Пустотник

Костер трещит, глодая ветки, и чуть заметно улыбается старик, сидящий напротив. Улыбка тянется через пламя, расплывается… и вот уже звериный оскал, смертельный, белозубый, сверкает в темноте. Миг, и иллюзия исчезает, унесенная порывом ветра вместе с клубами дыма. Просто старик в непонятной хламиде. Большая Тварь. А правильнее — Пустотник. — Завтра будет дождь, — задумчиво произносит он. — Чувствуешь? — Джеду интересно. Он уже знает, что Меченные зверем — не Чистые, но ведь тоже… могут. Мелькнет иногда в выцветших усталых глазах старика загадочная усмешка, и вслед за этим — слова. Точные, правильные. — Чувствую, — смеется Роланд. — Кости старые ноют к ночи, а значит, быть дождю. Джед усмехается. Что ж, это старик любит тоже: прятаться за обыденностью, делать вид, что все как всегда… что это нормально — одинокий бес и Пустотник, вдвоем у костра. Ну, беседуют порядочные люди, или не совсем люди, так почему бы и нет? Почему бы не помянуть погоду: осень, стылый ветер с предгорий Ра-Муаз срывает листья с деревьев, и наверное, кости старого Пустотника отзываются на его тихий унылый голос. Почему бы не обсудить… — Вкусный чай получился, — произносит бес вслух — зачем заставлять собеседника гадать о несказанном? К тому же, этот ведь все равно угадает. — Я добавил немного Красного корня, — поясняет старик. — Рад, что понравилось. — Но разве он не служит снотворным?.. — Ну, это смотря с чем смешать, — улыбается Пустотник. — Вот если с корой хины, как здесь, так очень даже бодрить будет. Джед вздыхает — Роланд знает о лесе, кажется, все. И сыплет названиями трав и деревьев часами, только спроси. Где растет, как выглядит, как сорвать, с чем мешать… Бес пытался поначалу запомнить все эти «красная с синим прожилками и пахнет медом», «синяя с красными прожилками и пахнет горечью», потом понял, что не успевает — слова начинали кружиться в замысловатом танце, цепляясь друг за друга, сливаясь, перемешиваясь, пока не теряли смысл совсем. Но зато, стоило Роланду показать своему ученику какое-нибудь растение хоть раз — и бес запоминал его намертво и уже никогда не путал. Красный корень Джед знал, а вот хину… — Я тебе покажу завтра, — Пустотник чувствует состояние своего спутника. Как обычно. — Хина только здесь растет и сейчас как раз в поре сбора. Я срезал немного коры, пока ты охотился. Они идут на восток, к горам, уже вторую неделю. Зачем, Джед не спрашивает — за два года жизни с Роландом он привык к полукочевому существованию: то на юг, в леса Калорры, собирать корни тутовника, который растет только в долине реки Мерат и созревает раз в год… То на север, к Согду, искать песчанок — яд юрких змей лечил многие заболевания, не только у постоянных, но и у изменчивых тоже. Пустотник занимался знахарством уже не один десяток лет, и его знали — пускали на постой, кормили, хлеб в дорогу давали. Джеду тоже перепадало — и гостеприимства, и заботы. Ну как, старый Роланд завел ученика! Будет к кому обратиться, когда старик того… А что, ведь немощный уже совсем, в чем только душа держится. То ли дело этот, светленький — молодой, а спокойный, видать, с умом парнишка, соображает… Джед слушал тихие разговоры краем уха и молчал. Пусть себе. Не объяснять же всем и каждому, что возрастом он, пожалуй, постарше Роланда будет. Не признали за беса — и хорошо. Путь давно стал неотъемлемой частью их с Пустотником жизни. Неспешный, вдумчивый, с долгими дневными переходами, когда надо было только внимательно смотреть по сторонам, и можно узнать все и обо всем вокруг, с непременными кострами по вечерам, когда они усаживались возле огня и тихо беседовали… обо всем и понемногу, как вот сейчас. — Так что пей, чаек-то, — советует старик. — Полезно. Джед не спорит — полезно, так полезно. И пусть к бесу, с его моментом иллюзии, никакая хворь не пристает, да и раны исчезают сразу же, будто и не было, но что мешает просто наслаждаться пряной горчащей жидкостью, согревающей тело приятным теплом? А ведь холодно сегодня ночью будет. — Осень… — задумчиво тянет Пустотник, вороша угли тонким прутиком — так просто, ради интереса. Рой искр взвивается в воздух, пляшет в сгущающемся сумраке… Джед не удивляется совпадению их мыслей — уже привык. — Через месяц, не больше, придут зимние ветра, — продолжает старик. — Надо бы завтра в деревеньку завернуть, есть тут неподалеку, я бывал пару раз. — Постоянные? — спрашивает бес. Ему, в принципе, все равно, что Девятикратные, что Изменчивые — одни и те же проблемы, одни и те же разговоры, одна и та же жизнь. Старик кивает: — Постоянные. Земледельцы да пахари. Здесь даже саларов нет, маленькая