почти вплотную. Резкий бросок вперед, словно для поцелуя. Но Джед уже знает цену этому поцелую — наблюдал не раз, как высасывают жизнь такими вот «ласками». Блестящее лезвие послушно рассекает воздух и вспарывает тонкую ткань платья, входя прямо в живот — под ребра и продолжить движение вверх. Варк визжит, громко, совсем не по-человечески, и желтое пламя охватывает дергающуюся фигуру. Всего минута — и на месте бывшей девочки замер на земле обугленный труп, темный и нереальный. — Ну, кто следующий? — спрашивает Джед, крепко сжимая рукоять родного саларского меча, давно уже покрытого серебром. Туман замирает, останавливая свое вкрадчивое наступление, медлит мгновение, словно раздумывая, а потом также беззвучно откатывается назад, оставляя после себя мертвую улицу. Бес настороженно ждет, но ночная тишина безжизненна и безопасна. Лишь убедившись, что варки ушли, Джед покидает деревню, чтобы вернуться на торговую дорогу, когда-то оживленную, а теперь совершенно пустую. За спиной темнота укутывает заброшенный дом, в котором всего год назад жил старый приятель беса — ловкий и умелый кузнец, Джед отлично помнит его молодую жену на сносях и радостное приглашение приехать через годик полюбоваться на первенца. Вот и съездил… Те, которые Я, молчат — мы видели такое не раз и даже не два. Но на языке еще чувствуется злая горечь бессилия, так знакомая нам, и тот, который был Я, вспоминает холод неживого взгляда и ждущую улыбку Юкики — самой младшей и веселой жены мудрого Маарх-Сату. Тот, который был Я, тоже не успел тогда… — В общем, я уцелел, — голос Джеда нарушает тягучее молчание. — Может, не я один, не знаю. Оказался в странном мире, полном чудес и богов, правда, у них совсем не было бесов, пришлось объяснять, что это такое. Он усмехается задорно, и Мы улыбаемся в ответ. Тот, которым Я не буду никогда, ехидно фыркает из темноты. — Ну а дальше — как у всех из нас, дорога позвала за собой, заманивая в чужие миры и жизни. Вот и хожу с тех пор. Неприкаянным. — Слово это выходит у беса легким, веселым даже. А мы, которые Я, вспоминаем изменяющиеся вокруг миры и разрушающиеся жизни. И невозможное, бьющее через край, становящееся привычным и родным. Это неправда, что мы приносим несчастья, зря так считает суеверный Черчек. Мы приходим туда, где несчастья уже есть, и просто подталкиваем немного события к развязке. И не наша вина, что финал редко выходит счастливым. Мы старались. Вот только переписать судьбу удается редко, даже нам, с нашим запасом чудес и умений… «Согласен, — молчит понимающе Джед, — но нельзя подчиняться — никогда, даже невозможному». « Нельзя, — хором отвечают те, которые Я. — Вот мы и не подчиняемся. Никогда». Костер весело трещит, кусая сухие поленья, и яркие искры вихрем взвиваются вверх, виснут между нашими взглядами. Они совсем не мешают беседе, и стоят за моей спиной остальные Мы, слушая. Запоминая. «Ты нашел себя» — улыбается одними глазами Джед. И это правда — нашел. Давно уже, в коконе Зала. Но ты счастливее, бес — ты сумел себя не потерять. Поэтому и искать не пришлось… — Ты действительно Отшельник, Марцелл? — спрашивает меня светлоглазый бес, приручивший вечность. Я оглядываюсь на тех, которые Мы, они подходят и кладут руки мне на плечи, поддерживая. «Стоит ли?» — сомневается тот, который Я. «Стоит», — уверенно кивает тот, которым Я буду. — «Он поймет». Мы зачерпываем полные ладони наших жизней и щедро выбрасываем в пламя костра. Неправильный бес Марцелл, и горячий песок арены обжигает глаза, безумный Вольски, и припорошенные снегом камни разъезжаются под коченеющими ногами, молчаливый сихан Ли, и острое лезвие ритуального меча принимает последний вздох, предупреждая подступающую старческую немощность… Неестественно пунцовые губы на лице гибкого юноши — да, Джед, ты видел его не раз, и пусть он постарел и заматерел, узнаешь?.. Ехидно звенящие бубенцы на колпаке безобидного городского дурачка — он всегда любил шутить, над собой и остальными… Облако льняных волос, окутывающее тонкий девичий стан — иногда любовь сильнее даже смерти, ты знаешь, бес?.. Годы, имена, лица — вереница образов, водоворот теней, тающих в чужом внимательном взгляде… — Так вот оно как… — произносит негромко Джед, когда Мы сжимаем ладони, останавливая хоровод видений. — Никогда не одинок?.. Да, вот так, бес, никогда. Те, которые Я, всегда со мной, стоит только оглянуться, и пусть некоторые из них совсем не такие, как тот, который Я сейчас — тот, которым Я не буду никогда, театрально кланяется за моим плечом, — но они все — это Я. Мы. Вместе, везде и навсегда. «Почему ты показал мне это? — молчит Джед. — Ведь, наверное, никому еще и никогда…» «Никому и никогда, — соглашаемся Мы, — только ты — тоже Пустотник, бес. Какой-то частью. И немного — Отшельник, я чувствую это. Первая ветка на бесконечном пути перерождений, жаль, что все вот так зашло в тупик… прости, Джед». «Ничего, — улыбается одними глазами бес. — Я не жалею. У меня есть Я. Я, который был, есть и будет. Это тоже неплохо. А главное, у меня есть Дорога». Порыв ночного ветра доносит голос Грольна — тот поет очередную песню: Наше добро мы носим с собой — Плащ на плечах да мешок за спиной, Мы не в броне, В нашей стране, Нам не прикажешь: «Стой!» Джед усмехается и ворошит костер, заставляя угли разгореться новым пламенем. Тот, который был Я, ободряюще кивает, словно бес напротив может видеть. Тот, который есть Я, просто смотрит на яркий огонь. Ночь темна и безлунна и полна спокойного молчания. Где-то на грани восприятия вздрагивает черный Переплет, и тот, который буду Я, выжидающе косится в сторону леса. Он-то знает — время костров почти закончилось, скоро настанет время идти дальше. В светлых глазах Беса-Пустотника напротив плывет это же чувство подступающей дороги. «Ну, что завтра в путь?» — молчит Джед. «Завтра», — соглашаемся Мы. Дорога еще сведет нас и, наверное, не раз. Бременем станут кольчуга и щит, Меч не взметнется от худших обид, - Вспомни тогда: Наша звезда Ночью для всех горит.