Немного вечности

Солнце дышало в затылок, обдавая жаром. Воздух встал плотной, непробиваемой почти стеной, и удары меча вязли в нем, словно в нагретой, тягучей патоке. Замах, выпад, еще раз. — Запястье расслабь, — коротко бросил я, — и руку так далеко не отводи. Бес послушно сделал еще один выпад, чуть лучше предыдущих. Кожа его блестела на солнце, светлые волосы потемнели от пота, и сам он выглядел измученным. «Почка», молодой и неопытный, появился у нас совсем недавно видать, я даже не успел еще спросить, как его зовут. Впрочем, а нужно ли?.. Скука ухмыльнулась мне в лицо и встала рядом, ехидно наблюдая из-под полуопущенных век за размеренными взмахами меча. Бес старался. Что ж, новенький, давай, сильнее, все мы такие были, и меч в руках неродным казался, и голос ланисты вещал высшие истины, простые, но недостижимые… Я не твой ланиста, бес, я просто помочь пришел, потому что попросили, и вот сейчас уйду, а ты старайся, маши… — И как он? — Харон подошел сзади, почти незаметно. Впрочем, я почувствовал его приближение еще шагов за десять — о чем-то своем думал сейчас ланиста, и «почка» интересовала его не больше, чем меня. — До Игр, может, что-то и выйдет, — пожал плечами я, — если постараться… Харон окинул оценивающим взглядом все так же размеренно машущего мечом беса — прилежен, работает… — и поморщился. Каркас в эти Игры ему достался новый — сплошь «почки» да «пищики», учить и учить, а Игры приближались, и Ухода может и не быть… или будет? — Спасибо, Марцелл, — кивнул Харон, — за помощь. — Разве это помощь, Харр? Посмотрел и уйду… — Все равно спасибо, — и спокойный взгляд — усталый и задумчивый. А что интересно видишь ты сейчас в моих глазах? Скуку? Прости, Харон, она не тебе, она просто есть, была и будет, отпуская лишь на миг, краткий и благословенный, чтобы тут же вернуться обратно, холодными тисками на душе, серыми красками вокруг, тяжестью лет — долго, как долго и все одно и тоже… И никуда не деться. Будут Игры, бесы выйдут на арену, всем каркасом, а во главе — ланиста, заявивший о своем Праве, единственный смертный среди бессмертных, и кто-то из его учеников — быть может, даже этот — поможет реализовать… Я бы мог, Харон, я знаю, ты хочешь свободы, только попроси, но ты промолчишь, гордый сын своего отца, и пойдешь дальше — учить молодняк, воспитывать своего убийцу. Боги помогут, а больше — твое умение, которое я давно и заслуженно уважаю, — и ты сможешь, наконец, уйти на волю… Мы молчим с тобой об одном и том же, и слова не нужны, лишни между нами слова, давно уже… Харон отвел глаза первым, повернувшись к устало двигающемуся на раскаленных камнях бесу. — Плечо не напрягай! — знакомый тон — таким же когда-то командовал мне ланиста Лисиппа, когда я, бывало, вел удар не так, как следовало. Только учили меня не мечу — умел я тогда уже с мечом обращаться, нет, это был трезубец — оружие по-своему хитрое, требующее определенных навыков. И хорошо научили, навсегда наука осталась. Твой отец был прекрасным ланистой, Харон, и ты не хуже, глядишь, и приготовишь своих «почек», пусть не к этим Играм, так к следующим. Я завидую тебе, Харон. У тебя есть Право, и свобода твоя зависит только от умения. А я бы хотел… Я развернулся и вышел с тренировочной площадки, оставив позади ланисту и оживившегося под его руководством беса. Тоска шагала вместе со мной, тяжелая и неизбывная тоска по недостижимому. Не будем пугать молодняк бьющей через край вечностью, берущей за горло ледяными ладонями времени, рано ему еще… В таверне было пусто и тихо, только замер за стойкой хозяин — маленький, толстенький и лысый — он рассеянно протирал полотенцем большой кувшин для вина, и ладони его