Путь до Ра-Муаза

Сейчас Деревня Постоянных, что лежит в неделе пути от Северных Предгорий Ра-Муаз, спала тихим и мирным сном труженика, исправно отработавшего свой трудовой день. Не светились окна, не брякали засовы, не лаяли собаки… даже деревья, казалось, застыли резными изваяниями, чернея кружевом неподвижной листвы на фоне звездного неба. Я замер на втором шаге, едва ступив на широкую, уезженную телегами, улицу. Не нравилась мне эта деревня, и Те, которые были Я, согласно молчали за спиной. По пути сюда мы уже видели такие деревни — молчаливые, сонные, заснувшие беспробудным сном. Белесый туман показался из-за ворот ближайшего дома, колыхнулся кисеей вокруг корней старого вяза слева, скользнул дымкой вдоль плетеной изгороди, завис клубами впереди… тумана становилось все больше, и я усмехнулся, привычно сжимая рукояти своих бабочек: — Выходите уже. Вышла ко мне девушка — красивая девушка, когда-то такие стоили немало на невольничьем рынке Согда, любой аристократ был бы рад пополнить свой гарем такой рабыней — статной, стройной, с длинными волосами, темной волной окутывавшими тонкие плечи… вот только глаза у нее были неправильные — мертвые, холодные глаза, и на дне их светился — еле-еле различимо — красный отблеск извечного голода, мерцал искрами в ночной темноте. Точно такие же красные искры мелькали тут и там среди окружившего нас тумана. — Добро пожаловать, путник, — вежливо сказала девушка, и вежливость та отдавала стылостью лежавшего на леднике мяса — мертвенная, зимняя вежливость. — И тебе доброго вечера, — кивнул я. Тот, который был Я, хмыкнул за моим плечом — ему никогда не нравились разговоры с этими. Тот, которым Я буду, только улыбнулся — почему бы и не поговорить. Она кивнула, эта вышедшая из тьмы красавица, черты лица ее дрогнули, искажаясь, поплыли маской уродливой жажды, и девушка бросилась ко мне — единым слитным движением, которому позавидовал бы любой опытный воин. Увы, я никогда не был воином — не в этой вечности — я был всего лишь бесом, манежной бесправной пылью, не раз пятнавшей песок арены своей кровью, и потому на ее рывок я ответил привычным, почти машинальным движением, крепко вбитым в меня когда-то давно одним из ланист. Лезвие правой бабочки легко вошло в живот незнакомой красавицы, распарывая тонкую ткань платья, кожу, и мышцы. Крови не было, да и не ожидал я крови — не от этих. — Бесполезно, человек, — прошипела висящая на моем ноже девушка, стекая с лезвия призрачной дымкой, — бесполезно! Тот, который был Я, только хмыкнул, когда я вогнал в исчезающий уже силуэт вторую бабочку. Всего лишь месяц назад кузнец одного из приграничных поселений покрыл ее серебром специально по моему заказу. Тусклое лезвие рассекло дымку, еще сохраняющую очертания фигуры и платья, еще сверкающую красным взглядом, льнущую стылом холодом к моей коже — и ночную тишину прорезал вопль. Она каталась по земле, царапая ее ногтями, пыталась зажать рукой живот, откуда не текла кровь, нет, — там пузырилось, вскипая, что-то желтое, мутное, выплескивалось на ее платье, и то расползалось лоскутами, обнажая кожу, которая уже пошла черными пятнами. Она каталась и кричала, и волосы ее — темные, легкие, длинные — плескались прядями по пыльной дороге, мешались с грязью, плавились, спекались, обугливались… Я стоял и смотрел, и Те, которые Я, молча замерли за моей спиной, лишь Тот, которым я не буду никогда, усмехался весело и злорадно. Кричала она недолго — истаяла вскоре желтой гнилью, изошла пеной и чернотой, оставив после себя обгоревший труп. — Выходите, — повторил я, вглядываясь в туман, и красные точки чужих глаз, сочившихся злобой и голодом, дрогнули, отступая. Тот, которым Я буду, негромко хмыкнул, когда Мы шагнули вперед, прямо в эту белесую муть привычным звериным шагом, перекатом с пятки на носок, как не раз ходили по арене века до этого мига. В начале пути Мир изменился. Годы, что я провел в тишине Мелхского оазиса — о, эти годы, мелким дождем отстучавшие