Хороший человек

Когда странник налетел на Лику в лесу, она даже удивиться не успела. Да и чему тут удивляться?.. Подумаешь, встретились двое хороших людей на старой тропе... бабка Вилена часто говорила, что судьба — она такая, хороших людей всегда сводит, какими дорогами ни ходи, от назначенной тебе встречи все равно не уйдешь. Что странник из таких вот хороших людей, Лика поняла еще до того, как рассмотрела его толком, сердцем почуяла, сердце ее никогда не обманывало. Да и рассматривать в нем было нечего — человек как человек, ноги-руки на месте и с лицом тоже все в порядке, чистое, выбритое, вот только без возраста… Лика так и стояла, хлопая глазами и понимая, что выглядит сейчас до невозможности глупо, очень уж странно это было — лицо без возраста. Раньше она такого не видела, раньше она вообще таких людей не видала, потому что у этого, хорошего, несомненно, человека, не только возраста, а и места своего не было — это Лика тоже чуяла, сердцем. — Ты чего это тут? — удивился странник, и эти обыденные слова мигом выдернули Лику из подступающего ведовского забытья. И действительно, чего это она? Давно уже вроде как научилась отгораживаться от людей, не слышать, не чуять, не понимать лишнего, чего другие о себе не только говорить, а и знать не хотят, а тут… — А я в Регин иду, — честно ответила Лика, стараясь больше не смотреть на странника прямо, а то мало ли — затянет, закружит, и брякнешь невзначай что-нибудь совсем ненужное, лишнее здесь и сейчас, меж двух случайно столкнувшихся людей. — Так до твоего Регина дней десять пути, — присвистнул странник. — И все лесами. Почему Лика идет старой тропой, а не наезженным трактом, он спрашивать не стал, поинтересовался вместо этого: — Ты тут с кем-то? Расспрашивать странник явно умел — говорил мягко, правильно, без особой назойливости, обыденно так, словно у старой знакомой делами интересовался. Такому не захочешь, а ответишь раньше, чем подумаешь, что не стоило бы. Впрочем, Лике скрывать было нечего, и она сказала честно: — Одна я. — А не рано тебе одной-то? Этот вопрос Лика слышала так часто, что уже успела привыкнуть к нему. Ну кто виноват, что она выглядит младше? Бабка Вилена тоже зачастую называла ее сущим ребенком, хоть и обучала Лику без малого десять лет. — А вы пойдемте со мной, дяденька, — предложила Лика. Потому что этому — странному, тормошащему ее Дар одним своим видом, явно было с ней по дороге. — Да что я забыл в твоем Регине, — отмахнулся странник. — Деревня деревней, смотреть не на что. — Это вы просто храм не видели, — улыбнулась Лика. — Самой Лайны-Предстоящей храм… вам понравится. Странник вздрогнул, и взгляд его — еще мгновение назад расслабленный и спокойный, стал цепким и даже почти страшным. Но ненадолго. — Лайны-Предстоящей, говоришь? — усмехнулся странник, снова становясь обычным и мирным. — Ну, если самой Лайны, то надо посмотреть. Заодно и тебя провожу. А то съест тебя кто-нибудь в этих лесах, мелкую. На мелкую Лика обижаться не стала, чего на правду обижаться, вскинула на плечо мешок с едой, который поставила на землю, пока разговаривали, и зашагала вперед, не оглядываясь на своего нового попутчика, знала — не отстанет, пойдет следом. Странник и впрямь пошел, догнал ее и пристроился справа, ступая легко, почти беззвучно — совсем как старый охотник, что приходил раньше на их хутор. Похоже, представляться странник не хотел. Лика вздохнула и тоже промолчала — бабка Вилена давно отучила ее называться первой. На самом деле, странника звали Сарт. Но признаваться, что знает его имя, Лика не собиралась. Лика ни за что не смогла бы сказать, когда у нее открылся Дар. Еще в давнем, минувшем и почти позабытом детстве она, случалось, знала, что на уме у окружающих ее людей. Знала — и говорила. Не думая и не сдерживаясь. За что частенько бывала бита — и старшими сестрами, и отцом, называвшим ее не иначе как бесовским отродьем. На отца Лика не обижалась, даже когда он стегал ее хлестким, жестким ремнем — слишком много боли было спрятано внутри этого молчаливого, сурового на вид