Именем богов

Вечная смерть — это, оказывается, очень просто. Надо только открыться тысячам ждущих глаз — предвкушающих, голодных, требующих свободы… короткий размен бытия на всемогущество: растекаться туманом над землей, знать тайны всех живых тварей вокруг — позовешь, придут, и быть — везде и всегда. Голоса бормочут, втекают в уши вкрадчивым шепотом, вместе с накрывающей смертью… Вот только если ты бес, зачем менять одну вечность на другую?.. И жизнь бьется в тебе, сопротивляется, кричит… А может, то твой собственный крик разносится по наполненной ожиданием тьме, уже не разобрать. Пытка длится не много и не мало — миг, а может, столетие, но когда тебя выкидывает сквозь еще одну Дверь на опушке леса, остается только боль — в каждом нерве, в каждой клетке, и слабость — такая, что даже дышать трудно. Джед сворачивается клубочком прямо там, где выпал из Бездны, и замирает, баюкая утихающую в теле вечность и стараясь не кричать от боли. Сознание не выдерживает и отключается, но уже соскальзывая в темноту, он вдруг понимает, что победил — не разменял. Утро начинается с дождя — мелкого и теплого. Он скользит каплями по лицу, застревая на ресницах, скатываясь по губам. Чуть-чуть влаги попадает в рот, и бес понимает, что хочет пить. Это хорошо — значит, жив еще, а воду найти не долго… Тело еще ноет, но это уже почти и не боль, так, отзвук вчерашней… тонкое эхо — на память. Собравшись с силами, он открывает глаза. Серое небо — близкое, мягкое, с пушистым брюхом из доверчивых облаков, приветствует его. Вот только протяни руку — и коснешься… и даже дождь кажется лаской — не огонь, и ладно. Садится бес медленно — еще слишком сильно дрожат руки и ноги и слишком часто бьется сердце. Мир плывет перед глазами, колышется… потом проясняется — словно мокрое стекло протерли от струй воды. Джед сидит на небольшой поляне — впереди стройные золотистые стволы вековых деревьев, позади — голый серый камень, поднимающийся прямо до низкого неба. Скала пошла трещинами, словно от сильного удара — видно, след захлопнувшейся вчера Двери… сделал ведь. Закрыл этому, что ждало и томилось там, один из выходов к людям. Облегчение проходит по душе волной, и словно дышать становится легче — ведь не зря… — Ты кто? — раздается откуда-то сбоку. Бес поворачивается молниеносно, как учили когда-то на арене — забыты боль и слабость, ладонь уже легла на рукоять меча — надо же, не потерял, мелькает тень удивления где-то на дне. Она стоит, прижавшись к стволу, и почти сливается с ним — тонкое хрупкое тело, золотистая кожа, короткие зеленоватые волосы, словно ворох листвы, одолженной у дерева. И туника — как из травы плетеная, зеленью да серебром отливает. Она не боится — бес чувствует это. В ней только интерес, а еще — предвкушение. Игры, пожалуй. — Меня зовут Джед, — произносит мужчина негромко и мягко, но меч держит крепко — странная это девушка, слишком много в ней жизни и света, не по-человечески много… — А я — Иста, — словно само дерево прошелестело, качнув ветками навстречу ветру. — Я видела, как ты пришел. Джед не знает, что ответить на это — если видела, то почему не подошла раньше? Не тронула — хорошо, но ведь и не помогла тоже. — Там плохое место, — продолжает странная девушка, — то, откуда ты пришел. Там смерть. — Да, знаю, — кивает бес, пытаясь понять, к чему она клонит. — Но в тебе нет смерти, — в голосе-шелесте — удивление, и интерес — в огромных золотисто-зеленых глазах. — В тебе только жизнь… — Так получилось, — пожимает плечами Джед. — Ты хочешь пить? — спрашивает она вдруг. — Или есть? Бес чувствует, что не отказался бы ни от того, ни от другого, вот только эта забота слишком внезапна, слишком странна. — Ты очень добра, — пробует отшутиться он. — Но ты же жив, — кажется, она поражается его недоверчивости. — А значит, тебе надо попить и поесть! Ты можешь идти? Он пробует встать, ноги подгибаются, но держат, хотя земля и пытается предательски уползти куда-то в сторону. Его ведет. Она оказывается рядом молниеносно, и бес отчетливо понимает, что это — не человек. Люди не двигаются так, даже гладиаторы на согдийской арене не смогли бы опередить ее. А еще, он не чувствует ее движения — совсем никак, только все то же разлитое по воздуху любопытство, окружающее его. Интерес отдельно, девушка-тень — отдельно. Джед не успевает даже дернуть меч, и хорошо, что не успевает — Иста доверчиво подставляет ему свое плечо, поддерживает. Они делают первые шаги вместе — он, чуть прихрамывая и стараясь держаться прямо, и она — легко скользя по земле, словно и не касаясь ее. Деревья будто прыгают им навстречу — только что были на поляне, и уже — под сенью густых крон. Радостный шелест плывет над головой — приветливый шепот, кажется, только вслушайся — и поймешь слова. И земля доверчиво ложится под ноги, принимая. Джед умел многое — ходить диким зверем в танце добычи по песку арены, скользить лесной змеей, сливаясь с ветвями, по густым зарослям, бежать легконогой серной, едва касаясь земли, по мшистым скалам… Но ни разу он не ходил по лесу так — когда тот сам идет навстречу, окружает, улыбается, обходит… Иста шагает быстро, тянет за собой, и бес послушно переставляет ноги, стараясь попасть в такт. Несколько неуверенных шагов, и лес уже отступил назад, открыв круглое озеро со спокойной темной водой — глубоко, наверное, и желтыми пышными цветами, колышущимися у самого берега. Девушка отступает в сторону, и бес понимает, что стоять стало гораздо проще — к ногам почти вернулась былая сила. А еще тот бок, до которого касалась его странная спутница, словно греет солнечным жаром. А ведь на ощупь она совсем не горячая… — Ты можешь умыться здесь и напиться тоже, — говорит Иста, — здесь хорошая вода, чистая. — А ты куда? — спрашивает Джед, видя как она все также стремительно-неуловимо разворачивается обратно к лесу. — Я тебе поесть принесу, — поясняет девушка и исчезает среди деревьев так же внезапно, как и вышла. Бес скалится невесело: вздумай это создание убить его, и только Момент Иллюзии станет порукой спасению. Вот только не хочется что-то Джеду погружаться опять в зыбкое цветное марево. Не тянет… Вода в озере ледяная, видно, где-то на дне бьют ключи — зубы начинает ломить. Но вкусная, он еще не пивал такой. Словно солнцем отдает, растворенным да настоянным. Плеснуть немного в лицо, чтобы прийти в себя, и выпрямится, почувствовав — нет, не присутствие, а возвращение интереса. Иста стоит прямо за спиной, в руках — связка странных красных плодов. Смотрит внимательно, чуть склонив голову на бок, словно внове ей видеть умывающегося человека. А может, и правда, внове?.. … А неведомые фрукты сочные, с легкой кислинкой, тают во рту, словно и не было. Не еда, так, удовольствие. Съев всего два, Джед понимает, что сыт, полностью и безоговорочно. И стоять уже совсем легко, будто и не было совсем недавно подкашивающей ноги слабости и боли, ноющей во всем теле. — Ты отдохнул? — спрашивает его девушка, с интересом наблюдавшая за процессом еды — пристально, в упор, хорошо, что бес не из стеснительных — слишком давно живет на этом свете, чтобы смущаться чужого внимания. — Наверное, да, — отвечает он. — Тогда пойдем, — она берет его за руку и шагает к деревьям. Снова миг перемещения — и они уже летят по чаще, неторопливо переставляя ноги. — Я отведу тебя к людям, — поясняет она. — Они не такие, как ты, но ты ведь не хочешь остаться со мной в лесу, нет? В ее голосе — тень надежды. Словно и правда ждет, чтобы непонятный гость задержался. Только вот гостеприимство — вещь хорошая, но когда не знаешь, чего ждать от хозяев, да кто они такие, лучше им не злоупотреблять. — Мне здесь не место, — отвечает Джед искренне, — мне с людьми привычнее. Она молча кивает, принимая его слова, — да, нелюдь, странная, чужая, но не злая, совсем нет. Лес снова заканчивается неожиданно быстро. Впереди поле — желтые колосья колышутся на