за стенами моего уютного убежища, в котором Мы познавали самих себя, — эти годы не прошли даром. Не стало больше ни древней Согдийской империи, ни гордой Каллоры, ни бесов, ни Пустотников. Остались лишь люди — странные люди, называвшие себя то Изменчивыми, то Девятикратными, — мелкие поселения среди лесов и города, из которых уходила жизнь, потому что в них начали появляться варки. Первый такой город я встретил на исходе третьей недели пути из Мелхского оазиса. Укатанная, мощеная светлым булыжником дорога привела меня прямо под невысокие — не чета согдийским — стены, к широким воротам, распахнутым по случаю разгара торгового дня настежь. Стража в воротах скользнула по мне равнодушным взглядом — Те, которые Я, умели не выделяться из толпы, — и я, приветливо кивнув серьезному молодому парнишке со старой зазубренной алебардой в руках, вошел в город. Городом это можно было назвать с большой натяжкой, разве что булыжник улиц да каменные стены домов отличали это поселение от обычной деревни. Впрочем, торговая площадь тут все же была, и на ней толпились, говорили, торговались, просто прогуливались самые разнообразные люди. Я глубоко вздохнул терпкий, теплый по случаю солнечного дня, воздух. Пахло мясом, запеченным в специях, как это когда-то называли в Согде, по-калоррски, старым вином из северных предгорий Архента, терпким, не настоявшимся еще, хмелем и выделанными шкурами. Тот, которым Я был, вздохнул, вспоминая что-то свое — я мог посмотреть, что именно, но не стал, не было сейчас желания, — и Мы все вместе нырнули в бурлящую толпу. Бесовское чутье никуда не делось за те полтысячи лет, что я провел взаперти. Интерес, любопытство, усталость, веселье, неуверенность, страх, заносчивость… я чувствовал каждого из присутствующих вокруг, вдыхал их настрой, их запах, шагал мимо прилавков, качал головой зазывавшим меня торговцам, мельком уклонился от пальцев мелкого загорелого карманника — поймав отзвук его удивления — и остановился, почувствовав чужой голод — холодный стылый голод, уже знакомый мне по последней ночи в Мелхском оазисе. Мы замерли все вместе, Те, которые Я, и прислушались настороженно, ловя отзвук присутствия варков. Сомнений не было — голод исходил из узкого, крытого навесами переулка слева от торговой площади. Я бросился к нему почти бегом, не обращая внимания на возмущенные вопли, раздававшиеся у меня за спиной — голод, сочившийся из темной щели меж домов, становился все ярче, все холоднее. Он был молод и красив, этот варк — той отточенной, хищной красотой, свойственной древним аристократическим родам, и я успел удивиться мимолетно — неужели сумели сохранить чистоту крови за эти века?.. Он был молод и красив, а вот парень, которого он прижимал к стене, красив не был — чумазый, со встрепанными волосами и облупившимся от солнца носом. Парень тоже был молод, еще моложе варка, почти ребенок, и взгляд его светлых глаз смотрел в никуда, не видя. — Отойди, — велел я варку, который уже наклонялся к шее своей жертвы. Варк сверкнул красными точками зрачков и метнулся ко мне размазанным серым пятном. Я стоял и смотрел на него, на того, кто когда-то был человеком, а теперь стал хуже зверя. Холодные руки скользнули по моим плечам, острые зубы впились в шею, прокалывая кожу… Я стоял и смотрел, потому что оружие мое — мои верные бабочки, с которым мы прошли вместе все эти века, — сейчас было бессильно. Варк глотнул моей крови — раз, другой, и отшатнулся. Лицо его исказилось, глаза расширились, теряя свой красный блеск, становясь тусклыми и почти человеческими. — Но почему? — успел произнести он, прежде чем осыпаться каменной крошкой к моим ногам. Вечная жизнь, бившаяся в моем теле, снова уничтожила тело не-живущего. Тот, которым Я не буду никогда, насмешливо фыркнул в стороне — его явно забавляла ситуация. Парень, попавший под Зов варка, очнулся через несколько мгновений, хлопнул растерянно глазами, тут же подбираясь, настороженно сверля меня острым взглядом, явно