человека. Боль эту Лика чуяла и старалась снять хоть как-то. Почему-то выходило только хуже. А вот сестры — все трое, от старшей, уже на выданье, до младшей, что была почти ровесницей Лики, — искренне ненавидели «бесовское отродье». Ненависть эту Лика тоже чуяла, но молчала. Хотя и не понимала — за что, и плакала порой в дальнем углу летней половины их дома, куда никто не ходил с самой смерти мамы. Мама умерла, когда Лика была совсем маленькая, Лика ее и не помнила почти. Говорили, что мама была врачом, училась, мол, когда-то чуть ли не в столичной академии, многих людей спасла в их селе… и слегла, ухаживая за больной младшей дочерью — а вылечить единственного медика оказалось некому. Лика не помнила ничего из этого, разве что иногда, лунными ночами, когда в голове ее начинали толпиться странные видения — нахваталась чужих снов, называла это потом бабка Вилена, — Лика слышала тихий голос, что звал ее по имени из темноты. Голос был женский, ласковый и теплый, и видения каждый раз отступали, словно испугавшись его. Бабка Вилена нашла Лику в одну из таких ночей — когда голос не зазвучал, и видения навалились, накрывая с головой, грозя захлестнуть, закрутить, унести куда-то в свой дикий, неправильный мир… именно тогда вместо мягкого женского голоса появились руки. Две тонкие, но крепкие руки, старые, с синими прожилками выступивших вен на кистях и коротко, под корень, обрезанными ногтями. Они схватили Лику за плечи и выдернули обратно, в полумрак спальни, прямо на сбившиеся простыни, промокшие от ее пота. Руки эти, совсем не по-женски сильные, Лика запомнила навсегда. Бабка Вилена была ведуньей — ушедшей на покой, давно уже переставшей принимать людей, — но по-прежнему умеющей убеждать. — С гильдийкой спорить бесполезно, — сказал, словно плюнул, отец, выслушав ее просьбу забрать младшую дочку с собой. На обучение. — Вам же хуже, когда она под боком необученная живет, — ответила бабка Вилена спокойно, и Лика почему-то совсем не обиделась на это «хуже». Ведь и правда же, иногда от ее, Ликиных, слов отцу становилось еще больнее. Он тогда молча разворачивался и уходил, а Лика каждый раз замирала, сдерживая горькие, подступающие к самому горлу, слезы. — Только в гильдию ее не отдавайте, — устало попросил отец. — Пусть человеком останется. — Не отдам, — согласилась бабка Вилена. — Сама учить буду. И Лика ушла вместе со старой ведуньей, бывшей гильдийкой, которая, и правда, — Лика это знала, чуяла, — почти совсем не походила на человека. Шли они долго, до самого вечера, и за всю дорогу Сарт не произнес ни слова. Лика тоже молчала, стараясь не прислушиваться к своему попутчику. Шагала по тропе — широкой, утоптанной, втроем в ряд идти можно, сразу видно, егеря прокладывали, — и слушала лес вокруг. Лес был живой и тихий — той светлой, наполненной множеством звуков тишиной, которая присуща любому живущему своей жизнью месту. Сдержанно шелестели листьями деревья по краям тропы, стрекотали в невысокой, но густой траве шальные чащобные кузнечики, перекрикивались где-то над головой птицы. Лика сразу узнала эти звонкие, обрывистые трели — неразлучники, крохотные пташки, живущие только в северных землях. Кости этих птиц ценились почти на вес золота, ведь гильдийские ведуны готовили из них порошок, помогавший при болотной лихорадке, которая порой косила целые города на западном побережье. Лика тоже умела готовить такой порошок, бабка Вилена научила, но ловить неразлучников сейчас было некогда да и незачем — вот если только в гильдии заказ примут, тогда и можно будет прийти сюда поставить силки. Судя по трелям, где-то в этой чаще как раз были гнездовья… — Заночуем здесь, — предложил Сарт, когда за очередным поворотом лес расступился в стороны вокруг широкой поляны, заросшей высоким дудочником. Справа от тропы виднелось очищенное от дерна место для костра, с парой широких скамеек, сложенных из половинок бревен. Ну точно — егеря тропу делали, они к порядку приученные. — Заночуем, — согласилась Лика. Солнце уже клонилось к западу, почти касаясь верхушек деревьев, бросая