деревушка-то. — И как? — интересуется Джед. Жаль, что нет Скользящих в сумерках, может, кто бы знакомый оказался. Служба в саларском корпусе вспоминается неожиданно — звоном мечей и теплой чешуей боевого удава под ладонью. Удав был у его напарника — одноглазый, но толковый, на зависть остальным Скользящим. И на охоту с ним было здорово ходить — загонял дичь с полувзмаха хвоста… Вроде и недавно это было, всего-то года три тому как, а вот уже дымкой подернуто — словно Согд, яркий и душный город арен. Закончившийся почти две сотни лет назад. — Да вроде как нормально. Давно уже живут, а не трогают их лесные. Не интересно, видимо. Пустотник замолкает, и бес не торопится продолжить разговор. Лесные — это боль Роланда. Боль Большой Твари, которая и рада бы позаботиться о нерадивых родичах — кто послабее да поменьше, — а никак нельзя. Слишком уж велика и опасна. — В общем, завтра к деревне идем. Может, удастся одежки теплой на травы выменять, — заканчивает мысль Пустотник. — А сегодня спать уже пора. Старик поднимается и скрывается в темноте — там журчит узкий ручеек, весело прыгая по камням. Джед берет из костра алый уголек и крутит задумчиво на ладони. Что-то не так с учителем. Показалось или нет, а плеснуло сегодня знакомой вечностью в глазах, усталой да стылой. Только ведь вечность та — бесовская. Не Меченному Зверем нести ее бремя, не выдержит… а может, мара то была, ночь — дело такое, неверное. Надо как-нибудь расспросить. Момент иллюзии расцвечивает мир вокруг слабой вспышкой светло-зеленого, и бес бросает обратно в костер уже остывший, почти черный уголек. На ладонях — ни следа ожога, а в голове одна мысль, слышанная где-то странная фраза: «утро вечера мудренее». Утро начинается как обычно, с ледяной воды, набранной в ладони, и котелка с кипящим варевом на огне. Старик уже раздул костер и приготовил чай — знает, как тяжело даются его спутнику ранние подъемы. Джед глотает обжигающую жидкость из деревянной кружки, и чувствует, что почти начал жить, вот вроде бессмертный, столько лет на этом свете, а одно неизменно — отмените утро и можно будет чувствовать себя человеком. От странного розоватого отвара проясняется в голове и быстрее бежит кровь по жилам. Настолько, что можно уже дотянуться до заботливо расстеленной на траве скатерки и отломить кусок хлеба, оставшегося с последнего захода к людям два дня назад. Краюха уже почти зачерствела, но еще съедобна — не бывшему гладиатору привередничать. — Очнулся? — улыбается Пустотник. Боги, пусть вас нет, но благословите его за терпение и понимание. — Тогда пойдем, а то тут еще полдня пути, а хотелось бы до темноты успеть, чтоб не ломиться к добрым людям посреди ночи. Джед усмехается и послушно поднимается на ноги. К добрым людям и правда лучше ходить засветло, а то ведь и позабыть могут о том, что они — добрые. Деревушка открывается взгляду внезапно — вырубленной просекой посреди леса, неожиданным простором после тесного переплетения лиан и ветвей. Коричневые, мазанные глиной избы с плетенными из ветвей крышами, аккуратные дорожки от дома к дому и широкая улица, одна. Некоторые дома разрушены, на остальных — следы пожара. Суетливо снующие туда-обратно люди… — А ведь похоже, что добрались и до сюда Изменчивые, — замечает Джед, делая первый шаг по очищенной от зарослей, обжитой земле. Старик быстро идет впереди и отвечать не собирается. Их приняли сначала насторожено: пара крепких, с Верхними кольцами на руках, крестьян преградила дорогу. В руках — наточенные серпы, и взгляд — подозрительный, цепкий: — Кто такие? — Роланд я, — послушно отвечает Пустотник, — знахарь. А это ученик мой, Джедом зовут. — Почему вы идете из леса? — не унимаются мужики. Джед с трудом сдерживает ехидный ответ, молчит. Крестьяне полны решимости — отстоять, остановить… А еще — страха. И бес понимает их. Окажись они с Роландом Лесными, и деревушке конец. И так, видать, ночью из последних сил отбились. — Мы — скромные путники, — продолжает все так же покорно Меченный зверем, он тоже чувствует этих добровольных стражников. — Надеялись выменять в вашей деревушке хлеба и одежду зимнюю, если найдется. — Дядя Роланд! — врывается в разговор звонкий голос, и тонкая девчушка подбегает к ним, замирая возле Пустотника. В глазах Девятикратной плывет радость, спокойная и незамутненная, чистая радость от встречи. — Дядя Роланд… — Ты его знаешь, Дея? — строго спрашивает один из мужиков, но видно уже — больше для вида. Напряжение уже ушло, и смерть — очередная, энная, перестала стоять за спиной. — Он мою маму лечил, от лихорадки, — поясняет торопливо Дея, — пять зим назад. — Ну, извините, если