готовый схватиться за оружие. Пальцы рук у него были тонкие и нервные, как у хорошего музыканта, и я поневоле вспомнил, как уклонился в толпе от таких же вот — а может, и этих самых, — пальцев. — Расслабься, — посоветовал я, — я просто шел мимо. И вышел из переулка, оставив позади недоумевающего мальчишку и кучу серых камней, в которую превратился варк. Тем, которые Я, вовсе не нравилась идея подставлять свою шею под укусы каждому встреченному нами варку, слишком многие из нас были бойцами когда-то. Мы хотели оружие. Лучший кузнец этого славного города, так похожего на деревню, выглядел внушительно и строго — пожилой мастер, чьи виски давно посеребрила седина, а пальцы рук потемнели от постоянной работы в кузне. — Хорошее оружие, — цокнул он языком, едва увидев мои бабочки, — древнее. Сейчас такого не делают — сталь уже не та, такую только в южных рудниках добывали. — А что стало с южными рудниками? — заинтересовался Тот, который был Я. В те рудники — славные своей насыщенной породой и тяжелыми, почти нечеловеческими условиями, — когда-то чаще всего отправляли мятежных бесов. — Так Изменчивые там теперь, лет уж двести как, — охотно пояснил кузнец. — А вы не из наших краев, что ли, раз не знаете? — Не из ваших, — кивнул я коротко. — Беретесь за работу? — Покрыть серебром лезвие? — кузнец снова цокнул языком. — Притупится же. — Знаю, — улыбнулся я. — Поэтому и прошу обработать только одно, оставив второе обычным. — Ну, как хотите, — пожал плечами кузнец, — мое дело предостеречь, очень уж клинки ваши жалко, хороши клинки, давно таких не видел… Заходите послезавтра, будет готово. Плата — три золотых согдийской чеканки, один вперед, а то я потом ваш клинок никуда не продам, если вы вдруг исчезнете. Я молча кивнул — цена была разумной, и достал из кошеля на поясе тяжелую, тускло-желтую монету, тут же исчезнувшую где-то в грубых и твердых пальцах кузнеца. — Не посоветуете, где пока можно остановиться? Я в вашем городе первый раз, мест не знаю. — Попробуйте таверну «Хохлатая сорока», матушка Оливия и готовит хорошо, и комнаты у нее должны быть. Я коротко поблагодарил его за подсказку и вышел из низкого подвала, в котором располагалась оружейная лавка. «Хохлатая сорока» оказалась небольшим уютным заведением, пристроившимся в узком коротком переулке, совсем неподалеку от главной площади. Внутри было людно и шумно, и миловидная пожилая женщина за стойкой — явно сама хозяйка — охотно сообщила мне, что комната у нее осталась, как раз одна — ярмарка же, сами понимаете, — и что стоить это будет две серебряных монеты за день, вместе с ужином и завтраком тут же в таверне. Я расплатился и взял ключ — тяжелый, стальной, с аккуратными цифрами на квадратном деревянном брелке. Комната мне понравилась — небольшая, чистая, не чета, конечно, Залу Ржавой Подписи, в котором я прожил долгие годы, но и не юрта, к которым привыкло племя кочевников Бану Ал-Райхан, у которых я подрабатывал шаманом последние несколько десятков лет. Молодая служанка, игриво стреляя живыми темными глазами, предложила мне ванну и горячий ужин в комнату, и я не отказался ни от того, ни от другого. Позже, когда первые сумерки уже накрыли город, заставляя утихнуть шум толпы, доносившийся с площади, я встал с кровати, на которой скоротал в полудреме последние пару часов, и вышел из номера. Чутье толкало под руку, теребило, тянуло на улицы, на которые опускалась ночь — родное время для не-живых. В зале таверны было все так же людно и шумно, разве что разговоры стали развязнее, а щеки девушек-прислужниц — краснее. Я пересек зал, уловив краем уха чье-то горячее: «Перевертыши совсем распоясались!», и вышел на улицу. Извечная война между Девятикратными и Изменчивыми меня интересовала мало, и те, и другие стоили друг друга, в этом я успел убедиться за время своего шаманствования в пустыне. Город принял меня в прохладный сумрак полупустых улиц, подмигнул желтыми огнями зажженных фонарей, смерил взглядом горящих