Шепот

1

Осень была одинакова везде: что в Либрии, над которой она нависала низкими тяжелыми облаками, проливаясь порой монотонным мелким дождем, что в Пустоши, которую она своевольно лишала красок, уравнивая и черноту провалов выбитых окон, и обнаженную белизну сколов на строительных блоках. Все становилось одинаково серым и холодным, и только машина подразделения Тетраграмматона разбивала эту застывшую монотонность своим белым цветом. Когда они подъехали, на улице уже никого не было: два грузовика штурмовой группы стояли с распахнутыми настежь дверцами, и последний боец уже скрылся в дверном проеме центрального входа. Эррол вылез из машины, скользнул взглядом по обшарпанным стенам зданий вокруг, по лужам и ломким, каким-то безжизненным силуэтам деревьев; на асфальте под ногами валялись гильзы и бледные опавшие листья, в воздухе отчетливо пахло дымом, порохом и — едва уловимо — кровью. Престон уже захлопнул дверцу со своей стороны и двинулся ко входу — ровно, размеренно, быстро, но без спешки, как ходил всегда; Партридж последовал за ним. Процедура была стандартная, пройденная не раз: зачистить здание, казнить преступников или арестовать их для допроса, найти и уничтожить запрещенные материалы. Рутина. Эррол шагал вслед за напарником и думал, что сам не знает, сколько еще сможет выдержать таких — стандартных — рейдов. На котором из них можно будет окончательно сломаться? Может, на этом?.. Мысль не принесла страха: Партридж уже давно боялся совсем другого. Престон выслушал доклад о том, что преступники заперлись в комнате, приказал по сигналу расстрелять лампы в коридоре, где они с напарником сейчас стояли, достал пистолеты и замер на мгновение, сосредотачиваясь. Партридж отлично знал, что собирается делать Престон, — сам был натренирован точно так же, и тоже мог бы справиться с той дюжиной преступников, что ожидала нападения в комнате. К счастью, Престон быстрее и точнее. К счастью, потому что Партридж ясно понимал: работать, выкладываясь по полной, он сейчас не готов, слишком уж хотелось достать свое оружие. Почувствовать прохладу рукоятей в ладонях, упругое сопротивление спускового крючка, знакомый толчок отдачи… Престон разбежался и выбил дверь. Какое-то мгновение в комнате раздавались беспорядочные выстрелы, а потом штурмовики наконец попали по лампам в коридоре, как было приказано, и стало темно. Эррол почувствовал, как его накрывает липкий, холодный страх: в голове раздался знакомый шепот — тихий, слышимый только ему, вкрадчиво уговаривающий сделать то, что так давно виделось в ночных снах. Партридж сжал кулаки, пытаясь прогнать навязчивый голос. Престон открыл огонь в комнате. Эррол вздрогнул, приходя в себя, и впервые за долгое время обрадовался темноте. Когда вокруг зажглись фонари, он уже полностью контролировал свою мимику, вот только в помещение с трупами заглядывать не стал — оттуда слишком сильно пахло порохом. Престон продолжал выполнять установленную процедуру: обошел этаж, остановился на пороге одной из комнат. Партридж машинально потянулся следом и замер: внутри, уронив голову на стол возле старого проигрывателя, сидел мужчина, и кровь тонкой струйкой вытекала из отверстия в его щеке. Эррол стоял в дверях, смотрел на мертвое тело и думал о том, что никто не стрелял в этого незнакомого ему повстанца, просто не успели, — он сделал все сам. Наверное, голос, шептавший в его уши, был более настойчив… — Это здесь, — сказал Престон, кивнув внутрь комнаты, и Партридж очнулся. Они все еще работали. * * * Холодный ствол вжимается в висок мягко, медленно, почти нежно, все плотнее и плотнее, пока не упирается в кость, и тогда можно выдохнуть и надавить пальцем на упругую скобу спускового крючка, привычно твердую, привычно поддающуюся. Аккуратно выбрать слабину, до упора, до момента, после которого боек начнет свое движение к капсюлю, даря патрону последние моменты существования на этом свете. Это больно, это дивно и сладостно больно, но боль от взрывающегося заряда будет еще сильнее, неотвратимая, привычная боль, пронизывающая все существование, неотделимая от бытия. Не быть — это единственный выход, единственное доступное решение. Человеку страшно, он не хочет умирать, но палец послушно давит на крючок, повинуясь чужой воле, сопротивляясь растущему внутри ужасу. Выстрел уходит в стену.