ветру, идут волнами. Тонкая лента дороги разрезает их строй совсем недалеко — в нескольких шагах. — Иди на солнце, — советует Иста, стараясь не выступать из-под деревьев. — Там люди живут, мне говорили. Бес не спрашивает — кто рассказывал его спутнице о живущих где-то там людях, просто кланяется ей — голова ясна и светла, и двигаться уже можно в нормальном темпе, и боли будто не было. — Спасибо тебе, — благодарит он девушку вполне искренне. — Тебе спасибо, — отвечает она, а глаза — темнеют, становятся серьезными, строгими даже. — Давно я такой жизни не видела, чтоб через край било, да не кончалось. Удачи тебе, живой человек. Она отступает назад, мгновенно сливаясь с деревьями, растворяясь в стене леса — любой салар обзавидуется такой ловкости. — А если бы я был мертвый? — спрашивает Джед уже в пустоту, вспоминая ее первые слова возле разрушенной Двери: «нет в тебе смерти». — Ты бы остался там, у прохода, — шелестят резные зеленые листья. — Навсегда… Ветер подхватывает призрачный смешок. Дорога вьется тонкой песчаной лентой — наезженная, аккуратная, сразу видно — пользуются. Пшеница вокруг пахнет летом и солнцем, и деловито жужжат пчелы, перелетая по нежным голубым цветам, растущим на обочинах. Джед шагает вперед легко, ходко — чего же не шагать, когда и не болит больше ничего, и есть не хочется, и даже пить. Хоть и не первый час уже идет, и день к вечеру клонится, а видно, от души попотчевала его лесовичка, надолго хватает. Простая телега, запряженная маленькой, серого цвета, лошадкой, нагоняет беса уже почти в полной темноте. Тощий, наряженный в белую рубаху и простые холщовые штаны мужичок гордо восседает на груде мешков — видать, свое везет, трудом нажитое. — Вечер добрый, — мощно басит крестьянин, голос его раскатывается по воздуху — сильный, уверенный, совсем не по фигуре. — Куда путь держишь, странник? — Добрый вечер, — кивает Джед. — Да вот, до людей добраться хочу… — А, — радуется чему-то мужичок. — Так это тебе на Выселки, тут недалеко, я как раз туда. Залезай, подвезу. Бес не заставляет себя упрашивать, садится на край, и крестьянин, дернув вожжами, тут же трогает с места лошадку. Та мотает головой, меланхолично и покорно, но двигается вперед ходко, ровной трусцой. — Вот и ладно, — бормочет довольно мужичок. — К ночи доберемся… А то пешком-то вовсе не дело, ноги-то наверно, не казенные… Он не ждет ответа — так, тихий разговор сам с собой, ни о чем, и Джед расслабленно откидывается на мешки, смотрит в чернеющее небо — там уже высыпали первые звезды, непривычные, чужие… и легкие облака расползаются в стороны, уступая небесный простор ночному ветру. Крестьянин замолкает, глядя задумчиво вперед, такой же меланхоличный и невозмутимый, как его серая лошадь. Временами он чуть заметно шевелит вожжами, подгоняя животину, но скорее так, для вида — та и без того идет вперед ровно, охотно даже… Дорога вольно ложится под колеса телеги — деревянные, немного скрипучие, — и уплывают назад стены колосьев по краям. И тихо шепчет о чем-то своем игривый ветерок. Деревня начинается с узкой речушки и широкого старого моста с высокими перилами, крутой дугой перекинувшегося с берега на берег. Копыта лошадки звонко цокают по доскам, а впереди вырастают дома — двускатные крыши, покрытые сосновым тесом, аккуратные ровные бревна стен, невысокие изгороди. Красивая деревня, мирная да зажиточная… У съезда с моста возвышаются две одинаковые деревянные статуи — кряжистый лохматый зверь, вставший на задние лапы и с любопытством наблюдающий за приезжими. Неведомый резчик сумел изобразить каждый волос на шкуре зверей, и хищно светлеют когти сложенных на груди передних лап, и чудится вопрос в деревянных глазах. Бес уже видел две похожих статуи на дороге, только там зверь был другой — маленький да игривый, похожий на горную ласку. Задать вопрос он не успевает — крестьянин в пояс кланяется статуям и бормочет что-то тихонько. — Ну вот и приехали, — объявляет он уже в полный голос — мощный да звучный. — Я тебя к старосте отвезу, у него дом большой, найдется, где переночевать. Джед только кивает — не гонят на улицу спать, и ладно, а староста, не староста — не суть важно. Староста оказывается еще совсем молодым, высоким и сильным на вид мужчиной с русыми кучерявыми волосами и веселым взглядом темных, почти до черноты, глаз. Здоровается легко, приветливо, словно каждый день привозят ему непонятных путников неизвестно откуда. Сразу проводит внутрь, не забыв пожелать давешнему крестьянину спокойных снов на прощание. Изба и правда велика — огромная светлая комната с длинным столом, убранным красивой расшитой скатертью, тонкие свечи по углам, зев высокой печи — здесь же и едят, здесь же и готовят. Бес присаживается на широкую лавку, наблюдает за тем, как хозяин сноровисто орудует в печи — пышет жаром, и с углей достается котел с чем-то, пахнущим мясом. — Вот, — говорит староста, водружая котел на стол, и пододвигая к гостю тарелку с ложкой — деревянные, с тонкой резьбой по краю — ешь да любуйся. — Накладывай сам, сколько хочешь. Извини, еда простая, женских рук в доме нет, готовить особо некому. — Спасибо, — Джед накладывает себе разваристую картошку, щедро сдобренную мясом и луком. — Я не привередливый. — Это радует, — улыбается староста, и достает вторую тарелку — себе. — Плохо, конечно, на ночь есть, но с добрым человеком чего же не перекусить, — говорит он, ставя на стол глиняный кувшин. — На вот, напиток медовый, с лесной ягодой. Сам варил. Бес осторожно отхлебывает из кружки — кисловато-сладкий настой вяжет рот, отдает хмелем. Это не вино — слабее и вкус совсем другой, но приятно и пить можно. — Тебя как зовут, путник? — спрашивает староста, накладывая в свою тарелку совсем немного — видно, и правда на ночь есть не хочет. — Джед, — отвечает бес, готовясь внутренне к долгим расспросам. — Хорошее имя, — улыбается староста. — А меня Пером родители назвали, в честь дождевика. Ты ведь из лесу пришел, Джед? — и, видя удивление в глазах гостя, поясняет охотно: — Меня Хранитель дороги предупредил, Доль у нас заботливый — сказал, чтобы к вечеру ждал, да поесть чего приготовил… Как ты с лесной Хранительницей договориться-то смог? Она ж шалая, как ветер в бурю — постоянно летает где-то, лес свой ненаглядный пестует. — Да вроде как нормальная девушка, — пожимает плечами Джед. И получает удивленный взгляд в ответ, отражение недавнего собственного: — Так она с тобой в людском обличии общалась? — А в каком должна была? — Ну, птицей там, или зверем, — пожимает плечами Пер, — она кошкой лесной любит показываться — играется да прыгает, да ветром оборачиваться… Хранительница, одним словом. Они людьми быть не любят. Значит, вот как, Иста?.. Исключение сделала для странного гостя? Спасибо, тебе, хозяйка леса, и отдельное — за то, что разобралась, не стала бой устраивать. Шалая, не шалая, а хватило разума. — А я думал, ты знаешь, — продолжает староста. — Думал, ты из столичных, из храмовников, — кто еще по лесу в одиночестве на чужой земле гулять будет? Только тот, кто под богами ходит… А ты у нас вольный, да? Вопрос повисает — бес не знает, что ответить. Правду? А что скажет на правду гостеприимный хозяин? Не позовет ли подмогу, гостя вязать? — Я пришел издалека, — говорит наконец Джед, — у нас нет богов. И Хранителей тоже нет. — Значит, вольный, — кивает сам себе Пер. — Не верил я в вольные земли, а видать, и такие есть на белом свете. А живем мы тут просто: наши земли окраинные, нас Хранители берегут, а дальше земли богов начинаются, только нам туда хода нет без охранной грамоты, нас богам в детстве не посвящали, и имена у нас неправильные… я вот с нашими местными дорожниками да луговиками за всю деревню разговариваю — дождь там попросить или о гостях грядущих узнать… За что и в старосты поставили. Но я только с нашими Хранителями договорюсь, которым меня в детстве посвятить успели, а служители