окон… метнул в лицо глухой отзвук Зова. Тот, которым Я был, громко выругался, поминая все грязные слова, что слышал хоть раз от собратьев по арене, но я не слушал, я бежал под светом вечерних фонарей — и серые булыжники мостовой твердо били мне в ноги, рассыпая звук шагов в прозрачном вечернем воздухе. Бежал и понимал, что не успеваю. Где-то впереди, на одной из тихих улиц этого славного города, очередной не-живой тянул чью-то горячую кровь, забирая еще одну жизнь. Кузнец выполнил заказ, как и обещал — послезавтра, спустя две ночи безоружного поиска по городу. Я повертел в руках клинок, ставший заметно тяжелее, но сохранивший свой баланс, расплатился и вышел. Теперь, когда у меня появилось оружие, стоило задержаться на пару дней — вернее, ночей — в этом славном городе, чьи улицы по ночам затягивало красноглазым белесым туманом. Те, которые Я, одобрительно молчали за спиной, и только Тот, которым Я не был, заикнулся было, что бесполезно оно все, чего силы зря тратить, проще уйти, но тут же замолк под осуждающим взглядом Того, которым Я буду. Пары ночей — голодный отзвук Зова, сверкание клыков и глаз, кожа, вздувающаяся пузырями, расползающаяся на куски плоть, обгорелые трупы и подозрительно смерившая меня взглядами стража — вполне хватило для этого маленького города. Все-таки Мы пришли вовремя, пока еще не стало слишком поздно. Утром третьего дня я покинул славный город, направляясь по дороге на запад, к пограничным поселениям Девятикратных. На воротах стояла все та же стража, и молодой парень все так же крепко сжимал свою старую иззубренную алебарду. Поселение Девятикратных вольно раскинулось на берегу извилистой быстрой речки, за которой начинались великие леса — территория, все больше отходившая Изменчивым. От лесов поселение отделял только узкий мост, крутой дугой переброшенный через речку, но жителей поселения этот факт ничуть не беспокоил — еще бы, с саларским-то корпусом, что размещался на дальней окраине. Именно из-за этого корпуса я сюда и пришел — Тем, которые Я, стало интересно, знают ли скользящие в сумерках о варках, и если знают, что собираются делать. С самими саларами я раньше дела не имел, слышал только… много чего слышал. Разные слухи долетали сквозь жаркие пески Карх-Руфи в одинокий Мелхский оазис — один другого чудеснее да сказочнее. И про то, что умеют Скользящие чуть ли не тенями обращаться, и про то, что мечом владеют так, как раньше не снилось бессмертным (на этом месте Тот, которым Я не был, обычно насмешливо фыркал), и что выслеживают они Изменчивых везде и всегда, неустанно и неотступно, и убивают безжалостно, изничтожая весь их род под корень. В последнее не верил никто из Нас, ведь Изменчивые продолжали плодиться, размножаться и забредать иногда в нашу жаркую пустыню. К слову, сами они саларов называли Мертвителями, и я отлично понимал, почему. Прийти в саларский корпус просто так я, конечно, мог. Прийти, объявить о себе, назваться бесом… как там они величают нас сейчас, «Отцы»? Отцом, значит. Прародителем и основателем, чтоб его… Подобная перспектива не прельщала никого из Нас, поэтому в поселении Девятикратных мы пошли не к саларам, а в местную таверну. Что может быть лучше для сбора сплетен и слухов, чем единственное на все поселение злачное место? Где еще можно увидеть большую часть взрослых жителей мужского пола и послушать умные разговоры о ценах на урожай, последнем торговом караване в этом сезоне, внезапном выигрыше в кости или падении скота в округе… много о чем можно услышать в единственной деревенской таверне, много чего узнать. Вот только таверна саларского поселения была совсем не такой, как я привык. Здесь было светло, пусто и совсем тихо. Трое мужчин за столом в углу сосредоточенно жевали что-то, пахнущее мясом и специями, и мне не надо было видеть их серые плащи и скрытые в ножнах мечи, чтобы понять, что это и есть те самые салары, которых еще называют Мертвителями. Холодная уверенность прошедших десятки боев воинов