на тропу длинные темные тени. Наломали в лесу вдоль тропы сухостоя, развели костер, согрели воды, собранной в роднике тут же, у самого края поляны. Родник открыла ведунья, совсем недавно, Лика это почувствовала сразу — вода в нем до сих пор хранила привкус ее Дара, солоновато-горький, с толикой холодного интереса, — совершенно гильдийский такой привкус. — Хорошие у вас земли, — сказал Сарт, когда они уже закончили с нехитрой походной трапезой и сидели, ожидая, пока согреется вода для чая. — Хорошие, — согласилась Лика. Срединные земли всегда были самыми спокойными в королевстве — столица недалеко, гильдия за порядком следит, стражники тоже не дремлют, живи — не хочу. Почему здесь, в срединных землях, порой появлялись те, кто жить как раз не хотел, Лика не понимала, даже вслушиваясь всем своим чутьем. Сарт замолк, явно не собираясь продолжать разговор. Сидел, чуть сутулясь, и смотрел прямо на костер, совсем не щурясь от яркого пламени. Блики света плясали на его лице, выхватывая то длинный, какой-то печальный нос, то светлые усталые глаза, то опущенные углы губ — кривая маска бродячего шута, совсем как продавали на южных рынках, только белил на щеках не хватает. Лика моргнула — неправильное это было лицо, совсем не такое, какое сейчас подходило бы Сарту… треснула горящая ветка, взвился вверх сноп искр, дрогнули тени, ложась по-новому. Возле костра сидел воин, жесткий, ловкий, видавший множество смертей и давно научившийся выживать там, где остальные гибнут — резкие черты лица, холодный прищур глаз, твердая складка рта… — Вот и вода закипела, — сказал Сарт, разбивая наваждение и становясь снова обычным странником, бродягой, каких тысячи ходят по дорогам. Снял котелок с деревянной рогулины, достал из своего мешка небольшой бумажный сверток, щедро сыпанул в воду… Горьковатый запах взметнулся над поляной — запах дорог и скитаний, серой пыли и красной крови, и — совсем немного, почти эхом — вечности. Лика не выдержала и чихнула. — Сейчас настоится, — сообщил Сарт, отставляя котелок в сторону и убирая сверток. — Ручаюсь, ты такого чая еще не пила, мелкая. Лика только улыбнулась — а где ей было взять такой чай — и попросила, неожиданно даже для себя: — Расскажите сказку. — Сказку?.. — слово это, обыденное и простое, звучало в устах Сарта как обещание чего-то… хорошего, как решила Лика. Обязательно хорошего, как и весь этот человек. — Не умею я рассказывать сказки. — Врете, — уверенно сказала Лика. — Вру, — согласился Сарт. — Только зачем тебе моя сказка, мелкая? Ты ведь и сама как из сказки — маленькая девочка идет куда-то по лесу, совсем одна... Какой зачин, а? — Не куда-то, а в Регин, — поправила Лика, — и не одна, а с вами… — И не маленькая, — подхватил Сарт, усмехаясь. Лика только кивнула — не маленькая, давно уже не маленькая, только кто ж поверит, на нее глядя. — Ладно, расскажу, — сдался Сарт. — Расскажу тебе сказку, только вот чаю нам налью. А ты пей и слушай. Бабка Вилена — она сама сказала Лике называть ее только так — жила на старом хуторе, в стороне от больших деревень, на опушке большого Извальского леса. Королевские тракты огибали эти места стороной, егерская служба благополучно миновала Извальскую чащобу, занеся ее на карты государства как «плохо проходимую и не представляющую интереса», а местные так и вовсе предпочитали к этому лесу не соваться. Оборотневые земли, говорили они, скрещивая пальцы в охранном знаке. — Ерунда, — усмехнулась бабка Вилена, когда Лика впервые спросила ее об этом. Они к тому времени уже почти месяц как жили на хуторе, и кроме приходивших из леса диких коз Лика никакой живности вокруг не видела и не чуяла. — Были оборотни, да уже лет пятнадцать, как повывелись. «…с тех пор, как я на хуторе поселилась», — услышала Лика несказанное и покраснела, когда бабка Вилена погрозила ей пальцем. — Ты в мою душу не лезь, даже если очень хочется, — предупредила ее ведунья. — Я ведь чую, когда ты меня Даром щупаешь, да и нахвататься можешь всякого, если я не досмотрю. — Я нечаянно, — честно призналась Лика. — Это-то