богов, когда заходят, со всеми разговаривают. И Имя бога несут для тех, кто в город хочет уйти… Бес пытается принять картину странного мира, в котором земли поделены между духами-хозяевами, а люди приписаны к своим покровителям. И есть еще боги, кто бы они не были… — А я как же? — спрашивает наконец он. — Ты у нас вольный, — охотно поясняет староста. — Значит, ходить везде можешь. Только вот грамоту с божьим Именем я бы тебе дал… только она ведь денег стоит, а у тебя что есть? — он окидывает гостя оценивающим взглядом. — Меч один… Тонкая хитринка плывет в черных глазах старосты — а вдруг и можно будет договориться? Ну, пусть не на меч… — Меч не отдам, — отвечает на невысказанное предложение Джед. Свой, саларский, вот этим вот крестьянам?.. Смешно. — Но может, у вас работа какая найдется? — Работа, конечно, найдется, — соглашается Пер, — как же мы без работы-то… Только вот что ты умеешь? Убивать, вот что он умеет лучше всего. А еще выслеживать Перевертышей и скользить по зарослям. И истреблять варков. Вот только не нужны этим хозяйственным крестьянам его таланты: нет тут врагов, и преступников нет. И варков местные Хранители в мир не пустили… Так что же ты умеешь, бес? Ответ приходит сам: — Лечить умею. С железом тоже работал немного… — Так не болеет у нас никто вроде как, — отвечает староста. — А вот с железом — это хорошо… Завтра к кузнецу отведу, договоритесь как-нибудь. Довольство плывет в глазах Пера — как же, какая-никакая, а выгода, пусть и не ему — деревне… — А теперь и спать пора, — спохватывается он. — Ночь уже поздняя на дворе. Джед согласно кивает и улыбается — здесь живут совсем такие же люди, как и в оставшемся за спиной мире. Кузнец — невысокий плечистый крепыш с первой сединой в длинных, забранных в хвост волосах, смотрит сурово, внимательно следя за руками добровольного помощничка. Бес держит клещи крепко и ровно бьет по уже остывающей полосе железа, придавая ему нужную форму. Еще немного: вот здесь чуть слабее, сюда чуть чаще — звонко стучит молот по наковальне… серп почти готов, сейчас вот остудить да наточить потом, и можно будет идти с ним на жатву — резать колосья да вязать их в тугие снопы… В кузне, стоящей особняком от остальной деревни, сумрачно и жарко. Пот струйками течет по коже, и гудят уже руки, но останавливаться сейчас нельзя — железо еще не остыло, еще поддается ударам, меняет послушно форму… Серп выходит славный — крутой, заостряющийся к концу, — пройтись оселком несколько раз да насадить деревянную рукоять — вон, в углу лежат, готовые уже, и все, закончена работа. Джед договорился с кузнецом на четыре серпа, но готовых и справных — кузнец на этих словах посмотрел грозно, мол, портить работу не позволю, а бес кивнул молча — и правда, зачем портить, делать, так уж чтобы себе и людям на радость… Деревянная рукоять плотно садится на хвостик новоиспеченного серпа, пара клепок, да подзатянуть — долго будет держаться, работай, не хочу. И оселок в руки ложится привычно, как родной — не забыли еще руки долгую работу в каллорской кузне, как ковали мечи саларские — не из такого железа, а из стали — плотной и гибкой… Бес гонит воспоминание — не нужны крестьянам мечи, нечего душу травить. А вот серпы в наступающую страду — самое то. К месту и ко времени. Когда все четыре новеньких, сверкающих еще светлыми рукоятями серпа выложены на козлы, стоящие во дворе кузни — столярничает ее хозяин иногда потихоньку, — кузнец смотрит на Джеда уже по-другому — как на собрата по ремеслу. — Мечи ковал? — спрашивает он, отрывисто и немного угрюмо, как обычно. Бес кивает молча — ну видно же, что ковал, ухватки старые прорезались порой… Так и хотелось спрямить изгиб да пройтись молотом пару раз посильнее — меч, не меч, но что-то подобное выйдет. — Здесь руда плохая, — бросает неожиданно кузнец, словно в ответ на мысли своего работника. — Не для оружия руда. Джед улыбается — мастер мастера поймет. — На, отдашь старосте, — на широкой ладони кузнеца — резной замочек, маленький, хитрый, — будет ему плата за твою работу. И скрывается в кузнице, не сказав больше ни слова. И слова дорога ложится под ноги укатанным песком да колышутся вокруг золотые колосья… Повезло Выселкам — хорошо живут, и урожай, и войн нет, крестьянствуют себе. Вот так бы остаться, да на поле с остальными выйти — почувствовать сладковатый запах срезанной пшеницы, знакомую усталость в руках, гордость от сделанной работы. И никаких сражений, варков, крови. Вот только ненадолго его хватит. Захлестнет опять зовом, толкнет на дорогу, потянет в путь… натура такая — на месте не сидится. Так зачем мечтать о том, что совсем не нужно на самом-то деле? Когда убегает вперед укатанный тракт да расстилается перед тобой бескрайний простор, маня одним вопросом: что там, за горизонтом? Джед идет легко, за плечами — новый мешок с полезной мелочью — от еды до тонкого плаща, не саларского, конечно, а все сойдет. Вот дойдем до ночи, заночуем, а там и на следующую ночь пойдем… Где-то впереди ждут земли неведомых богов — лежит на дне мешка грамота из тонкой желтоватой бумаги с кучей непонятных рун — божьими именами, как пояснил староста. «Много же у вас богов», — сказал тогда бес, а Пер смолчал, не стал разъяснять да спорить. И города, как ни странно звучит это слово здесь, посреди бескрайнего поля, ждут тоже. Джед примеривается к этому миру — где-то здесь, на этих ровных дорогах, коротать ему оставшуюся вечность. Так что надо присмотреться получше, может, и выберется что по нраву… Божьи земли начинаются разъезженной грунтовой дорогой, окруженной порослью чахлых кустов, мелким дожем с серого неба и прощальной высокой каменной стелой — простой, прямоугольной, но тянется по бокам вязь знакомых уже рун. До стелы — поля до горизонта, сколько хватит глаз, песок на дороге ровный да укатанный, и небо светлее. И даже дождь — и тот словно веселее на землю падает. А потом ты переступаешь границу и понимаешь явно, что вот с этого шага у земли под твоими ногами нет больше заботливого Хранителя, а есть — всевидящий и всемогущий отец где-то на небесах, так далеко, что до простой дороги посреди поля и не опустится. Грязь налипает на сапоги, тянется следом, киснет под дождем. И мокнет плащ на плечах, становясь все тяжелее и холоднее. Дорога вихляет из стороны в сторону, словно мысли в голове у юной девы — вроде и знают, куда надо течь, а никак попасть не могут, принуждай, не принуждай… Через несколько часов небо проясняется, дождь стихает, а на обочине дороги вырисовывается трактир. По крайней мере, так думается бесу, когда он видит красное двухэтажное здание с несколькими дворовыми пристройками по бокам. Чутье не подводит — возле крыльца на высоком столбе болтается крашеная вывеска — намалеван на ней кот, полосатый, рыжий, свернувшийся клубочком, и почему-то надпись: «У доброй хозяюшки». Джед вспоминает согдийский «Малосольный огурец» и толстяка Фрасимеда, и усмехается — здешний хозяин, или скорее хозяйка, — наверняка не философ. Доски крыльца чуть слышно скрипят под ногами, а вот дверь открывается совсем беззвучно — видно, хорошо смазывает ее прислуга этого придорожного трактира. Внутри царит полумрак — огонь в камине да редкие свечи не в силах осветить просторную комнату, заставленную простыми деревянными столами. Несколько компаний сидят по углам да вдоль стен, в основном, одни мужчины. Лишь возле единственного узкого окна, выходящего, похоже, на задний двор, замерли две женщины в странных пышных платьях. Одна — с благородной проседью в иссиня-черных когда-то волосах, вторая — совсем юная, еще сохранившая яркую черноту длинных волос. В комнате шумно — плывет над столами один общий гул разговора, переплетает голоса вместе со стуком кружек о столы, звяканьем тарелок да шорохом движения. Джед проходит сквозь этот гам, направляясь к камину — высушить впитавшуюся в волосы и одежду влагу, погреться. Зацепляет свободный