бей на осколки, грааль и пой, революция

      Коба присаживается на хлипкий стул, наливает рюмку чачи, строчит письмо Ленину за границу. Без опытного агента трудно, хотя риск загреметь в тюрьму Кобу уже давно не пугал. В старом заведении с потолка капает, кроме крепких напитков тут почти ничего не подают, никакая полиция не станет его здесь искать.       Ветхая дверь распахивается. На пороге показывается опрятный с виду мужчина, держащий за руку хрупкую брюнетку. Парень кричит по-грузински. - Я женюсь! Эта девушка согласилась стать моей женой!       Они протискиваются внутрь. - Всем вина!       Посетители встречают счастливца негромкими апплодисментами.       Коба давно отказался от женщин в своей жизни, но взгляд невольно упал на брюнетку. Строгие черты лица, угловатые слегка руки, худое телосложение. Она не была эталоном красоты для него, но она...была другой. На секунду лишь она встретилась с ним взглядом, но Коба слишком страшный, слишком на пса похож; девушка отвернулась.       Спустя четверть часа они уходят, уходит и Коба. Вина совсем не хотелось.       Мужчина приходит сюда уже несколько месяцев. Здесь тихо, работать привычнее, да и чача хорошая, что скрывать. Большевикам все ещё требуется хороший посредник, которого все ещё нет. И Кобе работать трудно, все ещё маячит риск попасть за решетку и остаться совсем без связи.       Коба удивлен, увидев её здесь. Она молча сидела, аккуратно сложив руки на столе. Ничего не заказывала, ни с кем не разговаривала.       Он садится напротив. Она поднимает на него абсолютно пустой взгляд. - Его убили... - Мне жаль.       Сидят молча ещё несколько минут, пока мужчина не просит принести им чего-нибудь покрепче. Наливает одну рюмку девушке, та залпом ее опустошает, на глазах выступают слезы. От горя или от водки?       Он протягивает ей руку. - Коба.       Она стискивает его ладонь довольно сильной для женщины хваткой. - Пация.       Пация. Коба петь не умел, но это имя звучало красиво, словно песня. Пять простых и несвязных, казалось бы, букв образуют нечто чарующее.       И спустя несколько рюмок она уже выплакивает ему всю свою боль и обиду. - Я их ненавижу! Чтоб они все сдохли вместе со своим императором!       И взгляд у неё такой озлобленный, как у дикой волчицы. Коба её понимает. Он и сам был таким несколько лет назад.       Несколько лет назад были как будто в другой жизни. Несколько лет назад в его жизни была милая Като и его сын, тогда же он в первый раз попал в тюрьму. Выйдя оттуда, он узнал, что и жена и сын умерли. Он также смотрел на окружающих, готов был всех растерзать. Сейчас же он понял, его роль в этой истории гораздо важнее и выше, а растерзать смогут другие.       Пация режет правду-матку, не стесняясь. И ей, кажется, плевать, что в заведении еще есть люди.       Она громко бьет кулаком по столу, голова резко становится тяжелой, опускается. - Если бы... Если бы я могла что-то сделать, чтобы эти царские морды сдохли... То я бы сама смогла умереть спокойно с мыслью, что мужа моего убили не напрасно. Если бы у меня только было такое дело...       И Коба решается. - У меня есть для вас такое дело, Пация...       Он видит её удивленный взгляд. Кажется, она протрезвела. - Хотите вступить в ряды Большевиков?       Пация соглашается сразу же. Он тихо и подробно посвящает ее в суть дела. Она слушает, не перебивает, лишь изредка задает вопросы.       Он не особо надеется на удачу. Это скорее выстрел наугад, чем осознанный выбор. Однако, первый тираж "Искры" она отправляет за границу успешно, то же самое и с первой партией денег от Ленина.       И Пация уже совсем другая. Свадебное платье она сожгла вместе с обрезанными локонами темных волос.       Руки её теперь огрубели и перестали быть такими аккуратными, как прежде. Зато Пация теперь мастерски обращается с пистолетом и пулеметом.       Было в её новом образе действительно что-то волчье, и это было просто убийственно красиво. Если, конечно, в обвешанной патронами для пулемета девушке есть хоть какая-то красота.       Помнится, он уже отметил, что Пация другая. И в этой её непохожести и уникальности и была красота.       Коба помнил, как на одном большевистком собрании один из, якобы, сподвижников его, вдруг достал револьвер, направил прям на него. Помнил, как женская рука воткнула куда-то в шею нож, надавила; помнил, как она небрежным движением откинула челку со своего лица, испачканного в чужой крови.       Она посмотрела на него, не требуя благодарности, просто, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Коба кивнул. - Спасибо.       Тогда он впервые и заявил всем, что во всей Грузии есть только два честных человека: Коба и Пация.       И тогда эта двадцатилетняя девушка оказалась не просто среди мужчин-большевиков, она встала с ними в одну шеренгу, причем на выгодное место рядом с лидером.       С Пацией считались, Пацию пропускали к нему в любое время дня или ночи, потому что теперь Пация была близким товарищем Кобы, его советником, в некоторых случаях - телохранителем, а иногда и вышибалой.       