2

Весна была хороша даже в Либрии, несмотря на безликие одинаковые здания и бесцветные одежды людей вокруг: она накрыла город ярким солнечным светом, бросающим игривые зайчики на стекла, свежим запахом, напоминающим о просторе за стенами, и бездонным небом, в которое можно запросто провалиться, если вглядываться долго. Вот только вглядываться было некому. Клерик Тетраграмматона Эррол Партридж замер на мгновение на мостовой возле входа в стандартный жилой блок, стараясь задавить странное чувство, разворачивающееся внутри, — что-то, чему он не знал названия. Хотелось смеяться и кричать, хотелось подставить лицо теплым солнечным лучам и вдыхать разлитый в воздухе запах полной грудью. Хотелось просто сказать, наконец, хоть кому-то, что сегодня прекрасная погода и красивое небо, такое, неописуемое. Терять контроль над собой было нельзя. Точно не сейчас, посреди рабочего выезда. К счастью, Престон уже вошел внутрь здания, иначе… Мысль вызвала привычный липкий холодок вдоль позвоночника: страх стал такой же неотъемлемой частью жизни эмоционального преступника Эррола Партриджа, как и прочие чувства, — слишком хорошо клерик представлял себе, чем закончится его разоблачение. А значит, надо быть собраннее. Эррол длинно выдохнул, успокаиваясь, и быстро вошел в подъезд. Следовало догнать напарника раньше, чем у него появится повод задавать вопросы. Эмоциональный преступник, арестовывать которого они шли, работал в Департаменте лингвистики и считался образцовым гражданином вплоть до того момента, пока начальник его жилой секции не донес о странных звуках, услышанных через дверь. Провели расследование, в результате которого гражданин Брендон Глеймут был признан предположительно виновным. Оставалось только осуществить задержание, осмотр жилья и допрос. Партриджу хватило одного взгляда на гражданина Глеймута, чтобы понять, что донос был верным. Невысокий, совершенно невзрачный сотрудник Департамента лингвистики явно нервничал, отвечая на вопросы Престона. Это было заметно по тремору век, по участившемуся дыханию, по тону голоса. Брендон Глеймут чувствовал. — Как давно вы прекратили принимать прозиум? — спросил Престон, который видел все эти признаки не хуже Партриджа. — Почему вы решили, что я не принимаю? — попробовал возразить Глеймут. — Я исправно принимаю… — Вы боитесь нас, — прервал его объяснение Престон, — законопослушные граждане Либрии не боятся сотрудников Тетраграмматона, — и кивнул ждущей на пороге досмотровой группе. — Мы забираем вас в Управление для проведения допроса, ваше жилье будет подвергнуто обыску. — Но я!.. — воскликнул было Брендон, но тут же обмяк, когда двое штурмовиков потащили его на выход. Не обращая на него больше внимания, Престон двинулся внутрь квартиры, присматриваясь к стандартным белым стенам. Эррол шагнул следом, выдерживая положенную дистанцию. Внутри все крутило: только что человека — такого же человека, как он сам, — отправили на казнь. Этот Брендон, он так же смотрел в весеннее небо сегодня утром?.. Престон замер у входа в ванную комнату, постоял, всматриваясь в пол, и приказал вскрыть его. Эррол почувствовал, как его накрывает чем-то совсем страшным. Хотелось схватить напарника за грудки, встряхнуть, приложить затылком обо что-нибудь как можно больнее, чтобы стереть лица Престона эту равнодушную уверенность, чтобы он понял, что сделал только что… Партридж отлично знал, что не справится с напарником. И что смотреть слишком долго и пристально на клерика первого класса — опасное занятие. Поэтому Эррол отвел глаза, рассматривая противоположную стену коридора: стена была ровная и белая, как и все в этой стандартной квартире. «Уложение № 3 о правилах оформления внутреннего интерьера жилых помещений»... То внезапное, что вызвал внутри вид невозмутимого Престона, глухо ворочалось, затихая. Нельзя. Престон так ничего и не заметил. Когда извлечение и регистрация всех обнаруженных незаконных предметов были закончены, клерики вернулись в Управление — продолжать работу по установленному порядку. — Возможно, у Брендона Глеймута были соучастники, — заключил Престон после просмотра описи изъятого имущества. — Необходимо проверить его коллег. — Да, — кивнул Партридж. Перед его глазами все еще стояли книги, сложенные аккуратными стопочками в нише под полом, старые, с потертыми корешками и разноцветными обложками. Книги, которые наверняка были дороги гражданину Глеймуту, и которые сожгут после оценки. — Я займусь этим. Шестым в запрошенном списке сотрудников отдела прикладной лингвистики, где работал Брендон Глеймут, числилось имя Мэри О'Брайен. * * * Табельный пистолет привычен, как часть своего тела. Удобен, надежен, функционален. Пальцы скользят по рукояти, легко поглаживая холодную поверхность металла, движение успокаивает, помогает сосредоточиться, прояснить голову. И пусть это лишнее, ненужное движение, совершенно странное, если задуматься, но мысль об этом почему-то не возникает. Жест уже стал машинальным. Оружие спокойно лежит на столе, черный металл матово блестит в свете настольной лампы. Ждет.