стул у одного из столов и садится к самому огню, не обращая внимания на движение вокруг. Разговоры на мгновение стихают — все-таки, не похожа его одежда на рубахи и куртки сидящих здесь мужчин, и любопытные взгляды скользят по странному гостю, но зацепиться не за что, пришел и пришел, сел и сел… Бес тянет руки к языкам пламени — жаркое тепло щедро согревает озябшие пальцы, и чуть шевелит плечами, чувствуя, как начинает отлипать мокрая ткань. Ожидание разлито в воздухе, а еще задор… боевой? А весело здесь, похоже, скоро будет. Служанка — дородная полная матрона — подходит не торопясь, видимо, уже оценила и потрепанный его плащ, и простую куртку и скромный дорожный мешок. — Есть медвяница, утренней заварки, и свежее рагу, — просто сообщает она, не потрудившись даже улыбнуться. — Я так посижу, — качает головой бес, и служанка, так же не торопясь, уходит обратно, куда-то вглубь трактира. У Джеда нет денег, но даже если бы и были — есть бы он не стал. Потому что вскоре здесь будет не до еды — это бывший манежный бес чувствует всем телом. Драка вспыхивает в дальнем углу — неумелая и нелепая, кто-то на кого-то кричит, гремит посуда, грохочет падающий стул и — глухим завершающим аккордом — скрежет столкнувшихся клинков. Двое выскакивают на середину комнаты, оба в одинаковых синих куртках со странными нашивками на груди, с одинаковыми плохонькими мечами, и одинаково пьяные. И даже рубят они друг друга одинаково — криво и неуклюже, с широким молодецким замахом и громкими воплями: «Я тебе сейчас!». «Сейчас» не получается, и схватка неумолимо превращается в фарс. С других столов сыплются ехидные замечания, и кто-то сердобольный предлагает разнять двух идиотов, пока на самом деле не покалечились, остальные протестуют — такая потеха, ну как прерывать! Это заводит драчунов еще больше, лица их наливаются дурной кровью, и они с громкими криками бросаются друг на друга снова и снова… Джед даже не оборачивается от камина, ему неинтересна эта бессмысленная потасовка, а крики вокруг раздражают. А еще он чувствует чье-то любопытство — вот тут, сбоку. Повернуться и поймать заинтересованный взгляд серых, как небо снаружи, глаз. Пытливый, сосредоточенный. И задохнуться воспоминанием от случайной тени выбившегося из прически локона — вот так же и тогда… Та таверна была почти пуста — достойное место для прощания. В тех глазах — не серых, зеленых, с желтой кошачьей искрой, — плыла отчаянная надежда, билась вопросом, дрожала готовой сорваться слезой… Тогда бес выдержал и ушел — не хотел он забирать жизнь у той, что молила его тоскливым взглядом в пустой таверне, разменивать ее короткий миг на свою вечность — пусть и рядом, но так мало, — ушел и не оглянулся, сумел. Вот только не ждал, что нагонит его та боль, резанет по сердцу. Сотни лет минули с той согдийской ночи, ушла уже давно из жизни та девушка, и следа праха не осталось, а вот на тебе… привет из былой жизни. Вздрагивают языки свечей и сдвигается тень с нежной щеки. Морок это все, обман… Нет ничего общего у этой, черноволосой, за соседним столом, и той, давней… Нет. А в глазах — чужих, не тех, — любопытство. Не Истино, конечно — куда это девушке до Хранительницы, но тоже… женское. Чутье дергает беса с места — гладиаторское, проверенное, — и вовремя — в спинку стула врезается один из драчунов. Сшибает хлипкий предмет мебели и летит на пол с громким грохотом. И следом — общий хохот. Уж слишком нелеп и жалок этот пьяный мужик с намертво зажатым в кулаке мечом, пытающийся отбрыкаться от упавшего рядом стула. Наконец, ему это удается, и он кое-как, опираясь на свой меч, поднимается на ноги. Чтобы тут же наткнуться на пристальный бесовской взгляд. Наставник Джед-из-Фарнаха годами учил своих саларов уважать Оружие — именно так, Оружие — твое продолжение и часть тебя самого. И вот такое обращение с мечом заставляет его сейчас презрительно щуриться и сдерживать растущий где-то внутри гнев. Пьяница багровеет на глазах и бросается вперед, выставив перед собой свое жалкое подобие Оружия. Бес даже не пытается достать меч — не стоит унижать себя поединком вот с этим. Он просто делает скользящий шаг в сторону и хватает разогнавшегося и успешно пролетающего мимо противника за шиворот. И чувствительно встряхивает. Громко клацают зубы, и спустя еще один удар сердца забияка оказывается плотно прижатым к кирпичной стойке камина, у горла — слегка царапая кожу, чтобы почувствовал, — его собственный меч. Да, тупой и плохо сбалансированный, но проткнуть человека насквозь можно. — Никогда не обнажай оружие в пустой драке, — ровно произносит Джед, негромко, но его слова разносятся далеко по притихшему залу. — Оно тебе дано для боя, а не для забавы. Забияка громко икает и начинает медленно, но уверенно бледнеть. Бес чуть дергает лезвие — тонкая царапина тянется по коже красной нитью — напоминание на будущее, и опускает меч. — Иди, — указывает Джед драчуну на его столик. Тот быстро кивает и осторожно отлипает от красных кирпичей, стараясь даже не смотреть в сторону своего обидчика. — Меч возьми, — устало произносит бес и протягивает оружие рукоятью вперед. Неуверенные пальцы принимают нежданный подарок, и забияка — теперь тихий и смирный — стремительно скрывается в своей компании, в самом дальнем от камина углу. Нагнуться, поднять пострадавший стул и сесть обратно, чувствуя чужие взгляды. Отключиться от назойливого внимания и сосредоточиться на ласкающем руки тепле — секунду назад пальцы стыли. От гнева. А сейчас хорошо, уютно так… Она подходит почти незаметно. Если не считать волны острого любопытства, плывущей в воздухе впереди нее. А еще смущения, не менее острого и оттого — жаркого. Джед вздыхает и поворачивается к девушке. Правильные черты лица, аккуратно забранные волосы, привычный прищур глаз — плохо видит?.. и тонкие хрупкие пальцы, нервно мнущие подол платья. Все-таки, она совсем другая, и эта мысль приносит неожиданное облегчение. — Моя мать просила пригласить вас за наш стол, — произносит она, чуть заметно краснея. — Она хотела бы поговорить с вами. Повернуться и поймать взгляд старшей женщины — цепкий, пытливый, ожидающий. И волны смущения рядом. — Пойдем, — усталость своевольно проскальзывает в голос и нахально обосновывается в нем, делая слово бесцветным и серым. Она сидит совершенно прямо — эта взрослая, умудренная опытом женщина. И смотрит на него чуть снисходительно, с высоты собственного возраста. — Я слушаю, — все также бесцветно произносит бес, опустившись на стул. Она слегка растерянно моргает, видимо, неприятно пораженная его краткостью, но отвечает твердо. — Я — Рита Альмос, жена торговца Первой Гильдии Дида Альмоса. Мы с дочерью возвращаемся в столицу с окраинной полосы. К сожалению, так получилось, что наш эскорт остался на предыдущей стоянке. И я хочу попросить вас сопроводить нас до столицы. За хорошую плату, естественно. — А что, на дорогах уже не безопасно? — невольная усмешка кривит Джедовы губы — как же похож этот дальний-дальний, такой чужой мир, на родные земли… — На дорогах всегда небезопасно, — она недовольна, не приемлет его шутливости. Еще бы — это для беса любое путешествие — в радость, все равно за душой ничего нет: смерти, и той не выделила вертихвостка-судьба. А таким, как она, всегда найдется, чего бояться и за что беспокоиться. — Не вижу причин для веселья, молодой человек. Все знают, что бог разбойников силен в эти смутные годы, и последователей у него много. Так что не надо шутить. Скажите просто — согласны? Я даю полновесный золотой за день пути и плачу за еду и ночлег. — Хорошо, — Джед коротко кивает, почти незаметно. И поднимается, не дожидаясь продолжения разговора. — Вы куда? — в светлых, как и у дочери, глазах — вопрос. И недоумение, пожалуй. Она привыкла, что ее слушают внимательно и до конца, эта уверенная в себе женщина. Вот только что с беса взять?.. Долго жил, а почтительности не