что, — крестьяне отходят в сторону. — Сами понимаете… — Понимаем, — кивает Пустотник. — Давно? — он кивает на избы. — Вчера, — сухо поясняет один из мужчин, — ночью. Вот, разбираемся потихоньку. — Дядя Роланд, а пойдемте к нам? — предлагает девчушка. — Мама будет очень рада. И у нас дом почти целый, крыша только немного обгорела, так мы ее уже доделали… — Пойдем, — соглашается старик, и они двигаются втроем вдоль улицы, оставляя позади коренастых стражей, отважных и бесполезных. Изба Деи и правда цела, зеленеет новыми ветками крыша, сверкает чистотой крылечко. Только обгоревшая изгородь напоминает о несчастье, постигшем деревню. Мать девчушки оказывается немолодой, а может, просто рано состарившейся, но еще вполне симпатичной женщиной, с тугими косами, обернутыми вокруг головы, и легкой, едва уловимой улыбкой. — Знахарь! — удивляется радостно она и тут же начинает что-то греть, куда-то переставлять, накрывать на стол… Все это — одновременно, тут же рассказывая о прошедших годах: младшенький родился, печь новую поставили, дочка вот совсем уже на выданье, — самое важное и интересное. На столе появляются цветные чашки — согдийский узор плывет замысловатой вязью на боках, и тарелки, полные чего-то горячего, пахнущего так, что Джед невольно сглатывает слюну. — Да вы ешьте, ешьте, — заботливо произносит хозяйка, уловив его голодный взгляд. — На здоровье. Мясо просто тает во рту, а лепешки — свежие, упругие… и чай — крепкий, только что заваренный чай с южных границ, вязкий и кисловато-горький. — Спасибо, — от души благодарит бес, чувствуя, что наелся до… до завтра точно хватит, а там видно будет. — А теперь расскажи об Изменчивых, Серна, — просит Роланд, просидевший все это время в углу, тихонько отщипывая маленькие кусочки от самой большой и румяной лепешки, выданной ему хозяйкой. — Да что там Перевертыши, — скучнеет женщина на глазах. — Вчера ночью налетели. Дома вот пожгли, да троих с собой утащили… — Кого? — настораживается Джед. — Да вот детей кузнеца — дочь да сына, да Литу — жила тут у нас одинокая, — голос женщины тих и в нем плывет смирение. Ну что такого, ну уволокли… — Мало, — коротко бросает бес, вспоминая свое саларское прошлое. — Они быстро ушли, словно позвал кто-то… или прогнал, — встряёт Дея. — Я видела. Джед оглядывается на Пустотника: только одно существо могло позвать Изменчивых обратно — Тварец. Или сама Большая Тварь. Старик мотает головой — Твари здесь нет, Меченный бы почувствовал. А вот Тварец — вполне может быть. Где-нибудь в лесном поселении. — У вас раненых много? — спрашивает Роланд. — Ну, — вспоминает Серна, — у Ригаса вроде как рука сломана, да жену ударили сильно — хромает. У Дарена дочке младшей лицо разбили, да вроде как снасильничали старшую. У… — Веди, — перебивает Пустотник, подхватывая со скамейки свою сумку. — Лечить будешь? — недоверчиво заглядывает ему в лицо хозяйка. И светлеет, видя ответ. — Пойдем, конечно. Они уходят — Роланд двигается быстро, стремительно, совсем не по-старчески. — Дея, ты видела, куда Перевертыши увели людей? — спрашивает Джед застеснявшуюся было девчушку. — Да к горячим ключам, по той тропке, — охотно поясняет Дея. — Больше там идти некуда — болото начинается. — А покажешь? В глазах девчушки светится вопрос, но она послушно кивает. Лес принимает беса в свои объятья почти радостно, половодьем звуков, яркой зеленью листвы, едва ощутимыми запахами. Джед привычно растворяется, оставив позади на опушке пораженную Дею — не видела она ни разу до этого, как исчезают бесследно и беззвучно в стене непролазных зарослей. Беса больше нет — забыты песок согдийской арены, пестрота пограничных поселений, долгие скитания по свету и неспешные беседы о жизни. Есть только Скользящий в сумерках, и рука сжимает рукоять меча, а глаза выискивают на земле едва видные следы. Изменчивые пошли напрямик — что им эти болота и людские тропы?.. Хотя и вышли из деревни по тропинке на горячие ключи, Дея не ошиблась. Было их четверо, трое мужчин и женщина, и шли они в человеческом обличье, тащили за собой пленников. А значит, шанс найти и остановить еще оставался. Вот только чуть-чуть ускориться… Деревья вокруг сливаются в сплошную полосу, ветки послушно отворачивают с пути, камни убираются из-под ног, и ни один прутик на земле не смеет хрустнуть под неосторожной ногой. По лесу бежит салар. И заросли бросают след добычи ему под ноги. Ночь приходит незаметно: холодком подступающей осени, поднимающимся северным ветром, громким голосом просыпающегося в темноте леса. Джед останавливается только когда уже не может различить ни тени следа на влажной от вечерней