исходила от этой троицы, уверенность и спокойствие — невозмутимое, безмятежное, как гладь пруда в ясный солнечный день. Я кивнул хозяйке, соглашаясь на мясное рагу и красное вино, и присел рядом — через два столика. Один из мужчин скользнул по мне взглядом и тут же вернулся к своему занятию. Взгляд этот — цепкий, успевший оценить и мои ножны с бабочками, и потрепанную куртку, и безмятежную улыбку — выдавал человека внимательного и умеющего смотреть и видеть. Подобный взгляд я последний раз встречал давно, в казармах родного каркаса. Рагу оказалось вкусным, а вино — кислым, поэтому я приналег на еду и отставил в сторону пузатый запотевший кувшин. Троица по соседству ела молча, и молчание это было странно уютным, как будто им вовсе не требовались слова для общения друг с другом. Слухи об особых отношениях между саларами тоже доходили до Мелхского оазиса, вот только я сидел сейчас рядом, слушал их и чувствовал одно лишь — доверие. То, которое прошло неоднократную проверку боем. Один из Тех, кем Я был давно, довольно кивнул — ему тоже было знакомо это чувство. Лишь когда салары доели, расплатились и вышли, оставив нас наедине с хозяйкой, я решился задать ей несколько вопросов. Отвечала она охотно, улыбалась приветливо и беззаботно, явно не терзаясь подозрениями и сомнениями. И нет, ничего странного в их поселении не происходило за последние полгода. И раньше тоже. Все как обычно — рейды, тренировки, урожай в этом году задался, а вот в прошлом не очень, но зато учеников выпускали, хороший был выпуск, настоящие Скользящие… Я слушал ее и думал, что своей беззаботностью и доверчивостью эта женщина обязана холодному настороженному вниманию живущих здесь саларов — тех, кто обеспечивал покой этому поселению. А еще я думал о том, что варки сюда пока не добрались, и что корпус Скользящих совершенно не знает ни о проблеме, ни о ее решении. А значит, цель моя лежала дальше, еще дальше — на севере, в холодных предгорьях Ра-Муаз. В месте, которое они теперь зовут Пенатами Вечных. Давно, когда я еще глотал манежную пыль, не помня ничего про остальных моих Я, самым страшным наказанием для бессмертных — тех, что трудились на рудниках, а не ловили момент Иллюзии на песке арены, — было запереть их в штольне. Вызвать обвал, закрыть, оставить там навсегда. Чтобы платили за свое недовольство и непослушание вечным существованием на грани смерти, вместе со смертью… Я знал, что именно увижу в Пенатах Вечных, что лежат в пещерах Ра-Муаза. Через мост, ведущий к лесу Изменчивых, я перебрался без препятствий — только мазнул по спине чей-то внимательный взгляд, мазнул и отпустил, не задерживаясь. Видимо, Скользящие не считали нужным мешать человеку, задумавшему святое дело самоубийства. Меня такая их позиция волне устраивала. Лес был светел и шумел спокойно на ветру, переливаясь криками птиц и жужжанием толстых лесных шмелей. Сразу на опушке дорога заканчивалась — похоже, не было дальше ни одного поселения Постоянных, а Скользящим в сумерках дороги в лесу не нужны, им по чащобе привычнее. Среди Тех, которые Я, никогда не было саларов, но путешественников хватало, поэтому шагалось мне легко, удобно… привычно шагалось. На ночь я остановился у небольшого ключа, бившего из-под корней старой вывороченной коряги. Собрал сухих сучьев, развел костер, достал вяленое мясо, повесил греться котелок с водой… ночь дышала прохладой, заглядывала любопытно через плечо, щурилась точками далеких звезд, перекликалась долгими криками ночных птиц. Лес был спокоен и пуст, это я знал точно. Потом Мы сидели, смотрели на костер, и один из Тех, которыми Я был очень давно, довольно щурился, вспоминая такую же ночь и такой же терпкий горьковатый чай. Пламя трещало, глодая ветки, сыпалось искрами, напоминая о бесчисленных кострах, что Мы видели раньше, и вставали в мареве образы Нашей памяти, но Мы предпочитали не вглядываться в них. Прошлое, что тянулось веками меж миров и судеб, было сейчас неважно, а будущее еще