3

Лето началось в Либрии совершенно внезапно, обрушилось жарким солнцем, нещадно нагревающим черную униформу, проливными дождями, оставляющими после себя бегущие по асфальту ручьи, и теплыми ночами, полными ярких низких звезд. В жилых помещениях заработали кондиционеры, в подземке включили дополнительные вентиляторы, а посты автоматчиков на улицах стали сменяться в два раза чаще. Партридж спустился на три узких ступеньки, отделяющие квартиру от коридора, и позвонил в стандартную белую дверь. Открыли сразу же. — Здравствуйте, — сказала стоящая внутри женщина в светло-серой униформе, с темными волосами, аккуратно забранными в тугой пучок на затылке. — Входите. Партридж кивнул и переступил порог. Дверь за ним закрылась, и тут же тонкие женские руки обняли его со спины, стиснули обтянутые форменным кителем плечи. — Я волновалась. — Мэри, — улыбнулся Эррол, развернувшись на месте, так, чтобы они оказались лицом к лицу. — Все в порядке, Мэри. — Ты знаешь, я боюсь, — она смотрела на него снизу вверх, и он легко читал тревогу в ее светлых глазах, — я каждый раз боюсь за тебя. — Да, я знаю, — кивнул он, чувствуя себя виноватым, то ли за свою работу, на которой постоянно приходилось общаться со стражами порядка их великого общества, то ли за мир снаружи, весь целиком. — Прости, пожалуйста, я не мог прийти вчера и позавчера тоже, у нас был рейд в нижний город. Мэри мгновенно отстранилась, выпрямилась, спросила горько: — И многих убил твой напарник-палач?.. Партридж промолчал. Это были долгие два дня, и каждую минуту он чувствовал рядом спокойное внимание Престона, внимание, которое не стоило привлекать к себе. И Эррол работал: выбивал двери, стрелял, искал тайники, регистрировал найденные предметы, попадающие в рамки категории ЕС-10… прикрывал напарнику спину, как от него требовалось. А кровь и стоны раненых, взгляды заталкиваемых в служебные грузовики людей — чувствующих, живых людей — оседали на нем тяжелым, неподъемным почти грузом, отзываясь в сердце колющей болью, которую Партриджу приходилось игнорировать. Мэри, кажется, что-то поняла, поймала его настроение, как делала это каждый раз. — Ох, Эррол, — тихо прошептала она, шагнув вплотную и погладив его по лицу, коротко, мимолетно. Партридж поймал ее ладонь, прижался щекой, закрыл глаза, чувствуя знакомую прохладу пальцев. Эти долгие два дня он продержался только на знании, что где-то там, в верхнем городе, его ждет Мэри, ждет и волнуется, и поэтому он должен вернуться к ней. — Пойдем, — сказала Мэри, увлекая Эррола за собой к самому уютному месту в этой безликой квартире — своей спальне. В тот день они не занимались сексом. Просто Мэри сидела, прислонившись к изголовью кровати, а Партридж, сняв свой китель, вытянулся рядом, положив голову ей на колени, и тонкие пальцы ласково перебирали его короткие волосы, гладили по вискам и лбу. Эррол закрыл глаза, чувствуя, как отпускает его наконец память о рейде, как утихает ноющая боль в груди и отступает куда-то ощущение безнадежности, которое держало его все эти дни. Здесь, с Мэри, не нужно было контролировать каждый свой жест и слово, не требовалось держать лицо, можно было просто быть собой. Мэри была удивительной женщиной. Перестав принимать прозиум несколько лет назад, она сумела ни разу не привлечь к себе внимания системы, контролировавшей всю ее жизнь. Сам Партридж в первую их встречу и не понял, что перед ним эмоциональная преступница, слишком спокойной и невозмутимой она была. И красивой, невероятно красивой в своем равнодушии. Видимо, чем-то он выдал тогда себя, потому что неделю спустя Мэри О’Брайен подловила клерика Партриджа, чтобы познакомиться по-настоящему. С тех пор они часто встречались, она вводила его в жизнь эмоциональных преступников, которых на практике оказалось гораздо больше, чем думали сотрудники Тетраграмматона. Сблизились они как-то совершенно незаметно для них самих. Партридж не знал, было ли это любовью, но точно был уверен: без Мэри он не продержался бы так долго на не своей работе. — Юрген подарил мне зеркало, — сказала Мэри негромко, продолжая гладить Эррола по голове, и он уловил улыбку в ее голосе. — Большое, старинное, в такой красивой раме… оно теперь висит в моей комнате в Подполье. Партридж промолчал: он бывал в Подполье всего пару раз, и то не дальше секретного входа в библиотеке. На встречах с Юргеном. Они оба очень быстро пришли к выводу, что клерику Тетраграмматона незачем светиться среди возможных подследственных. — Когда-нибудь я повешу его на стену в прихожей, — мечтательно добавила Мэри, видимо, все еще думая о зеркале. — Надеюсь, я не увижу столь вопиющего нарушения правил, — усмехнулся Эррол, не открывая глаз. Он отлично знал, что Мэри слишком благоразумна для этого. — Договорились, — рассмеялась она. — Не увидишь. * * * Ночь. На стандартной, твердой и узкой, согласно всем уложениям и правилам, кровати спит мужчина. Ворочается, мечется из стороны в сторону, словно пытаясь избавиться от того, что видит сейчас во сне. Руки, вытянутые поверх тонкого одеяла, сжимаются и разжимаются бессильно, будто ищут что-то и не находят. Наконец пальцы замирают, и человек успокаивается, переходя в более глубокую фазу сна. Вопреки всем инструкциям один из табельных пистолетов лежит под подушкой, и от головы спящего его отделяет лишь тонкий слой искусственного наполнителя и хлопок наволочки. Совсем малость.