сырости земле. Костер не разводит — Изменчивые слишком близко, могут и учуять. Укладывается под сосной в развилке старых узловатых корней на охапке душистых веток катары, мягких и пушистых, завернувшись в серый плащ, добытый с самого дна своей котомки. Здравствуйте, Скользящие, вот и вернулся... Снится ему Хаа — одноглазый удав шипит и дергает за собой, требуя найти хозяина. Сон накатывает яркой марой, ночным бредом, красочным и непонятным, воют вдали волки, обязательно Перевертыши, он чувствует это — и где-то на грани слуха зовет в путь, теребит яростное шипение гигантской змеи… Утро начинается с первыми лучами солнца, прерывает ночное забытье, заставляет прийти в себя и — в путь. Роланд не узнал бы сейчас своего ученика, нет дурмана утреннего полусна, нет долгого возвращения к жизни, движения точны и экономны: свернуть и сунуть в котомку плащ, разбросать по сторонам душистую зеленую подстилку, глотнуть холодного красноватого отвара из фляги и скользнуть дальше по едва заметному следу. Окончательно Джед приходит в себя только к концу второй отмотанной по лесу лиги. Встряхивается, ощущая наконец и влажные капли росы на руках и лице, и легкое тепло утренних лучей… и подбирается — след на земле слишком четкий, а значит, Изменчивые ближе, чем он думал. Что-то задержало Перевертышей, помешало уйти глубже в чащобу. Бес уже почти догадывается — что. Маленькая, стыдливо прикрытая гигантскими папоротниками поляна открывается его взору уже во второй половине дня, когда солнце, набрав свою полную силу, заливает лес вокруг щедрыми потоками золотого света. В самом центре, словно выложенное напоказ, распростерлось ничком худое женское тело. Длинные смоляные волосы разметались по спине и вокруг, закрывая часть порезов и синяков, а предплечье неловко вывернутой, выпростанной в сторону руки покрывают черные кольца Браслетов. Всех девяти. Джед присаживается рядом, осторожно переворачивает тело за плечо. У женщины разодрано горло, похоже, что зубами, и на грязную рану уже сползлись рыжие лесные муравьи — бегают, копошатся. Лицо ее, белое до синевы, застывшее, искаженно гримасой ужаса — женщина умирала долго и больно и знала, что утром не встанет. Она еще совсем не стара, та короткая пора, когда молодость вроде уже и закончилась, а старость еще не собирается начинаться, — зрелая и, пожалуй, красивая. Была при жизни. Что же случилось с тобой, постоянная, что одело на тебя целых восемь браслетов так рано?.. Будь ты чуть осторожней, и может, дождалась бы, выжила, а сегодняшняя смерть осталась бы в памяти только болью да черной полосой на запястье. Одной из… Бес осторожно укладывает тело женщины обратно на землю — в голове всплывает тихий голос Серны: «Лита, одинокая...», вытягивает руки вдоль туловища — страшная рана насмешливо скалится в небо вторым ртом. Двигается к стене деревьев и быстро обрубает нижние ветви ближайших; лезвие ножа легко рассекает твердую кору, почти не замедляясь. С каждым ударом бес чувствует, как отпускает его неожиданное бешенство, расслабляется что-то внутри, что-то стремительное и опасное, как изготовившаяся к броску кобра. Тонкие серебристые листья ложатся на Девятикратную, укрывая трепетным саваном, чуть дрожащим на поднимающемся ветру, скрывая мертвую от чужих глаз в последнем ее упокоении. Большего Джед сделать сейчас не может: некогда копать могилу — след зовет за собой, напоминая о двух живых еще детях, и костер развести нельзя — учуют. Женщина так и останется не погребенной. Но еще одна малость подвластна бесу — острое лезвие вырезает на коре ближайшего дерева короткое: «Лита. Вторая неделя западня года Рыжей Кыси.» Лес обтекает его стремительную фигуру, услужливо расступаясь с пути, укрывая от чужих глаз колышущимися на ветру ветвями, маскируя звук легких шагов шелестом листвы... Лес словно извиняется за оставшуюся за спиной поляну с высоким холмиком свежих, пряно пахнущих ветвей. Скользящий бежит вперед легко — он уже почти настиг, почти догнал. И боевой транс уже охватывает тело знакомым холодом сосредоточенности. Салар шестого уровня, Джед-из-Фернаха, настигает добычу. Они встречаются у ручья — похоже, Перевертыши остановились на привал. Трое кряжистых коренастых парней, молодых, совсем недавно прошедших посвящение — Вепри, и стройная гибкая девушка, с коротким ежиком торчащих во все стороны белых волос. Возле большого валуна на берегу — след оставшихся за спиной предгорий — испуганно сжались мальчик и девочка, похоже, погодки. Лет двенадцати, не старше. Один из Изменчивых разделывает ножом небольшую косулю, остальные выжидательно наблюдают. Джед успевает удивиться, почему