скользили по выпуклым бокам уверенно и безостановочно, словно не было сейчас в мире ничего, кроме этого кувшина, единственно важного и нужного. Все в городе знали, что хозяин маленькой почти постоянно пустующей таверны с оригинальным названием «Малосольный огурец» — философ, но я никогда не пробовал заговорить с ним… И никогда не знал, в чем же заключается его философия. Я приходил сюда не за этим. Монета приглушенно звякнула о дерево стойки, и хозяин, будто очнувшись, улыбнулся слегка растерянно и, не спрашивая, налил мне терпкого сладкого вина. В тот самый кувшин. Привычная прохлада табурета и полумрак, легкими ладонями обнимающий плечи. Я не знал, чем мне нравилось это место, но приходил сюда раз за разом погрузиться в легкое спокойствие и просто подумать. О чем?.. Ничего нового не происходило в этой жизни сколько уж… давно. День за днем в тянущем постоянстве, легкими штрихами затягивающем жизнь пустотой привычного однообразия. Казарма, тренировки, арена. Тихие пустые вечера за одним и тем же столиком в одном и том же углу — почему-то это место оставалось свободным всегда, даже в редкие приступы нашествия посетителей, словно берег его для меня кто-то… И снова — казарма, тренировки, арена... Люди приходят и уходят, меняются лица вокруг, а некоторые и не меняются, шагая вместе с тобой изо дня в день, срастаясь с твоим представлением о слове «всегда», а песок арены все также обжигает глаза и першит в горле каждые Игры. Самые яркие краски в этой серой и однообразной жизни дает момент Иллюзии. Нереально яркие. Непростительно ненастоящие. Почувствовать, что же скрывается за сверкающим маревом, уловить миг перехода. И остановиться на нем. Но это Право, великое право настоящих людей, а мы — никто, рабы… пыль манежная и рудничная, вечными песчинками пересыпающаяся по тягучей и бесконечной жизни. Дайте мне шанс унестись с ветром времени, отпустите! Уберите от меня разноцветье нереального возврата, позвольте уйти!.. молчи, бес. Не тебе, проклятому, молить… да и кого?.. Время? Жизнь? Судьбу? Того, кто когда-то проклял? Знать бы еще — за что… Дверь таверны открылась и внутрь проскользнула молодая парочка. Дорогие льняные гиматии, лощеные лица, ухоженные волосы… и запах изысканных благовоний, волной от женщины. Не здешняя парочка. Им бы в другой район, где переплетаются изящной лепниной высокие стены оград и шелестят листвой деревья, выглядывающие из-за этих стен. Где пахнет сладостью и тленом, а красивые женщины, свободные женщины, любят услаждать себя запрещенными удовольствиями, не считаясь с тем, сколько будет заплачено за это остальными… Девушка скромно присела в противоположном углу, пока мужчина отошел к стойке. Была она худенькая и стройная, с тяжелым узлом темных волос на голове, уложенным по всем правилам последней моды наверняка руками не одной служанки. Тонкие скулы, мягкий подбородок и полные губы. Красива. Юна. И любит. Это видно любому, а я еще и чувствую легкий аромат этой первой и пылкой любви, острой нотой в сладком изысканном запахе… Мужчина проходит мимо — желание, предвкушение, а на дне — темным застоялым омутом — скука. Не моя, вечная и неизбывная, способная взять за горло и выбить дыхание очередным ударом, а простая, чуть раздраженная скука человека, не видящего в происходящем здесь и сейчас ничего нового. Все обыденно, однообразно и привычно — как многие разы до этого… Я посмотрел, как загораются глаза сидящей девушки при виде приближающегося, как подается она ему на встречу всем своим существом — взглядом, движением… старая, затасканная до невозможности картина — одно наивное существо, влюбленное в другое, не столь наивное… Меня это не касалось, никак. Сейчас