научился. Только уважению, пожалуй, так его еще заслужить надо… — Я посижу один. Если вам здесь и угрожает что-то, я замечу. Бес возвращается на свой одинокий стул, поближе к теплому огню, чувствуя чужое раздражение за спиной. И радость — дочери?.. Рагу оказывается вкусным — свежие овощи и мяса много, и медвяница — лишь чуть хуже, чем староста с Выселок угощал. Джед медленно глотает настой из высокой тяжелой кружки и думает о том, что чая здесь, похоже, нет. И придется смириться с этим на всю оставшуюся вечность. Женщины поднимаются наверх, когда за окнами уже совсем темнеет, и народу в комнате становится больше. Бес чувствует, как чужие взгляды скользят по коже, но не придает им особого значения — опасности нет, а остальное… пусть смотрят. Вскоре он уходит к себе, в оплаченную Ритой комнату. Утро уже переваливает далеко за середину, когда они, наконец, трогаются в путь. Аккуратная карета, запряженная двумя черными, тонконогими лошадьми, кучер в черном же костюме под цвет — молодой еще, светловолосый вихрастый паренек, гордо восседающий на козлах, а вожжи держит слишком крепко, словно в первый раз. Джед отказывается от приглашения сесть в карету — не любит он такие вот дорогие крытые повозки, еще с Согда не любит — слишком явно пахнет от них чужими деньгами и запрещенными удовольствиями… Бес одергивает себя — это было там, в древнем изнеженном городе, а здесь… Навряд ли что-то сильно отличается — где деньги и власть, там и опасность для головы — непреложный закон существования. Так что доехать до столицы — и подальше, подальше — в узкие бедные улочки, где, может, и пахнет не так приятно, но дышится гораздо свободнее. А на козлах высоко и вольготно — спины лошадиные двигаются ровно, в такт шагам, да гривы — короткие, ежиком стриженные, дрожат на ветру. Дорога остается внизу, смиряя строптивый норов и покорно ускоряя бег — летят назад лиги, убегают невысокие кусты по обочинам, эхом отдается в теле перестук копыт. Хорошо едется, гладко… Кучер сначала робко жмется к краю — взгляд на дорогу, спина прямая, ровная, будто не на козлах сидит, а на смотре у какого военачальника важного замер. Джед молчит и смотрит по сторонам, улыбается порой, не стесняясь — то ли мыслям своим, то ли спутнику… Через пару часов паренек осмелел и даже коситься любопытствующее начал на странного мужчину. — Меня зовут Джед, — негромко произносит бес, поймав очередной взгляд и чуть улыбаясь заливающемуся краской кучеру. — Тин… — он спотыкается на мгновение, словно не решив еще — назвать полное имя или короткое, но добавляет: — Тиндар Рикт. — И давно ты работаешь у дамы Альмос? Парень краснеет совсем уж ярко — того и гляди, вспыхнет, — и отворачивается к своим лошадям. — Первый раз еду. Отец у меня с окраин — кучером в столице работал, да вот заболел, доехал до дома и свалился. Так я вместо него. Он встряхивает вожжами, пытаясь перебороть смущение, и лошади послушно ускоряют шаг. — А вот это ты зря, — спокойно роняет бес. — Так и загнать недолго. Осторожнее надо, живая ведь скотина-то, подхода требует. Уши молодого возничего пунцовеют совсем до неприличия, но он старательно расслабляется и подбирает повод, замедляя лошадей. — Я запомню, — негромко обещает Тиндар. Ближе к вечеру впереди вырастает лес — вековые деревья шелестят на ветру листьями, накрывает дорогу тень, только тонкие колонны солнечного света ложатся на серую разъезженную землю то тут, то там. На короткой остановке — так, ноги поразмять, незадолго до этого, Рита сильно беспокоилась и просила поторопиться, чтобы проехать лес засветло, дескать, дурная слава о нем ходит, и вообще… Поторопиться не удалось — вроде и ехали ходко да полной рысью, а все равно, не успеть засветло, чует бес, что часа через два, не больше, стемнеет. Так что нестись им через этот дурной славы лес и не останавливаться. Слава — славой, а дышится в лесу не в пример свежее, чем на открытом поле — пахнет хвоей и смолой, и тихо… Джед настороженно прислушивается, чувствует мир вокруг — не нравится ему эта идиллическая тишина. А в воздухе, нет, не пахнет, тянет тревогой… нервы тянет и чутье бесовское — проверенное чутье-то, не подводившее. Трое мужиков выступают на дорогу из густых лохматых кустов — приземистые, широкоплечие, на земле стоят твердо, видно, что на своей, не чьей-нибудь. В руках — мечи. Короткие, прямые, с двусторонней заточкой — тренированный глаз Джеда подмечает подробности мимолетом, почти не задерживаясь. Держат уверенно, вот только чего стоит эта уверенность — тонкого искусства или плохих противников, бывших до, — это еще проверить надо. Бес спрыгивает с козел, выходит вперед, меч еще в ножнах, но рука уже готова лечь на рукоять. Тиндар позади чувствуется одним пятном тревоги. Но нет в нем испуга — мальчик готов биться, здесь и сейчас, чем может. А эти трое уверены. И даже настороженности в них нет — ну что может сделать им одинокий мужчина, да еще и не слишком сильный с виду? — Прыткий какой, — бросает один из мужиков — отрывисто и вроде как даже одобрительно. — Никак драться вздумал? — Смотря что будете делать вы, — отвечает бес спокойно. — А мы вас немножко пощупаем, посмотрим чего везете, вдруг что и нам пригодится, — охотно поясняет кряжистый. — Да и отпустим. Наверное. Они вновь хохочут — легко, заливисто. — А ты свою железяку-то брось, — обрывая смех, командует говорливый, и холодная жестокость плывет в его глазах, смывая последние следы недавнего веселья. — С нами бог, неужто с Именем его спорить будешь? Джед молча улыбается и кладет, наконец, ладонь на рукоять меча. — Ты посмотри, — подает голос один из молчавших до этого разбойников. — Никак Марату-воину посвящали? Так ты, парень, не дергайся — мало славы тебе в этой битве, и богу почета никакого, сам знаешь… Не прекращая говорить, он сдвигается в сторону и начинает обходить своего товарища сбоку, собираясь приблизиться к бесу. Джед всем нутром чувствует, как рвется напряженное ожидание, разлитое в воздухе, и время разговоров сменяется временем битвы. Он делает первый шаг — короткий плавный, скользящий шаг-на-встречу… Меч пляшет в руках привычно, не замедляясь ни на мгновение — что для Скользящего в сумерках какие-то трое разбойников — просто людей, пусть даже и верящих в своего странного бога? Чужие Имена не волнуют согдийского гладиатора и чуждая сила скользит по его вечности, не задевая. Бой короток и бесславен — не врал безымянный разбойник, не врал… — и результат его предсказуем: три мертвых тела на пыльной проселочной дороге. Джед останавливается и оборачивается к козлам — Тиндар смотрит испуганно, глаза в пол-лица, бледного бескровного лица молодого парнишки, впервые увидавшего столь близко такую легкую смерть. Лошади всхрапывают встревожено — чуют звери запах свежей крови. — Помоги, — коротко бросает бес кучеру, и тот послушно спешивается, подходит осторожно, хватает неподвижное тело за ноги. Почти без отвращения, цепко. — Вон туда, — Джед кивает в сторону кустов, откуда появились бандиты. Они стаскивают тела на обочину, укладывают на траве — рядышком, плечом к плечу. — Их надо как-то похоронить, — бес оглядывается на своего помощника. Парнишка качает головой: — Не надо, — голос его тих, но уверен. — Они Вагрену-душегубу посвящены, у него принято — так. Пусть лежат. Звери лесные позаботятся. Джед бросает на недавних душегубцев последний взгляд — бросить вот так мертвых без погребения… но в чужой стране — чужие законы. Пусть будет по обычаю. Они трогаются в путь резво — лошади рады покинуть побыстрее это пахнущее смертью место. Кусты по краям дороги сливаются в одну серую полосу, а бес смотрит на спокойные руки своего возничего, уверенно держащие повод, и думает о том, что испуга он так и не почувствовал. Видел разве что только. Ночуют они на очередном постоялом дворе, доехав до него уже ближе к полуночи. Дама Альмос снимает две комнаты — для себя и дочери и для беса, а