и плохо. Дар у тебя сильный, многое видеть можешь, вот только не всегда оно надо — видеть. Так что буду учить тебя не смотреть, когда не надо. Учителем бабка Вилена оказалась суровым. Усаживала Лику напротив себя — то в избе на лавке, то на завалинке главного дома, то в лесу на поляне, когда где придется, — и показывала. Картинки из своей старой жизни, чувства, мысли иногда даже… Это походило на ушат холодной воды, вылитый на голову, — каждый раз внезапно, каждый раз — до дрожи. Лика ежилась, вздрагивала, вскрикивала порой от неожиданности и смотрела. Долго, до боли в висках, ломоты в теле и горечи в пересохшем, словно забитом пылью, горле. — Захлебнешься же однажды, — покачала головой бабка Вилена, когда Лика жадно глотала холодную воду после очередного урока. Лика только плечами дернула — захлебнуться при такой жизни она могла только видениями: слишком уж чужой, странной, дикой она была, отставная гильдийская ведунья по имени Вилена. — Ну что ж, — сказала бабка Вилена одним прекрасным утром. — Выдерживать меня ты научилась, теперь можно и к настоящему обучению приступить. Лика послушно кивнула и встала, куда указали. С момента ее прихода на хутор прошло чуть более года, время пролетело незаметно, наполненное чужой жизнью. Лика уже научилась не вздрагивать и не кричать, и ушат воды, падающий на голову, как-то незаметно превратился в ручей, в который входишь сама — пусть и ледяной, с коварными омутами вдоль берегов, но на поверхности воды его можно держаться, надо только поймать течение. Течениями такими порой становились совсем внезапные вещи — вот так, на последнем занятии Лика зацепилась за звон большого колокола столичного храма. Зацепилась, и понеслось — встречи, лица, голоса, слова, порой совсем непонятные, сила, наполняющая тело, боль — то своя, бабкой Виленой честно вытерпленная, а то чужая, каких-то странных людей, толпившихся перед храмом… — Хватит, — остановила ее на этом месте ведунья. — Предварительные тренировки закончились. Настоящее обучение началось с пощечины. Хлесткой такой и обидной до слез — потому что прямо по лицу да так, как щенка неразумного мордой в им же оставленную лужу тыкают. Била бабка Вилена не руками — руки у нее были заняты, она травы, собранные на днях, в пучки вязала — била она Даром. Лика дернулась было, пытаясь уклониться, уйти от удара или хотя бы сжаться в комок, как когда-то в детстве, чтобы было не так больно, но новая пощечина не заставила себя ждать. — Закрывайся, — бросила ведунья так же равнодушно, как и била, не отвлекаясь от своих трав. — Как?.. — только и смогла выдавить Лика сквозь подступающие слезы. — Представь, что меня тут нет, — посоветовала бабка Вилена и ударила снова. Закрываться Лика научилась через несколько недель. — Когда-то давно, в мире, совсем не похожем на этот, стоял дом. Дом этот был живой и умел странствовать по дорогам, появляясь на перекрестках то тут, то там. Сарт говорил негромко, размеренно, не глядя на Лику, и пальцы его — тонкие, чуткие, почти как у музыканта — задумчиво гладили резной бок деревянной походной кружки, наполненной странным лиловым чаем. Лика этот чай хлебнула было и едва не закашлялась. Дорога, бесконечная, убегающая вдаль тонкой лентой посреди бескрайних просторов, пылящая под ногами сухим песком, чавкающая размокшей грязью, скрипящая свежим снегом… разноликая и всегда — одна и та же, дорога вечного странника — вот что было в этом странном чае. Слишком сильно, слишком много, если бы не уроки бабки Вилены — Лика бы и не выбралась, захлебнулась бы чужой жизнью, растворилась в чужой памяти. Но бабка Вилена учила Лику не зря — она все-таки смогла отдышаться. И отставила чашку от греха подальше. — Не понравился чай? — Сарт на мгновение прервал свой рассказ, проследив взглядом этот жест. — Горький, — сказала Лика почти правду. — На любителя, — согласился Сарт, и легкая усмешка скользнула по его тонким губам, отразившись красными искрами в глазах. Искры эти не имели ничего общего с пламенем костра, в них была жажда и ожидание — чего-то или кого-то… и