не касалось… Я допил остатки пряной алой жидкости в кружке — тонкий горьковатый привкус былой памяти обжег губы, чтобы тут же раствориться в приторной сладости привычного спокойствия… пора, пожалуй, домой. Обратно в казармы, в пустующую комнату, где я давно уже живу один, с тех самых пор, как однажды исчез человек, носивший до меня мое имя… Осень, с ее приглушенными красками, тихим сквозняком ночей и долгими дождями, еще только грозилась захлестнуть меня половодьем чувств и ощущений. Я еще приду в этот город просто так, мерить шагами холодные плиты мостовых и впитывать чужие голоса в поисках единения с остальными, равнодушными и чужими. Свободными. Пусть ненадолго, но поверить, что я тоже обрету возможность выбирать — да или нет, и смогу в один прекрасный день наконец принять смерть без обмана и иллюзий…. Без возврата. Пока же еще почти лето, и жаркие вечера по-хозяйски уверенно приходят в город день за днем, накрывая теплотой и обнимая тело душными тисками застоявшегося за день воздуха. На улице темно и пусто, и мои шаги сливаются с тихими шорохами остальных ночных звуков. Приглушенные голоса нарушают вязкую тишину и почти сложившуюся иллюзию необитаемости мира вокруг. Тонкий вскрик, похоже — кто-то все таки напросился на реализацию… Это не тот район, в котором стоит прогуливаться по ночам в одиночестве, но мне ли беспокоиться об этом?.. Моему отсутствующему Праву ничего не грозит. Разве что немного осторожности, чтобы не коротать оставшуюся вечность где-нибудь на каторге. Дрались в небольшом тупичке сразу за следующим поворотом улицы. Не слишком умело, приглушенно ругаясь и напряженно дыша. Типичная картина: трое детин, откровенно недобропорядочного вида, вооруженные разнообразными режущими предметами, лежащее ничком тело в сторонке и четвертый, прижатый к стенке и весьма сноровисто отмахивающийся от остальных небольшим ножом. Нетерпение, злоба, ненависть. Аккуратный расчет скупых движений, чтобы достать как можно больше из наседающих противников… Мужчина у стены был бесом, в этом я ошибиться не мог — ни один из нас не спутает другого беса с человеком, даже с завязанными глазами. Оружия у меня с собой не было, да и зачем честному бесу оружие в этом спокойном и мирном городе?.. но нападающие в переулке не были Пауками и на блюстителей тоже не тянули, а значит, невидный мне еще толком бес умудрился встрять в обычную уличную драку. Я перешел на мягкий, пружинящий шаг, легко перекатываясь с пятки на носок и абсолютно беззвучно ставя ноги на каменные пыльные плиты. Так я ходил на арене… Короткий взгляд на неподвижное тело — крови не видно и поза вроде бы вполне естественная — возможно, жив, уже легче… Возле стены, плотно прижавшись к ней лопатками, застыл утренний молодой бес — те же светлые волосы и оценивающий прищур глаз. Ножом он орудовал лучше, чем мечом, надо будет сказать Харону, чтобы обратил внимание. Впрочем, ланиста наверняка уже знает, на то он и ланиста — не мне давать советы… Привычным, почти машинальным движением я выхватил короткий меч у ближайшего ко мне нападающего, получив в ответ недоуменный взгляд — они так и не заметили моего приближения. Еще несколько коротких шагов к бесу у стены — он уже узнал меня, уже позволил себе чуть расслабиться… острое лезвие легко вошло в правый бок и распороло плоть — а меч хорошо заточен, хрустнули ребра и темная кровь толчком выплеснулась наружу, обрызгав мою тунику. Придется стирать… Безымянный бес начал медленно сползать на землю, марая темные камни стены разводами черной в неверном ночном полумраке крови. Я перехватил меч в правую руку и обернулся к остальным — три неподвижные фигуры, живое воплощение