молодой кучер идет спать к слугам, в пристройку, как и положено. Кровать мягка и удобна, и сон наваливается мгновенно, не оставив времени ни на кувшин с водой, стоящий у дверей, ни на чашу с вином на столе у кровати. Сновидения обходят беса дальней дорогой, уже не первый год — он давно забыл, когда видел что-то во сне, — и морок ночи принимает его в привычные черные объятия. Утром они встречаются внизу — чтобы торопливо позавтракать свежими булочками и сыром. Трапеза обильно сдобрена густым, пахнущим карамелью и таким же сладким напитком и плывущим в воздухе любопытством — в брошенных исподтишка девичьих взглядах. Джед почти не притрагивается к питью и игнорирует стеснительную улыбку младшей Альмос. И первое, и второе — слишком приторно на его воспитанный веками вкус. И вновь дорога, перестук копыт и ровная тряска. Возделанные поля — не ровня Выселковским, но тоже неплохи, колосятся зреющими хлебами, идут волнами под легким ветерком, — ясное голубое небо и жаркое солнце. Хочется только одного — прилечь поудобнее и дремать вполглаза, отдавшись ритму колес… или смотреть в небо — бездумно, просто так, потому что оно — есть. Тиндар правит уверенно, спину держит прямо и глядит строго перед собой. И на попытки разговора отвечает сдержанно, хоть и улыбается. Похоже, дама Альмос провела воспитательную беседу с юным кучером. Чтобы не приставал к великому воину. Джед почти не думает об этом, он просто едет вперед, по странным землям богов, ничем не отличающимся от остальных, виденных им когда-то… И ничьи Имена не тревожат его тихий покой. Дорога заканчивается через четыре дня — высокой каменной стеной, украшенной ровными зубцами, да аккуратной аркой ворот, которые преграждает стража. Впрочем, подорожных грамот дамы Альмос и пары сверкнувших золотом монет — мимолетно сверкнувших в воздухе и незаметно исчезнувших где-то под доспехами командира караула — оказывается вполне достаточно, чтобы им освободили дорогу. Стражники расступаются, повинуясь зычной команде, и их карета въезжает под сень столичных стен — крепких, из добротного белого камня сложенных. Подковы звонко цокают по брусчатке мостовой, а Джед вспоминает вчерашний вечер и маленькую деревушку, совсем неприглядную. Стая собак налетела на них, едва они въехали внутрь — налетела рыча от злости, готовая кусать и рвать. И лошади почти понесли. Почти, потому что Тиндар сумел удержать, остановить мертвой хваткой. Да еще и на собак рявкнуть так, что те попятились — голос у парнишки оказался сильный, даром, что молодой да звонкий. Все это юный кучер проделал на удивление быстро, не раздумывая даже, а потом, словно спохватившись, захлопал растерянно ресницами… Только беса это не впечатлило. С того момента Тиндар замолк совсем и взгляд старательно отводил к дороге, словно важное что надеялся увидеть под копытами своих коней. Или в глаза посмотреть боялся. Только ведь Джед не зря манежную пыль в Согде глотал когда-то — чувствовал он чужое смятение, что под маской спокойствия пряталось. И досаду — тоже чувствовал. Распрощались они на торговой площади ближе к центру — дама Альмос сдержанно поблагодарила наемного охранника, не забыв вручить кошель с золотыми чеканными монетами — не поскупилась, заплатила втрое, так впечатлила ее короткая схватка в лесу. Джед плату принял — деньги никогда не помешают, поклонился слегка своим подопечным — щеки юной девушки вспыхнули маковым цветом, а глаз не отвела, смотрела жадно, словно ждала чего-то, кивнул Тиндару — тот неожиданно улыбнулся в ответ, широко и радостно. Площадь приняла его, легко включив в общий поток спешащих по своим делам людей, бойко торгующихся продавцов, громко кричащих зазывал… Бес скользнул в толпу уверенно, так же, как не раз до этого — в Калоррские джунгли. Слился… А взгляд, даже два, пожалуй — один любопытный, а другой улыбчивый — чувствовал спиной еще долго, даже после того, как карета дамы Альмос двинулась дальше по улице. Она пришла к нему на исходе второй недели с момента их приезда. Поздно вечером постучалась осторожно в дверь, скользнула внутрь сквозь узкую щель, чуть слышно шелестя накидкой. Тонкая хрупкая фигура, закутанная в темное покрывало, и платье — почти до пят, строгое. Рук не видно, а в глазах — уже и любопытства нет, только вопрос. Джед расслабился и отложил в сторону меч — комнату он снял в небольшой таверне, в неспокойном районе разудалых гулящих улиц и призывно горящих над дверями борделей фонарей. Впрочем, эти заведения беса интересовали мало — он жадно исследовал город, гуляя целыми днями по его запутанным улицам, то широким, мощенным белым камнем и окруженным высокими узорчатыми изгородями дорогих особняков, то узким — серым и грязным, с обшарпанными стенами старых домов и громкими криками беззаботно переговаривающихся прямо из окон хозяек. Город открывал Джеду свой истинный лик — где-то красивый, где-то — уродливый, но неизменно живой. И бес принимал эту чужую жизнь, день за днем. — Добрый вечер, — воспитанно произнесла она, замерев у самого входа. Как она нашла его и как дошла — здесь, где каждую ночь раздавались крики пьяных драчунов и звонко пела сталь — слишком, слишком часто… Но добралась, не побоялась. А теперь вот мялась нерешительно, не зная, как начать. — Добрый ли? — поинтересовался бес, наливая вина в чистый бокал, хорошее вино, терпкое, с кислинкой — долго искал, но нашел. Она приняла бокал покорно, глотнула совсем чуть-чуть и замерла, сжимая тонкие узорчатые стенки обеими ладонями. — Как тебя зовут? — мягко спросил Джед, видя эти побелевшие костяшки и взгляд — пристальный, не отпускающий. — Литиль, — имя колокольчиком звенит на губах, тает эхом в полумраке комнаты. — И зачем же ты пришла, Литиль? — голос его тих, осторожен этот голос. Ведь бес давно знает ответ. Она быстра: миг — бокал стоит на столе, еще миг — и покрывало падает на пол, а за ним, шелестя покорно, скатывается с тонких девичьих плеч платье. Еще миг… шаг навстречу — уверенный, стремительный. И ни капли смущения в огромных, почти черных сейчас глазах. Ни тени былой стеснительности в стройном теле с белоснежной кожей, в тянущихся к нему руках… Бес отступает назад — так же стремительно и плавно, совсем на чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы заставить ее замереть. — Зачем? — повторяет он свой вопрос. — Турнир заканчивается завтра, — оказывается, ее голос может быть и таким — уверенным, бесцветным. Джед не понимает. Он слышал объявление глашатая о Турнире во Имя богов, он видел свитки, приколоченные к столбам на площадях, но какое это имеет отношение к ним, здесь и сейчас? — Ты совсем чужой, да? — она спокойна — стоит посреди комнаты, не пытаясь ни приблизиться, ни прикрыться. Изящная статуэтка из белого дерева силь, что росло возле Калоррских деревень… — Турнир во Имя богов, — продолжает она ровно. — Во славу их. Я посвящена богине любви, Лакти, и жребий выпал на меня. Мы закрываем жертву бога войны. Ведь он проиграл этот турнир. Завтра последний бой. Если поединщик наших богов выиграет, мы умрем быстро — это будет яд, наверное. Если он проиграет, нас растянут на щитах славы, и мы будем ждать заката солнца, орошая алтарь кровью из вен. Она встречает его взгляд — прямо, твердо. Улыбается неожиданно. — Ты удивлен, чужеземец? Это большая честь — вытянуть жребий на закрывающую жертву. Теперь моя семья будет осенена милостью богов на три поколения вперед. А это очень, очень много… Что ж, этот мир не более жесток, чем былой Согд, жители которого гордились своим врожденным Правом на смерть. Гордились до тех пор, пока бессмертные не объяснили им, что жить — гораздо лучше. Вот только эта девушка — такая циничная и холодная сейчас, — она пришла сюда не рассказывать ему о богах. В глазах ее — вопрос, но она не двигается с места, предлагая ему решать. Чуть-чуть жизни накануне смерти — как знакомо… Ее губы холодны, а руки — жадны и ласковы