они так и не перекинулись — так и бежать проще и есть сподручнее, но мысль проскальзывает на дне сознания, не оставляя следа. Скользящий делает шаг вперед — к самой границе леса. Короткий и неслышный почти шаг. Мужчины-Перевертыши как по команде оборачиваются в его сторону, еще недоуменно, но уже напружинясь для возможного прыжка. И бес бросается вперед. Время замирает и распадается на короткие мгновения — удары сердца, стучащего ровно и уверенно. Саларский меч, Оружие Наставника, полученный когда-то на торжественном посвящении, привычно пляшет в руках, описывая замысловатый пируэт начавшегося танца смерти. Первого Перевертыша Джед просто пронзает, почти не останавливаясь, — лезвие клинка входит в голую грудь противника легко и так же, играючись, выскальзывает обратно. Бес даже не замедляет шага, тягучего и плавного переката с пятки на носок, стремительного движения хищника к добыче — ходить так его научили когда-то на жарком песке арен, память о которых не долетела до этих мест. Оставшиеся двое почему-то не перекидываются, бросаясь вперед с короткими прямыми мечами. Их кто-то учил — чувствовать клинок, ловить ритм чужого движения, учил долго, и у Перевертышей почти получается — левую ладонь беса резко колет и в мозгу вспыхивает аромат зеленых яблок, как ни раз прежде… но Изменчивые — не гладиаторы и даже не Скользящие, и схватка заканчивается быстро — двумя трупами у ног бывшего наставника саларского корпуса поселения Фернах. Девушка успела перекинуться — палевая волчица с яростным рычанием прыгает вперед. Но не на беса — к одинокому валуну и сжавшимся в ужасе детям. Джед бросается наперерез. Они успевают почти одновременно, его клинок и ее зубы. Вот только она — чуть раньше. И острые клыки сжимаются на горле светловолосой девочки за миг до того, как острое лезвие вспарывает лохматый бок. Они заваливаются вперед вместе — волчица и ее жертва, и Перевертыш почти тут же разжимает от боли свои клыки. Бес, прыжком оказавшись возле обеих, отпихивает зверя в сторону, наклоняясь к ребенку. Алая кровь бежит из прокушенной трахеи, вспухает пузырями выходящего из легких воздуха. Девочка тонко сипит и дергается. Джед бросает короткий взгляд на запястье правой руки ребенка — всего одна радужная полоска, хвала богам! — и точный удар ножа прекращает агонию умирающей. Бес распрямляется и встречает взгляд мальчика — целого и невредимого. Сын кузнеца смотрит на своего спасителя остановившимися от ужаса глазами. Мужчина сдерживает готовое сорваться с губ ругательство и шагает вперед к ребенку. Тот отшатывается назад, пытаясь вжаться в поверхность валуна и не сводя взгляда с красных пятен крови его сестры, расплывшихся на рукаве саларской куртки. Джед останавливается, не дойдя до мальчика пары шагов. — Как тебя зовут? — как можно мягче произносит мужчина. Ребенок молчит пару мгновений, бесконечных и вязких, пропитанных запахом крови и смерти. Наконец отвечает чуть слышно: — Сато… — Я пришел из деревни, Сато, — все так же мягко продолжает бес. — Знаешь тетю Серну? Мальчик растерянно кивает. — Она послала меня за тобой. Завтра утром я отведу вас с сестрой к родителям. — А Уля точно встанет завтра? — робко спрашивает ребенок. — Конечно встанет, прямо на рассвете, — заверяет его Джед. — Мы с тобой подождем сегодня здесь. А завтра все вместе пойдем. Хочешь пить? — меняет он тему. Мальчик непроизвольно облизывает губы и кивает. — Сейчас принесу. Ты пока подожди, — бес разворачивается к лесу, где оставил свою котомку. Лежащая чуть сбоку волчица коротко рычаще кашляет, и звук этот странно напоминает смешок. — Перекидывайся, — отрывисто бросает мужчина, скользнув по зверю почти равнодушным взглядом. — Поговорим. И больше не останавливаясь, шагает к деревьям. Ребенок жадно глотает настой, вцепившись в флягу обеими руками. Джед пользуется моментом, чтобы накрыть тело Ули курткой одного из мертвых Перевертышей и оттащить их тела к лесу, не забыв проткнуть сердце каждого мечом, а то Изменчивые — твари живучие. Наконец Сато отрывается от значительно полегчавшей фляжки — взгляд его цепляет темную куртку на месте трупа сестры и расслабляется, — и зябко ежится. Бес накрывает плечи мальчишки своим серым плащом, теплым и мягким. — Сейчас костер разведу, — обещает Джед, ведь уже можно дать наконец волю жаркому пламени. — И мясо пожарю. Сухие ветки находятся быстро. Как и несколько листьев лисьего куста — если ими натереть мясо, оно становится мягче и пахнет вкуснее. Бес орудует в центре поляны, разводя костер, стараясь не обращать внимания на тихое хриплое дыхание за спиной — раненая волчица так и не захотела