непонимания происходящего. — Кто следующий? — негромко спросил я. Они не стоили такой легкой реализации, и моей вечной каторги на рудниках они не стоили тоже, но знать о том эти люди не могли. Право правом, а никому не хочется уходить вот так — внезапно и не запланировано, неопознанным трупом в грязном ночном переулке… Незадачливые грабители осторожно отступили назад, не сводя с меня настороженных взглядов. Что ж, я не собирался им мешать — увидимся на следующих Играх, только вряд ли я вас замечу среди толпы остальных зрителей… Момент Иллюзии я пропустил — бес уже поднимался на ноги, совершенно невредимый, если не считать разрезанной на животе туники. В глазах его легкой дымкой застыл шок. Первая смерть?.. Ну что ж, «почка», добро пожаловать в наш мир. Бесов в гладиаторские школы приводили Пустотники. Никто не знал — откуда, но у каждого из новоприбывших всегда был момент, когда после ухода Иллюзии он неверяще смотрел на мир вокруг, словно видя его впервые. Первое крещение дарованным бессмертием. Я уже давно не помнил свое, но порой, глядя на это плывущий в чужих глазах шок, почти верил, что у каждого из нас раньше было право на смерть — реальную и единственную. Неужели добровольно отдали?.. — Ты меня… — начал было бес, но осекся. — Убил?.. — мне удалось произнести это почти насмешливо. Убил бы, бес, если бы мог… а лучше бы сам подставился под удар. — Ну, оно тебе не слишком повредило, — уже легче продолжил я. — Привыкай — теперь часто придется проходить через Иллюзию. Особенно, если будешь так плохо драться… Не переставая говорить, я потянул за собой беса — пора убираться из этого тупика, пока блюстители не нагрянули. Мы, конечно, ничего предосудительного не сделали, но разбираться с представителями Канцелярии не хочется — оно нам не надо… — Куда? — поинтересовался «почка», послушно двигаясь за мной. — В казарму, куда же еще? — пожал плечами я, — посреди ночи-то… или хочешь продолжить развлечения? — Спасибо, мне хватило, — хмыкнул бес. Я наклонился над лежащим в стороне телом и осторожно перевернул его — ран и на груди не оказалось, сердце бьется, так что точно жив. — Я его по голове ударил, в самом начале, — пояснил «почка». — Радуйся, что он не умер, — заметил я, разгибаясь. — А то провел бы ты свою вечность на рудниках. И тебе бы там не понравилось… Пойдем. Несколько кварталов бес молча шагал рядом, не пытаясь заговорить, видимо, еще приходил в себя. Ну что ж, молодой, неплохое начало бессмертия, правда? — Как тебя зовут? — первым заговорил я. — Джед, — поколебавшись, он все-таки добавил: — Говорят. Мы приходили в этот мир (откуда?.. кто-нибудь скажите, я вернусь), не зная о себе ничего, а имя сообщал Пустотник — первое существо, встреченное здесь. Я не помню своего прихода — кажется, я чем-то болел тогда, но образ фигуры в синем плаще зачастую встает передо мной призрачным силуэтом в ночных кошмарах. И я никогда не могу рассмотреть его лица… — Странное имя, — заметил я, — а меня зовут Марцелл. — Я знаю, — он усмехнулся коротко, этот светловолосый юноша, только что прошедший первую свою смерть. — Мне говорили. Сказать ему могли немногое — все мы, старики, держались особняком, стараясь не пресекаться лишний раз с чужой вечностью — своей хватало с лихвой. А я еще и уходил зачастую, чувствуя подступающий приступ — незачем остальным это видеть, ни к чему. — И что же? — все-таки спросил я, скорее для поддержания разговора — «почку» нужно было отвлечь от ненужных мыслей. Потом разберется в своих ощущениях, когда вновь утвердится в реальности происходящего, когда развеется чувство, что ты — ненастоящий, приходящее с каждой Иллюзией. Кто-нибудь, отсыпьте нам боли. И смерти