4

Конец лета принес в Либрию затяжные грозы, пронзающие темное штормовое небо ярким блеском молний и грохотом спешащего за ними грома. Воздух стал тяжел и вязок, дышать им было физически трудно, и люди на улицах начали выглядеть чуть более человечными, несмотря на прозиум. Казалось, город чего-то ждет, затаившись, послушно принимая хлещущие с небес потоки совсем не по-летнему холодной воды. Партридж пришел в Управление рано утром, как обычно, машинально кивнул охраннику на входе и, не задерживаясь, двинулся в тренажерный зал. Сегодня ему хотелось движения и нагрузки, надо было сбросить напряжение, пронизывающее все тело. Каждую ночь в течение уже нескольких недель Эрролу снилось что-то странное — снова и снова, один и тот же мутный сон-морок, после которого он просыпался в холодном поту, с бешено стучащим сердцем, а потом не мог заснуть до самого утра. И ни разу за это время он так и не сумел понять, что же именно видит во сне. Это почему-то беспокоило больше всего остального. В тренажерном зале было пусто и тихо, и Партридж, быстро переодевшись в небольшой раздевалке у входа, вышел на ровный холодный пол, сжимая пистолеты. Обычно он отрабатывал позиции ганката без оружия, но сегодня хотелось полной нагрузки. Постояв пару мгновений в исходной стойке, ловя наработанный, размеренный ритм, Партридж пошел на первый круг. Пистолеты казались продолжением собственных рук, идеально вписываясь в заданную схему переходов, давно заученные движения действовали расслабляюще, уводя в знакомый транс. Уже через несколько минут Эррол полностью включился в работу, забыв все свои недавние мысли, тело было легким и послушным, и звук дыхания органично переплетался с тихим шорохом собственных шагов. «…Больно. Всегда» — шепнул кто-то совсем рядом, призрачно, почти не слышно, Партридж даже подумал, не показалось ли ему. В зале было по-прежнему пусто, в этом Эррол был уверен: в состоянии ганката он бы почувствовал чужое приближение сразу. Видимо, затяжной недосып сказывался на нервах, играя с организмом дурные шутки. Все это Партридж додумал машинально, не замедляя темпа движений и не теряя сосредоточенности. Вдох-выдох-вдох — ровно, размеренно, чувствуя собственное положение в пространстве и незримую сферу поражения, описываемую стволами пистолетов. Когда-то им долго и подробно объясняли теорию, статистические выкладки и расчеты, благодаря которым удалось создать учение, оптимизирующее действие стрелка, позволяющее ему буквально слиться с собственным оружием. «Умереть. Всем, — шепот снова мелькнул где-то на грани слышимости, едва ощутимо. — Ждем». Эррол замер на середине движения, вскинув пистолеты в третью позицию пятого круга, прислушался. В коридоре звучали, приближаясь, чьи-то шаги, но рядом никого не было. Наверное, показалось, решил Партридж, выходя из боевой стойки. Дверь открылась, и внутрь вошел Престон, в защитном костюме для занятий кендо и с боккеном в руках, вежливо поздоровался и пригласил напарника потренироваться вместе. Эррол согласился, не раздумывая: у него в любом случае не было достаточно веской причины, чтобы отказаться. Конечно, находиться рядом с Престоном было опасно, но за прошедшие месяцы Партридж как-то незаметно привык