скука, вечная, почти как дорога. — Сказка, — напомнила Лика, закрываясь. — Да, сказка, — кивнул Сарт и продолжил, снова переходя на ровный напевный говор. — В доме том жили боги. Вот только волшебство давно покинуло этот мир, и люди разучились верить в богов, даже таких — живущих в странствующем доме. Люди требовали доказательств и чудес, и поэтому вместе с богами жили их помощники, те, что творили эти самые чудеса… Лика слушала голос Сарта — тихий, спокойный, ровный — и видела дом. Живой дом, в котором сами по себе меняются комнаты, появляются коридоры, прорезаются окна и открываются двери — совсем не всегда туда, куда было надо обитателям. — Однажды в доме начали твориться непонятные вещи, и слуги богов решили разобраться, кто же в этом виноват. Они не слишком доверяли друг другу, эти слуги. Впрочем, боги, жившие в этом доме, доверяли друг другу еще меньше. Они действительно не доверяли друг другу, это Лика чувствовала. Запертые в живом доме, способные на общение с богами, умеющие влиять на умы людей, — они совсем не доверяли друг другу. Потому что слишком любили своих богов, тех, что когда-то и сотворили этот странный дом. Лика смотрела и не могла понять — как эти люди могли решиться на такое. — А виновен оказался дом, — голос Сарта впервые дрогнул, на мгновение в нем мелькнула горечь — легкой тенью, почти неуловимо, и тут же пропала. — Дом привык питаться верой и волшебством, что умели творить боги, и дом не хотел отказываться от своей пищи. И он запер в себе богов и их слуг. Это было страшно. То, что видела сейчас Лика, то, что до сих пор ярко сияло в памяти Сарта — это было страшно. Дом походил на утробу — ненасытную, готовую поглотить всех, голодную… и наполненную безумием. Он требовал, давил, угрожал… Лика дернулась и вырвалась из видения. — Надо было уничтожить дом, — сердито сказала она. В том мире, про который рассказывал — который помнил — Сарт, явно не было гильдии. — Они и уничтожили, — кивнул Сарт. — Но вместе с домом им пришлось уничтожить своих богов. Боль, мелькнувшая в нем, была почти осязаема, но Лика быстро закрылась. Не ей, юной гильдийской ведунье, слушать этого странника. Хорошего человека, однажды убившего собственного бога. — Грустная сказка, — сказала Лика, не глядя на Сарта. — Зато у нее был хороший финал, — качнул головой Сарт. И добавил: — Но я тебе его не расскажу, потому что пора спать. — Тогда ты расскажешь мне его завтра. — Лучше я расскажу тебе другую сказку, — улыбнулся Сарт. Ночью он приснился Лике — совсем другим. Молодой и еще не траченный пылью вечных дорог Сарт стоял в комнате. Девять шагов вдоль, семь попрек, окон нет, мебель проста — слишком проста для живого дома, который любил тешить себя различными интерьерами. И напротив Сарта, в комнате, которая не менялась, стояла женщина. Сиреневые сумерки окутывали ее плащом, а взгляд прекрасных глаз был полон измученной усталости. Звали женщину Лайна, Предстоящая Матери-Ночи Ахайри. Одна из тех, кого Сарт обозвал богами. Десять лет без малого училась Лика у бабки Вилены. Слушала, смотрела, запоминала, помогала — лечить, собирать травы, готовить снадобья, заглядывать в чужие души… Десять лет без малого, но внешне Лика не повзрослела ни на год. Словно время остановило свой бег в тот день, когда она пришла на хутор. Или, может, чуть позже — когда ведунья впервые отшатнулась от своей ученицы, получив ответный удар. — Странный побочный эффект пробужденного Дара, — цокала языком бабка Вилена, которая за эти десять лет словно стала еще суше и жилистей. — Интересно, это навсегда? Лика очень не хотела, чтобы навсегда. Быть всю жизнь ребенком — то еще удовольствие, особенно, когда в тебе не только свои годы, а еще и долгая жизнь гильдийской ведуньи, впитанная-прожитая вместе с ней во время уроков. — А ты не злись, — усмехалась на это бабка Вилена, — ты пользуйся своей внешностью, пользуйся. Кто станет бояться соплячку?.. Да и разговаривать по душам с ребенком гораздо проще. И Лика научилась пользоваться. Люди обычно верили — и в платьице, и в косичку, и в невинный