одновременно. Он достаточно умел и опытен, чтобы доставить наслаждение любой, но ей не нужна его сноровка. Она пьет его тело, впитывая движения всем своим — юным, жарким и невинным. Он у нее первый, и боль заставляет ее на мгновение остановиться, замереть неподвижно — глаза в глаза, и на дне ее — радость. Потому что даже боль для нее сейчас — всего лишь часть уходящей жизни. Жизни, что осталось так мало… Она гортанно смеется, полубезумно, срываясь, и рычит сдавленно, утробно, словно большая кошка. Ему хорошо, но он и не ждет сегодня большего. Не с ней отдаваться безумию, не в ее объятиях таять… Не исчезнуть из этого мира вместе. Но подарить чуть-чуть жизни — этого достаточно. Они засыпают рядом, и ее голова доверчиво жмется к его плечу — у нее все впервые. А он привычно прижимает к себе стройное девичье тело и думает, что, наверное, не зря… Литиль уходит утром, «готовиться к последнему поединку», как объясняет она. «К смерти» — как понимает он. Бес пьет терпкое вино, сидя на кровати посреди смятых, еще теплых простыней, и думает, что как ни вертись, а песок арены достал его и здесь. И пусть не поединщиком, а только зрителем, пусть не на Играх, а на Турнире, но все-таки, все-таки… Знакомая вечность ухмыляется в лицо, легко и приветливо, как старому другу. Одеться — дело пары минут. Накинуть плащ, пристегнуть перевязь с мечом и выйти из комнаты, еще пахнущей этой странной ночью. На улице солнечно и ясно — чудесная погода для сражения. Толпа жужжит вокруг равнодушно, у нее слишком много своих дел, чтобы отвлекаться на бесово настроение. Он шагает по улицам — легко, стремительно, как обычно. А солнце на небосклоне неумолимо тянется к полудню, приближаясь к моменту последней схватки. А ноги уверенно шагают в направлении Северных Садов, за которыми и расположено турнирное поле, как объяснила утром Литиль. Джед идет посмотреть на Турнир. И может быть, попрощаться. Турнирное поле невелико. Ровное, засаженное короткой жесткой травой — зелень ее отливает сталью на солнце, с высокими помостами по углам, на каждом — странные, почти бесформенные статуи богов, с отрешенными лицами — не поймешь, то ли мужчины, то ли женщины… Бес аккуратно идет по узкому проходу между рядами скамей — места для простого люда, без претензий. Богатые, украшенные драпировками ложи возвышаются на другом конце поля. Над ними бьются, развиваются по ветру флаги, разноцветные, яркие… Скамейка низка, но довольно удобна — светлое дерево отполировано поколениями зрителей. Турнирное поле — совсем рядом, всего в трех рядах ниже его. По бокам от беса опускаются двое мужчин. Один — пышный, плотный и румяный, волосы и руки его словно присыпаны белой мукой, и лишь через мгновение бес понимает, что это просто игра сознания. Очень уж похож это незнакомец на сотни пекарей, что встречал Джед за свою жизнь. Второй мужчина — уже в годах. Он тощ, нескладен, и хмуро щурится на залитое солнцем поле. Этакий унылый дудочник — бес сам не знает, почему в памяти всплывает это слово. Тонко поют трубы, и на турнирное поле выбегает герольд — молодой, сияющий, с залихватским вымпелом на наконечнике ритуального копья. Одновременно откуда-то из-под высоких богатых лож выводят четверых девушек. Тонкие, в длинных белых платьях и таких же накидках, закрывающих волосы и плечи, они двигаются по полю плавно, медленно расходясь каждая к своему помосту. Джед пытается угадать, которая из них — Литиль, но девушки слишком похожи фигурами и ростом, а лиц не видно, спрятаны лица под сенью покрывал. Будущие жертвы замирают возле изножья идолов, и над полем разносится громкая барабанная дробь. Когда она утихает, смолкают все разговоры и даже ветер, кажется, придерживает свое дыхание. В наступившей тишине герольд звонко объявляет: — Сегодня у нас великий день! День последнего поединка! Богиня любви, Лакти, и ее великий брат, бог войны, Марат, выставят своего поединщика против богини плодородия, Ретеры и бога богатства Гаартуша! Схватка предстоит жаркая… — Чего надрывается? — бросает недовольно унылый «дудочник», не слушая герольда. — И так ясно, что Любвеобильная и Грозный проиграли этот Турнир… — Ну, надо же и ему пару монет заработать, — меланхолично отвечает сидящий следующим такой же тощий и нескладный старик, по виду — почтенный отец «дудочника». — Скучный Турнир выдался, — продолжает занудствовать «дудочник». — Победить по очкам до финала — давно такого не было… — Приветствуйте наших бойцов! — радостно сообщает герольд, заглушая говор Джедовых соседей. — Милара Таро, посвященного Гаартушу, и Тинарина Грен, посвященного Марату! Трубы выпевают звонкую победную ноту, и на поле выходят поединщики. Оба молодые, даже юные еще, в темных льняных одеждах — синей и зеленой, и тонких блестящих кольчугах поверх. В руках обоих — одинаковые прямые мечи, и они поочередно салютуют ими каждому из постаментов. Юноша в зеленой мантии высок, крепок и черноволос, кожа его смугла, а глаза почти черны. Он улыбается и машет рукой куда-то в сторону трибун. Юноша в синей мантии среднего роста, хоть и ладно сложен, выглядит голенастым на фоне своего высокого соперника и такого же высокого герольда. Он серьезен и почти не отрывает взгляд от земли, а его непокорные вихры вольно колышет почти незаметный ветер. Джед подается вперед, пристально вглядываясь в сутулящуюся фигуру. Словно почувствовав его взгляд, юноша поднимает голову. В глазах Тиндара, нет, Тинарина, плывет незамутненное спокойствие. Не обреченное, совсем нет. Просто… смирившееся. Бес чуть заметно кивает — легкая улыбка скользит по бледным губам, и сразу же напряжение уходит из знакомой фигуры. Тин выпрямляется и обводит трибуны уверенным взглядом. Поверх голов, чтобы почувствовали. — Кто это? — спрашивает Джед у своего разговорчивого соседа. Тот недовольно кривится. — Этот, в синем? — уточняет «дудочник». — Так он из рода Грен, для своей семьи освобождение от немилости зарабатывает. Видимо, непонимание слишком явно читается на лице беса, потому что мужчина охотно продолжает дальше: — Они прошлой весной дочку отказались отдать на празднество Плодородия. Вот боги-то и отвернулись. Пришлось им всей семьей на окраины ехать, к непосвященным. А ведь богатый род раньше был, знатный… и чего взбунтовались? — «дудочник» задумчиво кивает сам себе, и Джед отворачивается обратно к турнирному полю. Вот значит, как, Тин? Не отдали свою, отстояли? А ты теперь расплачиваешься?.. Юноши уже стали друг напротив друга, герольд проворно отошел к трибунам. Еще один сигнал труб, и посвященные начали свой танец со смертью. Они дерутся красиво, как может быть красива ловкая молодость посреди солнечного летнего дня на серебристо-зеленом ковре травы. Их движения легки, а удары — точны. Сталь звенит о сталь, вновь и вновь — они совсем не хотят умирать просто так, эти знатные юноши, защищающие своих богов. Джед следит напряженно, он весь там — в поединке. Потому что была дорога, и был готовый броситься на помощь паренек посреди леса, и виноватое молчание на подступах в столице, когда врать — приходится, но так стыдно… А еще была незамысловатая история о простой семье, поставившей любовь к своим выше божьих благ. Тин пропускает удар — меч Милара входит в разрез кольчуги, рассекая бедро. Юноша вздрагивает и отступает назад, удерживая натиск бросившегося на него с удвоенными силами противника. Отступление продолжается недолго — раненая нога подводит паренька, и он падает на одно колено. Чтобы тут же отразить рубящий удар сверху. Всего лишь первый из… Юноша в зеленом наседает, уверенно, быстро. Удары его беспощадны и точны. И каждый раз сталь сталкивается со сталью. Но долго так продолжаться не может. Джед вылетает на поле стремительно. Меч словно сам оказывается в его руке, и вовремя — как раз, чтобы остановить падающий на непокрытую светловолосую голову клинок. Верный саларский меч не подводит — звон разносится эхом над