перекидываться, продолжая лежать на мокрой от вечерней росы траве. Огонь разгорается ярко, жадно треща смолистыми сучьями, наполняя воздух живительным теплом — вечер уже вступил в свои права, прохладный и тихий. — Сато, иди сюда, — зовет Джед, и мальчик послушно подходит, опускается на корточки рядом с огнем. Он чуть дрожит, и чего больше в этой дрожи, проходящего шока или холода — неясно. Бес пододвигает поближе охапку мягкой катары и осторожно усаживает ребенка. — Кушать хочешь? — негромко интересуется Джед, пытаясь поймать ускользающий взгляд мальчика. Тот молчит. Потом все-таки мотает головой, продолжая неотрывно смотреть на пламя. Бес вздыхает и притягивает ребенка к себе. Сато замирает, не шевелясь — этакая теплая безучастная статуя. — Я должен был убить твою сестру, — произносит Джед, не убирая руки с тонкого мальчишеского плеча. — Чтобы ей не было так больно. Сато неожиданно всхлипывает и начинает плакать, беззвучно и бесслезно, содрогаясь всем телом. Бес поправляет на ребенке свой плащ, укутывая поплотнее, и прижимает его к себе — завернутого почти с головой, только светлая макушка торчит из складок саларского одеяния. Наконец мальчик успокаивается и замирает, расслабленно привалясь к боку своего спасителя. Джед обнимает его покрепче и задумчиво щурится на костер. Бес любил Фернах. За желтоватую пыль укатанных телегами улиц и красный кирпич невысоких стен, за флюгера на крышах, почти все в виде крылатых змеев — странный герб для пограничного поселения. Согдийский. За спокойные вечера на крыльце дома и близкую границу леса, в котором в любой момент можно растворится. За тихую речку, что текла по западной окраине поселения, отрезая его от тракта, лишь высокий деревянный мост связывал их берег и проходящую мимо дорогу, словно переход между миром Скользящих и остальным. А больше всего любил Джед раннюю осень в Фернахе. Когда первые дожди смачивали высохшую за время летней засухи землю, и начинающие рыжеть деревья громко шелестели на приходящем вместе с осенью восточном ветре. А небо становилось серым-серым и, казалось, наваливалось на самые крыши домов. Змеи-флюгера в ответ на это возмущенно трещали и царапали своими крыльями серебристое дно оседающего неба… Осенью к нему пришли ученики — два мальчика десяти лет отроду: один невысокий, плотный и ярко-рыжий, словно отсвет летнего солнца на осенней листве, а второй — чуть повыше, худенький и светловолосый, как росток жесткой травы, что росла по краям лесных озер. Такие разные ребята… Они и смотрели на салара совсем по-разному: один — мимолетными мазками-взглядами, заливаясь краской и смущаясь, второй — настороженно и сосредоточенно. Лишь одно было общим в их взглядах — восхищенное почтение, сияющее на самом дне. — Меня зовут Джед, — сказал тогда бес, — и не смейте называть меня Наставником. Не заслужили пока. Джед хмурится и гонит от себя воспоминание — Лион и Карел давно уже выросли, сами теперь Наставники, но сколько же он не видел своих учеников... с того самого момента, когда ушел из Фернаха после короткого и прямого вопроса Карела: «Скажите, Наставник, а вы — и правда один из Отцов?». Легенда должна быть легендой, и бес, бывший манежный, покинул привычное поселение, оставив юношей на попечение старого и опытного Дарена. Они тогда очень жалели, что Наставника переводят. И кажется Лион, пронырливый огненноволосый Лион, чье любопытство стало притчей во языцех всего Фернаха, так и не поверил в его слова о вызове в Калорру… Сато уже сопит тихонько, маленький, теплый и беззащитный. Так похожий на Карела внешне и настолько иной. Не боец. Джед аккуратно укладывает ребенка на подстилку из веток, не забыв подбросить новых дров в костер, и уходит в сгустившуюся темноту — навстречу хриплому дыханию раненного зверя. Волчица лежит неподвижно, чисто вылизанная рана начинает затягиваться понемногу, а глаза только прикрыты — не спит, выжидает. — Перекидывайся, — бес не предлагает, это приказ. — Поговорим. Тело лежащего на земле зверя идет волнами, дергается несколько раз — и вот на земле уже свернулась обнаженная девушка, зажимая рукой открывшуюся на боку рану и сдавленно шипя от боли. — Доволен? — выдыхает она сквозь стиснутые зубы. — Убийца… Слово полно ненависти, страстной, смертельной. — Кто бы говорил, — равнодушно отвечает бес, присаживаясь рядом со скрюченным женским телом. — Покажи. Она сдавленно рычит, горлом, почти по волчьи, он лишь отводит ее руки в сторону и внимательно осматривает рану. Чистая вода, тряпка и несколько листьев Золотого цветка — и кровь перестает идти, а рана розовеет на глазах. Роланд не зря учил беса и таскал его с собой по