взгляд широко распахнутых глаз. Вот только штатная ведунья из гильдии раскусила ее сразу. Она появилась через пару дней после того, как бабка Вилена умерла. Лика как раз заканчивала высаживать крестоцвет вокруг ее могилы, когда незнакомый голос за спиной произнес насмешливо: — Какое забавное явление! Лика дернулась и вскочила на ноги — лицом к гостье, которую даже почувствовать не смогла. Это была высокая женщина средних лет, в темном дорожном костюме с гербом гильдии на груди — совсем таким, как Лика видела в воспоминаниях свой наставницы, и глухая стена Дара окружала ее, отсекая от Лики даже малейшие отголоски чужого внутреннего. — Я про тебя, — уточнила женщина и хлопнула по ладони тонкими белыми перчатками. — В смерти Вилены, конечно, ничего забавного нет. — Да и я тоже не забавная, — бросила Лика через плечо, опускаясь обратно на корточки и прихлопывая землю вокруг последнего крестоцвета. — Ну как же, — фыркнула женщина за ее спиной. — Заморозка личного времени среди ведуний встречается нечасто. Не думала, что ученица Вилены из таких. — Чего вы хотите? — спросила Лика, не поднимая головы. Крохотные кустики крестоцвета портретной рамкой зеленели вокруг могилы, качались на зябком осеннем ветру, забирающемся под одежду. — Поедешь со мной в гильдию? — прямо спросила женщина, так и не сказавшая своего имени, ведь, называясь первой, можно приманить к себе бесов, живущих в незнакомом собеседнике. Лика еще помнила, как отец просил бабку Вилену не отдавать ее в гильдию, и та обещала. Но теперь Вилена была мертва, и пусть она сдержала свое слово, но сама никогда не брала с Лики никаких обещаний. Встать и развернуться лицом к своей новой жизни оказалось очень легко. Как и сказать положенное. — Я, Лика Радунец, ученица Вилены Снежной, согласна служить гильдии всей силой своего Дара. — Другого я от тебя и не ожидала, — усмехнулась женщина, забавно морща веснушчатый нос. Пустой хутор с одинокой могилой провожал Лику в ее новую жизнь. Смотрел в спину, задумчиво улыбаясь, качал одобрительно головой, совсем как бабка Вилена иногда. Лика не оглянулась ни разу. Путь до Регина и правда занял десять дней — Сарт знал, о чем говорил. Десять переходов по егерской тропе ходким уверенным шагом, десять кострищ, пахнущих дымом и горечью лилового чая, десять сказок — каждый раз о новом мире и новых людях. И десять ночей — совсем рядом, только руку протяни — и коснешься этого изменчивого, насмешливого, грустного, усталого, уверенного… вечного. Того, который снится — каждый раз совсем другим. Тихий напевный говор переплетался с пламенем костра и яркими точками взлетающих искр, и тени плясали вокруг живым занавесом. Ограждая, подыгрывая, меняясь. И Дар Лики наполнял воздух картинами и звуками, следуя за чужими словами. На одиннадцатый день они пришли в Регин — маленький городок на берегу реки, известный разве что своим храмом, да и то — только последние пару лет. Вошли через невзрачные северные ворота, которыми пользовались местные, в них и стражи-то не было. — Деревня, — сказал Сарт, когда они шли разъезженной улицей вдоль невысоких домов, кокетливо выглядывающих из-за низких деревянных заборов. Тут и там прямо в дорожной пыли возилась детвора и спали ленивые беспородные собаки. Лика молча кивнула в ответ, вслушиваясь-вглядываясь в этот тихий, спокойный город. Мир вокруг был покрыт видимой только ее Дару мутной пленкой, захлестнувшей и дома, и заборы, и детей, и даже собак. — Знаешь, — сказал ушедший вперед Сарт, не оборачиваясь, — сейчас ты впервые выглядишь на свой возраст. Лика вздрогнула, но промолчала. — Ты переигрываешь, когда пытаешься казаться ребенком, — сообщил Сарт, безмятежно шагая вперед. — Фальшивишь в интонациях и жестах. Естественнее надо быть, дорогая леди, естественнее. — Мне нравились твои сказки, — честно призналась Лика, следуя за его худой, спокойной спиной. Единственной, не покрытой пленкой в этом городе. — Да, я понял, — усмешка ясно мелькнула в голосе Сарта — тонкая, кривящая углы губ, какую Лика иногда видала во время его рассказов. Сказать