онемевшим от подобной наглости полем. В глазах смуглого юноши плывет потрясение и непонимание. Ведь победа была так близка… Он совсем не соперник бесу, но и убивать этого гордого ребенка Джед не намерен, а потому коротким обманным финтом цепляет чужой меч за гарду и вырывает его из руки владельца. Вогнать острый клинок в мягкую землю почти по самую рукоять — что может быть проще? — Ты проиграл, — сообщает бес почти спокойно. Милар морщится, но отступает назад молча. — Что ты наделал… — голос Тина сдавлен от сдерживаемой боли. — Я выиграл твой поединок, — не оглядываясь, сообщает Джед — странная покорность смуглого юноши настораживает. — Дурак, — это звучит еле слышно, но очень грустно. — Ты подписал себе приговор. Милар ускоряет свое отступление, все так же заворожено глядя, но не на беса, а на рукоять своего меча, торчащую из земли. Воздух над полем густеет, впитывая в себя все звуки вокруг, и тишина закладывает уши беса ватой. Он молод, строен и подвижен. Кольчуга и меч его сверкают, а в светлых волосах скромно пристроился тонкий серебряный обруч с вязью непонятных рун. Он ступает на землю прямо из загустевшего воздуха и улыбается. Бесу. — Марат, — выдыхает за спиной Джеда Тин, — блюститель… Они шагают друг к другу одновременно — легкая поступь бога войны против текучего переката бывшего гладиатора. Они кружат, как два зверя перед схваткой — приглядываясь, оценивая… — А ты не так прост, вольный, — глаза Марата смеются — холодные глаза бойца. — Не наш?.. Джед молча мотает головой — нет, не ваш. И вашим уже не стану. Бог бросается вперед стремительно, почти неуловимо. Вот только за спиной его соперника — века тренировок и жесткая выучка Корпуса Скользящих. Они пробуют друг друга первыми ударами, сталь звенит о сталь, и бог улыбается еще шире. Бог ускоряется — легки движения воплощенного воина, светла ярость боевого безумия в ясном взгляде — на самом дне, на краешке… Джед держится. Отражает, отступает. И даже пытается ударить в ответ. Бес понимает, что такой темп выдержать долго не в состоянии даже он. Но вот что делать дальше?.. Момент Иллюзии не заставляет себя ждать, расцветает нереальной вспышкой — бог почти отсек кисть левой руки, но это такие мелочи… Меч беса режет белоснежную кожу — вдоль плеча, по всей длине. Как по воде провел — ни следа. Марат улыбается и неуловимым движением сносит своему сопернику голову. Пожалуй, голову Джеду еще не рубили. А потому фонтан голубых вспышек и лимонный привкус во рту для него внове. Открыть глаза, чтобы убедиться, что ты успел упасть за время своей почти-смерти. Перекатиться на ноги под общий выдох трибун и броситься к богу — легконогому богу войны, что уже почти дошел до коленопреклоненной фигуры своего посвященного. Марат успевает обернуться — удивление в его взгляде почти незаметно, а мечи снова заводят свою смертельную песнь. — Значит, тебя не убить? — усмехается бог, чуть сдерживая свой натиск, чтобы было время поговорить. — Нет, — выдыхает Джед сквозь зубы. Дышать — больно, воздух обжигает легкие и вырывается со свистом, но темп, темп… Держать. — Но я всегда могу убить своего раба, — задумчиво сообщает Марат и вновь ускоряется. Серое марево танцующей стали застывает в воздухе, звон почти не слышен — слишком мимолетны и стремительны касания лезвий друг о друга, слишком легки движения… Ее приближение бес почувствовал сразу — испуг и решимость, и нежность — сложная смесь. Почти незаметная на фоне холодной ярости, бушующей в боге. Литиль подбежала к ним от угловой трибуны, со всех ног, и бросилась на колени на траву всего в паре коротких шагов — зачем, глупышка? Дать своему богу выбор?.. — Я, Литиль Альмос, посвященная Лакти, великой богине любви и милосердия, — голос ее, твердый, уверенный, рассекает кружево смертельного танца не хуже клинка — бог войны останавливается и замирает, прислушиваясь. Джед пользуется неожиданной паузой, чтобы перевести дыхание. — … приношу свою жизнь в жертву родной богине и взываю к ее справедливому суду! — последние звуки девичьего голоса совпадают с движением тонких, закутанных в покрывало рук — широкое волнистое лезвие, сверкнув мимолетно на солнце, входит в грудь девушки. Тихий всхлип — единственное, что услышал сейчас бес. Тихий выдох. И легкая улыбка на тонких губах — все-таки, Литиль смогла уйти из жизни легко. Воздух загустел еще раз, и стройная темноволосая девушка шагнула на траву турнирного поля. Прямо к ногам умирающей посвященной. — Я, Лакти Милосердная, принимаю твою жертву, — голос разносится над полем перезвоном цветочных колокольчиков, и тонкая рука уверенно ложится на голову умирающей девушки. Забирая последние крохи жизни. Тело падает на траву — грузное и бесформенное тело, завернутое в охапку покрывал — все, что осталось от юной Альмос. — Объявляю поединок законченным, — улыбается богиня, и свет ее золотит воздух. — Ну уж нет, сестрица, — усмехается бог войны, и Джед всей кожей чувствует, как вскипает в нем ярость — того и гляди, выплеснется наружу, и тогда несдобровать… — Этого, — Марат кивает на беса, — я просто так не отпущу. — Ты же не можешь его убить, — медвяный голос расплывается пеленой в воздухе. — Зато поиграться — могу и еще как, — улыбается бог. Холодом тянет от его фигуры, холодом подступающего безумия. Лакти шагает вперед и, обойдя Джеда, кладет руку на плечо своего собрата-бога. Тонкую нежную руку, легко и почти неуловимо, но Марат вздрагивает. — Посвяти его себе, — тянет тихонько Лакти. — Знаешь, сколько подвигов он совершит во славу тебя?.. — тихий смешок почти не слышен — ехидный, задорный… Марат оценивающе смотрит на своего недавнего противника. Джед встречает ледяной взгляд уверенно — глаза в глаза. «Мы не доиграли с тобой, бог, — усмехается чуть заметно бес. — В другой раз?» «В другой раз» — кивает согласно Марат и улыбается вдруг, спокойно, расслабленно даже: — Нет уж, сестрица, — заявляет он ехидно. — Мне такие служители не нужны… слишком хлопотно будет о жертвах договариваться. Пусть идут. — Вот так просто? — богиня замедляет плавный танец-переход вокруг своего собрата, в голосе ее плывет удивление. — Вот так просто, — кивает Марат. И повторяет: — Пусть идут! Его слова гремят над притихшим турнирным полем, звенят эхом, заставляя людей втянуть головы в плечи. Бес стоит прямо — не ему пугаться гулких возгласов. Помнится, Чистые в Согде творили еще и не такое… Боги исчезают также внезапно, как и появляются — миг, и только воздух облегченно вздохнул, освобождаясь от высшего присутствия. Бес выжидает мгновение, но новых явлений вроде как не обещается. Он стремительно подходит к сидящему на траве Тину и опускается рядом на корточки. Несколько лоскутов от торжественной синей рубахи идут на перевязь раны — глубокого, сочащегося кровью пореза на бедре. Юноша сдавленно шипит сквозь зубы, когда умелые руки знахаря затягивают узлы. — Ну что, пойдем? — Бес подстраивается под раненного, собираясь поддержать его под руку. — Куда?.. — выдыхает чуть слышно Тин. — Я ведь так и не смог вернуть своей семье милость богов… — Зато ты остался жив, — резонно замечает Джед и ставит юношу на ноги. — А милость… ну, заслужишь ее в другой раз. И на окраинах люди живут… Они медленно двигаются к выходу, на мгновение бес оглядывается — к телу Литиль уже спешат служители. — Ее похоронят по торжественному обряду, — понятливо поясняет Тин. Джед кивает и разворачивается вместе со своим спутником к богато украшенным ложам. — А чего это ты про окраины говорил? — осторожно интересуется юноша почти у самого дверей во внутренние переходы. — Да в гости напроситься хотел, — усмехается бес. — Если не прогонишь. Дверь перед ними открывается, прямо в прохладный сумрак узких коридоров, совсем как в Согдийском Колизее когда-то. А позади затихает серебристо-зеленое турнирное поле, на котором только что побывали боги. И куда бес собирается вернуться ровно через год. С учеником.