лежало на коленях у богов, как говорили когда-то в одной из наших жизней. Я, который был сейчас, знал, что богов давно нет, но будущее не становилось от этого яснее. Ночью мне снился Согд. Желтый песок арены, выкрики толпы с трибун, знакомая тяжесть трезубца в руках и ланиста Лисиппа напротив. Я не любил этот сон, я не желал смотреть его, но ночь не спрашивала, удерживая в мягких объятиях, и жаркие Игры Равноденствия шли своим чередом. Я снова размахивался, снова втыкал трезубец в загорелое тело Заявившего о Праве, и острые зубцы легко входили в грудь — как раз под левым соском, четко и плавно, как учил меня сам Лисиппа. Он снова улыбался, падая навзничь, и короткий прямой гладиаторский меч выкатывался из его разжавшихся пальцев. Я стоял, смотрел на кровь, пропитывающую желтый песок темными разводами — как тогда, все как тогда, сон не желал отступать, не позволял пропустить ни единой подробности, — и чувствовал едкую горькую зависть. К этому — свободному, ушедшему… бывшему моим наставником и почти другом. Глухая скука ворочалась внутри, царапая острыми когтями, и тот, кого тогда звали Марцелл, веселый и рыжий, совсем не такой, как я, стоял справа у выхода на арену. Утром я долго умывался ключевой водой, смывая привкус песка и вязкого пота, крики толпы и знамя Великого архонта, смывая Согд и арену… и Тот, который был Я, виновато молчал за моим плечом, а Тот, которым Я буду, стоял возле дерева неподалеку, подкидывая старую шишку, и смотрел понимающе и немного устало. А вечером к очередному нашему костру вышли Изменчивые. Я почуял их сразу — злость и азарт, остро приправленные отголоском ненависти, — и ничуть не удивился, когда из-под соседних деревьев выступили три гибкие фигуры. Волк, пантера и кабан — три зверя замерли бок-о-бок, совсем недолго — очертания их поплыли, подернулись дымкой, и вот уже три молодых мужчины стоят, ничуть не стесняясь свой наготы, и отблески огня пляшут в темных провалах их глаз. — Постоянный, — тот, что мгновение назад был пантерой, заговорил первым. Ненависть мелькнула в его голосе и тут же погасла, придавленная волей. — Еще какой постоянный, — согласился я, ничуть не кривя душой. — Чаю хотите? Вода в котелке как раз закипела, досыпать заварки было делом недолгим, а чай гораздо лучше распивать в компании, какой бы случайной и странной она ни была. — Издевается, — усмехнулся тот, что был волком, развязывая сверток, который до этого нес на спине, и доставая три легких туники. — И нас не боится. — А чего мне бояться случайных путников? — чая я сыпанул в кипяток щедро, в расчете, что придется угощать гостей. — Вы же не меня здесь ищете. — Умный, — бросил, как плюнул, тот, что был пантерой. — Ты откуда здесь такой взялся, умный? — С востока иду, — охотно ответил я, наблюдая за тем, как в горячей воде начинают разворачиваться чайные листья. Ненависть, исходившая от гостей, полыхнула с новой силой, вырвалась у того, что был волком, горловым, похожим на рычание, вопросом: — Из поселка Мертвителей? — Оттуда, — кивнул я, отклоняясь в строну, чтобы у бросившегося на меня волчонка было место для полета. Приземлился он славно, на все четыре лапы, тут же развернулся, щеря клыки и дыбя шерсть, и замер. Лезвие бабочки острым концом щекотало его горло — легко, едва касаясь. Вторую бабочку я держал, прижав лезвием к предплечью, готовый использовать серебряное лезвие, если оставшиеся Изменчивые бросятся вперед, но они замерли так же неподвижно. — Я не салар, — говорить правду мне всегда удавалось лучше, чем врать и изворачиваться. — Я даже не Девятикратный. — И правда, — в желтых глазах того, что был пантерой, плясал боевой азарт, — колец на руках у тебя нет. Вот только слишком хорошо ты ножами орудуешь. — Не только салары владеют оружием, — я отвел руку с лезвием, и волк тут же напрягся, готовый броситься. — Стой, — приказал ему тот, что был пантерой. — Он нам не враг вроде бы. — Правильно, — кивнул я. Все-таки, они были не так плохи, и война