деревням Изменчивых. — Тебе повезло, — сообщает Джед, аккуратно перетягивая бок бывшей волчицы, — я бил не насмерть. — Откуда ты знаешь, как нас лечить, Серый Убийца? — спрашивает она, наблюдая за его ловкими умелыми руками. — Так получилось, — коротко отвечает он, затягивая узел потуже. Девушка чуть заметно морщится, но молчит. — А теперь одевайся. Она послушно натягивает собственные штаны и куртку, тихо ругаясь от боли в боку при резких движениях. — К утру почти заживет, — сообщает бес, когда девушка предстает перед ним полностью одетая. — Есть хочешь? — Какой ты добрый, Убийца, — скалится она. Она грызет мясо жадно, проглатывая большими кусками, совсем по-звериному. Джед аккуратно отрезает пласт от своего куска и медленно, вдумчиво жует. Бок косули отлично пропекся в углях, став румяным и сочным. На самом деле вкусно. — Зачем вы утащили с собой детей? — спрашивает бес, когда трапеза закончена, и девушка замирает, настороженно косясь на него через пламя костра. — А зачем они вырезали всех щенят из нашего логова? — ненависть в ее взгляде острее наточенного кинжала, вот только собеседник ей попался бессмертный — коли, не коли… — Крестьяне из этой деревни? — уточняет он. — Не из этой, — неохотно признает Изменчивая. — Только какая разница? Ты думаешь, наши щенки умирали легко? У них не было в запаси девяти жизней, как у этих! — Девяти смертей, — поправляет Джед, и Волчица отчего-то тушуется. Отворачивается и натыкается взглядом на свернувшегося клубочком под саларским плащом Сато. Ненависть вспыхивает в глазах девушки с новой силой. — Вас всех... — хрипит она, давясь собственной жаждой смерти, — по девять раз! Каждый день!.. Бес чувствует ее сейчас — ярость и боль, и злость от собственной беспомощности, от этого вот вынужденного разговора с врагом. И на самом дне — тоска. Глухая, неизбывная, непреходящая… — Кто у тебя погиб? — спрашивает он, ловя ее взгляд, принимая чужой огонь, чужую горечь, растворяя в собственной вечности. Глаза ее светлеют, теряя желтоватый, совсем волчий отблеск, и становятся просто серыми — серебристыми, как низкое осеннее небо. — Мать, — выдыхает девушка-Перевертыш. — И братья. Маленькие еще совсем были… Она умолкает и смотрит на огонь, зябко ежась в своей короткой курточке — Изменчивые редко заботились о теплой одежде, всегда же можно перекинуться, если совсем уж холодно. — Что ж вы так мало увели? Она взвивается, готовая ответить на насмешку, отразить укол… и натыкается на спокойный взгляд через костер. — Так получилось, — отвечает она наконец, старательно копируя его давешнюю интонацию. Джед больше не задает вопросов, и так понятно — пришедшие издалека мстители и местная горячая молодежь, падкая на пылкие речи. Вот только почему Тварец не вмешался вовремя, не остановил… Кто его знает. Они молчат — почти мирно, глядя на огонь вместе. — Давай спать, — негромко предлагает бес. — Завтра утром уйдешь, пока дети не встали. Девушка-волчица недоверчиво щурится. — Как тебя зовут? — спрашивает неожиданно Джед. — Альтея, — в глазах ее — неуверенность. И ни капли былого пламени. — Спокойной ночи, Альтея, — невозмутимо говорит бес, укладываясь на подстилку рядом с Сато. — И учти, в следующий раз щадить не стану. Сладких снов. Утром Джед кормит Сато и Улю остывшим мясом и поит настоем трав. Девчушка совершенно цела, если не считать нового черного Браслета на правом предплечье, да залитого кровью платья. Она аккуратно отхлебывает травяной чай, обхватив кружку ладонями, и временами тихо вздрагивает — шок от пережитой боли и испуга еще не отпустил ее. Пару раз бес ловит мимолетные взгляды в свою сторону, незаметные, украдкой. В них мелькает паника — обычный страх Девятикратной перед прошедшей смертью. Он знает, что это пройдет, дайте только время. Они выдвигаются в путь сразу же после еды, собрав в саларскую котомку нехитрый скарб. Джед идет впереди, показывая тропу, и дети уверенно шагают следом, рассекая вместе с ним заросли. О девушке-волчице они так и не спросили, хотя шептались о чем-то тихонько, замолкая всякий раз, когда бес поворачивался к ним. Джед не настаивает — пусть разговаривают. Лишь бы приходили в себя быстрее. Альтея ушла перед самым рассветом — бес контролировал каждое ее движение, не открывая глаз. Изменчивая осторожно встала, подхватила с земли одну из валявшихся сумок и скрылась в лесу. Бес улыбнулся и позволил себе заснуть снова. На исходе четвертого дня пути лес закончился — вырубленной просекой и рядом скромных домов. Ребята оживились и выбежали вперед, торопясь к родителям. Джед проводил их взглядом и двинулся по главной улице. Деревня выглядела