Допрашивала она как-то одного провокатора, со всем пристрастием, со всей своей прямотой и ударами в челюсть не хуже, чем у лучших грузинских заключенных.       Тогда даже Верде плохо стало, вышел на улицу, отдохнуть от запаха крови и изуродованного лица предателя. - Умер. Переборщила, - и улыбнулась. Уголками губ, как настоящая победительница, вытерла кровь с рук.       Только челка эта ей мешает. Лезет в глаза во время драки, и ей приходится вечно её поправлять.       Коба подходит к ней тянется правой рукой к двум отросшим прядям, левой было бы удобнее, но левая рука у него давно уже не разгибалась из-за травмы. Получилось, что ладонью он коснулся её щеки, заправил прядь волос за ухо. Она просто молчала. Не дергалась просто смотрела на него, прямо в глаза, не двигаясь, только грудь её вздымалась от тяжелого дыхания. - Так лучше? - спрашивает он. - Спасибо, товарищ Коба.       Он молча держит её за плечо, не сильно, давая маленький шанс отстраниться. Но она стоит абсолютно недвижимо, всё смотрит в его глаза.       Он видит в Пации женскую версию себя. Она - его женское продолжения. С ним рядом должна быть только такая, как она. Это не нежные "Наденька и Володя" у четы Лениных, это что-то другое.       Ну и слава богу, что муж у Пации умер.       И кем бы она стала после свадьбы? Домохозяйкой, нарожавшей этому смазливому парню пару-тройку детей и готовившей для него и всей семьи. И умерли они бы от старости и обязательно в один день.       Нет, так не пойдет.       У Пации есть миссия - строить коммунизм вместе с ним. И они пойдут в это светлое будущее, даже если дорога к нему будет кровавой. Пации идёт алый цвет. Пация здесь нужна. В конце концов, Пация нужна Кобе.       А Коба нужен ей.       Коба молча снимает с себя накинутую на плечи куртку. Он видит, как ползут вверх уголки её губ, как огрубевшие женские пальцы расстегивают рубашку; он чувствует, как жадно она к нему прижимается, как требовательно целует и как ловко расстегивает пуговицы чужой косоворотки.       Он даже не может обнять ее обеими руками. Рука болела еще с детства, а с возрастом боль только усиливалась.       На стуле был привязанный труп, на полу кровь, не самое приятное место для секса, но им обоим придется потерпеть. Пация в этом плане очень неприхотлива.       Когда все заканчивается, она быстро одевается, останавливается, замечает. - Вам бы пошли густые усы, товарищ Коба.       Он это запоминает.       Она всегда в его кабинете, приходящие смущаются, переговариваются, мол, что женщина тут забыла. Но Коба уже устал им повторять, что Пация не женщина, Пация - человек с его безграничным доверием, его товарищ. Сложное слово товарищ хочется убрать.       Их непонятные ещё отношения продолжаются в привычном темпе. Раз в несколько месяцев Коба просит всех посторонних покинуть его обустроенную тюремную камеру и запирается там с Пацией часа на два.       Но в один день она опаздывает. Сильно. Уговор был таков, что Пация и Ленинские деньги будут у Кобы в кабинете в три часа дня. К этому времени она бы успела. Но её нет.       Она появляется только ближе к ночи, волочит простреленную несколько раз ногу к нему в кабинет. На ковре остается кровавый след.       Он просит принести спирта и бинтов, подхватывает её, превозмогая боль в руке. Она лежит на узком диване, пока он вытаскивает из кровоточащих отверстий пули. Она хочет кричать, но лишь кусает губы до крови и громко стонет. Слезы сами текут из её глаз скорее от немого крика, чем от боли.       Коба никогда бы не поручил её спасение кому-то другому. Лечить его самого надежного товарища должен только он сам и никто другой.       Мужчина промывает ей раны спиртом, перематывает бинтом, вытирает рукавом кровь с обкусанных губ. - Кто? - спрашивает он. - Всадники.       Легко отделалась, могли бы и на пожарное ведро посадить. Пация уникальна, даже от Всадников ушла с одной только простреленной ногой.       Она пытается приподняться на локтях. - Лежи.       И она обессиленно падает на узенький диван. Она лежит так несколько часов, изредка постанывая от боли.       Коба отвлекается лишь для того, чтобы поправить её челку, падающую на глаза, ведь если он этого не сделает, то ей будет неудобно отдыхать. Она заслужила отдых.       Коба себе клянется, что все Всадники за это ответят.       Карамора ему сразу не понравился. Но Пация ему верит, в конце концов, он помог ей перебраться через границу.       Он упускает момент, когда Пация уединяется с анархистом, находит только её труп.       Карамора. Её. Убил.       Она лежала на грязном асфальте в неестественной позе, прижимая руку к окровавленному животу.       Его агент. Его товарищ. Его Пация.       Один он остался честный. Он один на всю Грузию.       Та, которая могла бы с ним разделить этот путь, лежала теперь израненная, как подбитая лань. Что ж, в светлое будущее Коба пойдет в одиночестве, ибо только она была достойна его компании.       А с Караморой он ещё поквитается.