в ответ ей было нечего, вот она и шагала молча, настраиваясь потихоньку на работу, которую ей поручили в этот раз. — А храм наверняка на главной площади, — пробормотал Сарт, когда они миновали три перекрестка с такими же пыльными и безмятежными улицами, полными тишины, детей и собак. — Как-то это все напоминает лубочную картинку… — Храм на берегу реки, — сообщила Лика. — И ты прав, этот город уже почти превратился в такую вот картинку, еще немного, и он выпадет из мира. Местные слишком долго поклонялись в этом храме не тем богам, разрушая связи с природой. — Поэтому ты здесь? — в голосе Сарта не было и следа удивления. Лика была уверена, что он и так знал, что тут происходит. — Мне поручили чистку. — Не люблю я такие дела, — признался Сарт, сворачивая на очередном перекрестке направо, к реке. — Поэтому и хотел обойти этот Регин стороной. Вот только ты меня заинтересовала. — Я не знаю, откуда в этом городе взялась вера в Лайну, Предстоящую Матери-Ночи, — призналась Лика, — и каким ветром ее занесло в наш мир. Но это не наша богиня. И здесь ей не место. Сарт промолчал, ходко шагая вперед, и Лике казалось, что фигуру его окружает черная тень, развевающаяся в такт его шагам, как крылья длинного плаща. Дома и заборы словно расступались перед этой тенью, жались испуганно, сверкали окнами-глазенками из-за аккуратно подстриженных кустов, смотрели вслед. Наконец улица кончилась, выйдя на широкую полукруглую площадь, упирающуюся в резную деревянную изгородь. Над изгородью горделиво возвышались сверкающие круглые купола. Широкий проем, обрамленный статуями, вел внутрь, ко входу в храм. Сарт замер, не выходя на площадь. — Два года назад здесь был храм богини ночи. Обычный храм, каких много в этих землях. Я до сих пор не знаю, что изменилось, — призналась Лика, останавливаясь за его спиной. — Зато я знаю, — мрачно сказал Сарт, разглядывая статуи, искусно вырезанные из светлого дерева. Правая была в виде женщины — просторное одеяние окутывало ее стройную фигуру, спадая волнами до земли, и вьющиеся волосы обрамляли печальное лицо. Левая была мужчиной — обычным мужчиной, каких тысячи ходят по дорогам. На плече мужчины сидела какая-то птица, совершенно незнакомого Лике вида. — Зато я знаю, — все так же мрачно повторил Сарт, не сводя взгляда со статуй. — Просто однажды я рассказал сказку, и ее услышали те, кому не стоило. Только знаешь… вышло совсем не похоже. Лика не стала уточнять, кого он имел в виду — она еще помнила свой сон в первую ночь их пути. — Пора мне, — внезапно сказал Сарт. — Ты же сейчас в храм пойдешь, а мне там делать нечего. — Да, — согласилась Лика, глядя в его спину, вокруг которой уже не было тени, похожей на плащ. Словно почувствовав ее взгляд, Сарт обернулся и усмехнулся — коротко дернув уголками губ. — Удачи в работе, мелкая. — Спасибо, — ответила Лика. И добавила, когда он уже развернулся обратно, на все такую же сонную улицу. — Легкой тебе дороги. — Легкой дороги не бывает, — бросил Сарт, не оборачиваясь и не замедляя шага. — Но чем она труднее, тем интереснее встречи, которые она несет. Лика только улыбнулась в ответ, привычно глядя в худую, такую обыкновенную спину. Он шагал по затянутой пленкой улице, мимо домов, детей и собак, а Лика смотрела вслед и чувствовала, как вскипает внутри Дар. Боль и ярость, одиночество и грусть, тоска и отчаяние… все темное и злое, что в ней было, все, что сумела собрать за эти десять дней, слушая вечного странника. Достаточно, чтобы выжечь благостную, чужую этому миру, веру из жителей Регина. Вот только Сарт дойдет до ворот на королевский тракт, в которых наверняка караулят гильдийскую ведунью — чтобы не допустить, не дать разрушить храм. Она стояла и ждала, чувствуя, как он уходит все дальше и дальше, почти достаточно, чтобы не попасть под ее удар. Стояла, вспоминала его истории, его взгляд, голос, жесты и танцующие тени, и знала — дороги не сведут их больше никогда. А они ведь так и не представились друг другу за эти десять дней… впрочем, она знала, что его зовут Сарт. И этого было достаточно.