гораздо целее: крестьяне подновили крыши, где могли, восстановили стены. Жизнь возвращалась на круги своя. На крыльце знакомой избы сидела Дея, переплетая заново циновку из твердой камышовой соломы — тонкие пальцы проворно сновали по желтым упругим стеблям, сгибая их хитрыми углами, соединяя, сращивая… Замысловатый узор выходил из-под рук девчушки — запутанный, со множеством узелков, отростков, торчащих кистями камышинок. — Как у вас тут дела? — спросил бес от калитки. Дея вздрогнула от неожиданности и почти выронила свое творение, но подхватила вовремя, прижала, бережно, чтобы не помять. Радостно улыбнулась навстречу. — Хорошо… дядя Роланд снова всех вылечил! А вы нашли Перевертышей? — в глазах девчушки ожидание и предвкушение переплетаются не хуже недавнего камыша. — Нашел, — коротко отвечает Джед. — И Сато с Улей привел, они уже домой убежали. — А Лита? — В двух днях пути отсюда, в лесу, — бес знает, что никто не пойдет искать, ведь одна же жила, особняком ходила, небось, и уточнять не собирается. — Жалко… — грустнеет на глазах Дея, но вспоминает о положенном гостеприимстве: — Вы в дом-то проходите, устали, наверное. В горнице темно, только слабый свет луны пробивается в небольшое окно, рисуя синеватые узоры на стенах, полу и лицах… — Я вызывал Тварьца, — голос Роланда не громче шепота ветра за окном, тает в ночном полумраке, тянется вязью слов, — расспросил, почему был набег. Говорит, пришлые клан взбаламутили, а он удержать не смог, стар слишком, — Пустотник ехидно фыркает, и сверкает в темноте нежданной белизной ряд зубов-клыков, — обещал, что будет следить, чтобы не повторялось. — Это он остановил набег, — Джед не спрашивает, он уверен. — Только почему позволил увести пленников? — Законная добыча, — поясняет Роланд, он тоже жил когда-то в клане, вместе с другими Переменчивыми. Пока однажды не выпустил на волю своего Зверя и не ужаснулся сам. Бес и Пустотник сидят на лавке в маленькой деревенской горнице — совсем рядом, и Джед ловит себя на мысли, что когда-то, в Согде, он бы ни за что не поверил, что такое возможно. А ведь Роланд сумел стать для него не просто попутчиком, — Учителем. — Завтра уходим, — произносит наконец Меченный, первым нарушая уютное молчание. — Идем к Предгорьям. — Зачем? — обычно бес не спрашивает, но он как-то обещал себе… — У меня там одно небольшое дело, — скалится Роланд, только оскал тот ничего общего с весельем не имеет. Согдийская вечность опаляет воздух сухой пылью, заполняя глотку, забиваясь в легкие. И где-то на грани слышимости рокочет Зал Ржавой Подписи, грозный и живой кокон странного беса по кличке Марцелл. Джед гонит прочь наваждение и второй раз думает, что звали сейчас — не его. Дорога заканчивается быстро — неправильно быстро по ощущениям беса. Словно время, неспешно капавшее до этого момента редкими мгновениями минут, очнулось и потекло полноводной рекой, захлестывая с головой впечатлениями и мыслями. Три дня пути, привычного, пешего, через лес. С остановками и рассказами — о травах, о зверях, о птицах… Три ночи костров — горячего пламени, красящего темноту золотистыми брызгами искр, рассеивающего осенний холод темноты вокруг… Три вечера вдумчиво молчания, с короткими словами, не складывающимися в рассказы, с терпким ароматом чая — каждый раз нового, с тихой улыбкой собеседника сквозь пламя. Три приступа былого половодья — вечности, постоянства, тоски, и все — в светлых глазах Пустотника. Бесовская доля — не-бесу?.. не бывает… Дорога заканчивается возле быстрой реки, стремительно текущей вдоль отрогов гор. Вместе с лесом, замершим на этом берегу последними колоннами вековых стволов. Ожидание. Вот что встает впереди. Холодными серыми склонами на том берегу, ледяным ветром в лицо, спокойной усмешкой в старческом взгляде. — Как переправляться будем? — спрашивает бес, притворяясь, что не почувствовал странного зова — еще-не-сбывшегося — разлитого в этом мгновении. — Ты остаешься здесь, — спокойно говорит Роланд. — А я уж как-нибудь… сам. «Пора мне, — молчит Пустотник, древний, изможденный старик в пыльном дорожном одеянии и с усмешкой Большой Твари. — Извини». «Ничего, — улыбается одними глазами светловолосый бес, поймавший вечность за хвост против своего желания. — Бывает». — Удачи тебе, — произносит Джед вслух. — Тебе она понадобится больше, — возражает Роланд. — Так что удачи, ученик. Пустотник разворачивается и двигается к узкой ленте реки. — Спасибо, Учитель, — говорит негромко бес, глядя вслед старику, уверенно направляющемуся к серым холодным скалам, которые Перевертыши называют Землей Отцов. И только Тварьцы, тихонько, — кладбищем Тварей…