еще не настолько изранила их, чтобы сделать ненависть к Постоянным безоглядной и неостановимой. — Сегодня я вам не враг, и вы мне не враги. Так что присаживайтесь к костру, попьем чаю, поговорим… Я вам пару баек расскажу, вы мне что-нибудь в ответ расскажете, как это принято меж добрыми людьми у хорошего костра. Тот, что был волком, обернулся снова человеком и громко фыркнул, ловко накидывая тунику и тут же опускаясь на землю. — Чай мы не будем, — отказался тот, что был пантерой. — Лучше скажи, что ты тут делаешь? Тот, что был кабаном, подошел ближе, присел, так и не сказав ни слова, молча уставился на огонь. Ненависти в этом — сильном и кряжистом — не было вообще, только усталость и тихое недовольство. — Я иду на север. Горы такие есть, Ра-Муаз, знаете? Я все-таки налил себе чаю и осторожно хлебнул. Тот, которым Я буду, наблюдал за разговором из-за плеча, улыбался. Тот, которым Я не буду никогда, недовольно щурил глаза, но молчал. Остальные Я разбрелись по поляне, не спуская глаз с наших гостей, — им всем было интересно. Услышав название, Изменчивые переглянулись — быстро и понимающе, потом тот, который был волком, фыркнул снова, и фырканье это походило на короткий лающий смешок: — Мы знаем. Там запретные места. — Я не Изменчивый, на меня ваши запреты не распространяются. — Я позволил шелесту манежного песка скользнуть в свой голос, пропитывая его безразличием и скукой.— Я просто бродяга, и у меня там дело. Изменчивые замолчали, снова переглядываясь, сверкая желтыми огоньками в зрачках, пальцы того, что был кабаном, сжали траву — бездумно и жестко. — Мы твоим делам мешать не будем, — решил, наконец, пантера. — Но ты что-то хотел узнать от нас? Какой умный мальчик, рассмеялся Тот, которым Я буду. Умный, согласился я молча. — В вашем поселке случалось что-нибудь странное за последние полгода? — в который раз спросил я. В который раз ответ был отрицательным — нет, не знаем, не видели, не случалось, а зачем тебе это? Зачем, я объяснять не стал, а у них не возникло желания спрашивать — Изменчивые замерли у костра, словно в полудреме, бездумно глядя на пламя. Тот, которым Я не буду никогда, усмехнулся злорадно, и Тот, которым Я был, велел прекратить штучки Чистых. Тот, которым Я не буду никогда, усмехнулся снова, но внушение снял. Изменчивые дрогнули, будто просыпаясь, поднялись почти одновременно. — Пойдем мы, — сказал тот, что был пантерой, выскальзывая из своей туники и укладывая ее в общий тюк. — Нам пора. Будь осторожен, тут не одни мы ходим, всякое может случиться. — До Ра-Муаза далеко, — поддакнул волк, увязывая тюк с одеждой, и перекинулся. Я молча кивнул, глядя, как они скрылись за деревьями, и хлебнул остывшего почти чаю. Тот, которым Я был, устало сообщил, что внушение просил снять полностью, а не вот так. Тот, которым Я не буду никогда, только хмыкнул — ему было весело. Чай горчил и вязал язык. До Ра-Муаза оставалось почти полтора месяца пути, и мир вокруг ничего не знал о шляющихся по нему выходцах из Бездны. Мир был уверен, что все идет по-старому. Сейчас Узкая желтая лента старого тракта изгибалась, сливаясь на горизонте с небом. За спиной остались поселения Девятикратных, леса Изменчивых, и маленькая деревня, в которой больше не было ни одного варка, только пустые дома и холодный ветер, глухо вздыхающий меж открытых дверей. Я снова шел вперед, и Те, которые Я, молча шагали рядом. Впереди ждали Пенаты Вечных и Чертоги Отцов, в которых, возможно, еще найдется хоть кто-то, способный ответить на вопрос, заданный нам злодейкой судьбой тихой ночью в Мелхском оазисе. Возможно… Тот, которым Я не был, не хотел надеяться на чудо. Тот, которым Я был, знал, что судьбу все равно не обманешь, но тоже молчал. Мы шли рядом, и прежние жизни сплетались за нашими плечами, вставали перед глазами, теснились в памяти. Где-то там, впереди, возможно, ждал бог, которого нам придется хватать за бороду, и усмехался Тот, которым Я буду. Дороги оставалось ровно одна неделя.