тоже… — Ты — «ветка», — спокойно ответил бес, — одинаково владеешь обеими руками, любимое оружие — парные «бабочки», но хорошо работаешь и с остальными видами. На тебя довольно высокие ставки на предстоящих Играх. Исчерпывающая информация. Молодец, Джед, — кратко и точно. Все обо мне-противнике. А больше тебе знать и не нужно, не будет у нас с тобой ничего для этого большего, вот только до казармы дойдем — и до свидания. До поединка… — А еще ты когда-то реализовал право предыдущего ланисты, — уже тише продолжил Джед. Какое простое слово «реализовал»… И как много для меня за ним — и распростертое на песке тело, и тонкий трезубец с хищно дрожащим древком и острый приступ зависти… Первой зависти чужому Праву, чужой смерти — вот такой, в бою и со светлой улыбкой на пузырящихся кровью губах… Ты сам учил меня когда-то этому удару, Лисиппа, и ты принял его достойно, с легкой тенью узнавания в глазах и гордостью за ученика, усвоившего науку… — Было такое, — кивнул я. — Только это было давно. Джед ничего не спросил, молча шагая рядом. Странное ощущение — так может молчать старый знакомый или давний друг — слишком естественно, слишком привычно. Не было в молодом бесе ни любопытства, ни настойчивости. Интерес — чувствовался. А еще понимание, пожалуй. Что ты можешь понимать сейчас, Джед? После своей первой смерти?.. Когда возвращение еще не превратилось в неподъемную обязанность, когда уход еще не кажется истинным избавлением от вечного постоянства?.. Что можешь понимать ты — молодой и наивный, еще не убивший ни одного реализующего — ты знаешь, они бывают такими обычными, забавными и нелепыми… И свободными, в отличие от нас с тобой. Ты еще не чувствовал, как песок арены пропитывает твое тело и душу, превращая в стылый прах, легко пересыпающийся по крупицам вечности. Пыль манежная… Это ведь о нас с тобой, Джед, о рабах… Молчишь?.. молчи, бес. Чувствуй. Понимай… Приступ настиг меня уже за воротами, во внутреннем дворе. Сухой несмолкающий шелест тысяч серых бумажных листов, горячей волной в голове, нарастающий, давящий… Больно. Наступают, подкатывают, зовут... Отрезая реальность, заслоняя ночную темноту вокруг призрачными видениями, расплывчатыми картинами не-бывшего… Или все-таки бывшего? Но где?.. Те, которые Я, пытались дотянуться до моего сознания, достучаться до разума, докричаться… сообщить… О чем? Каждый раз я старался понять и не мог, не мог… А призраки неясных событий и незнакомых лиц толпились вокруг, окружая, давя… Возвращение в реальность было не из приятных, как обычно, впрочем, — мир вокруг плыл, растворяясь в белесой дымке, а во рту было непереносимо сухо, и скрипел на зубах песок. Под головой было что-то мягкое, похоже — колено, а совсем близко оказалось знакомое лицо молодого беса. Волосы перепачканы, на виске — красное пятно, как от удара. Держал меня, пока я бился?.. молодец, Джед. И как справился-то только?.. В потемневших сейчас глазах стоит беспокойство, а еще — тень от тысяч страниц. Плотная пожелтевшая бумага, ровные строчки договора и — темным росчерком проржавевшей от времени крови — роспись. Судьба человеческая… Увидел?.. — Спасибо — не то и не так, еле слышно, едва удалось выдавить из пересохшего рта. — Ты… как?.. — голос еще суше моего — пересыпаются в горле песчинки времени, грозят забить совсем… — Терпимо, — и правда, легче, чем прошлый раз. Быть может потому, что этот, рядом, принял на себя часть?.. Ведь принял же, не отрицай, наивный и глупый бес — принял и увидел. Первый за сколько?.. За долгое, очень долгое время… Встретить глазами такую же седую вечность — Зал старит быстро, только загляни… И — сухим смешком — нелепое: — Добро пожаловать… бес.