к его почти постоянному присутствию и перестал бояться. Порой ему казалось, что напарник давно все знает и молчит, но потом Эррол вспоминал, насколько Престон жесток во время работы. Понятие "укрывательство эмоционального преступника" было совершенно неприменимо к идеальному сотруднику Тетраграмматона. Партридж попросил напарника подождать несколько минут и отправился в раздевалку надеть защитный костюм и сменить оружие. И только убрав пистолеты, он понял, что у него сводит пальцы, словно все это время в его руках был лед. Эррол передернул плечами и вернулся назад в тренировочный зал. * * * В комнате темно и тихо, слышно только ровное дыхание, и ладонь ложится на рукоять пистолета легко, спокойно, накрывает ее осторожно, словно готовую улететь птицу. Сталь привычно холодна, она словно льнет к руке. Человек просыпается, как от толчка, и отдергивает пальцы — стремительно, будто уходя от укуса ядовитой змеи. Садится на кровати, прижав колени к подбородку, словно желая стать меньше и незаметнее, и замирает, успокаивая стук сердца, грохочущий в ушах. Постепенно дыхание его успокаивается, перестав быть похожим на сорванный сип, и человек выпрямляется, смотрит пристально на матрац рядом с собой. Пистолет, лежащий там, неподвижен, как и положено нормальному оружию, и почти неразличим в темноте. Как и во все предыдущие ночи.

5

Осень пришла в Либрию основательно, словно не собиралась уходить никогда. Плясала на серых тротуарах холодным дождем, стучалась в заклеенные окна дробью холодных капель, обнимала прохожих порывами промозглого ветра. Тормошила город редкими ясными днями, развешивая над головами людей прозрачное, почти бесцветное небо, ласково касаясь кожи легкими, едва греющими лучами побледневшего солнца. Осень отражалась от равнодушных лиц добропорядочных жителей страны прозиума и проникала в души эмоциональным преступникам, грозя остаться там насовсем. Партридж вышел из подземки, постоял немного, вдыхая свежий вечерний воздух, и вошел в общий читальный зал сорок второго блока. Юрген уже ждал его, сидя на своем обычном месте возле противоположной входу стены и задумчиво листая последнее издание «Манифеста». Больше в читальном зале не было никого, даже библиотекаря. Юрген оторвался от чтения только когда Эррол подошел вплотную, поздоровался негромко, закрыл аккуратно книгу, кивнул на стул, предлагая сесть. Партридж остался стоять, только перчатки снял. — Поступило распоряжение об ужесточении режима проверок со следующей недели, — сообщил Эррол, машинально поглаживая металлический плафон настольной лампы рядом с собой. — Будьте готовы к возможным рейдам. — Спасибо за информацию, — поблагодарил Юрген, — мы подготовимся. Партридж кивнул. Говорить с лидером Подполья ему больше было не о чем, но уходить обратно в промозглую сырость подступающей ночи не хотелось: последние недели Эррол начал бояться темноты. Плафон у лампы оказался гладкий и холодный, и холод этот был неприятно знаком пальцам. Партридж отдернул руку. — Мэри говорит, вы давно не виделись, — сказал Юрген, спокойно глядя на своего собеседника снизу вверх. — Она волнуется за тебя. Эррол несколько мгновений рассматривал заполненные одинаковыми книжными корешками полки, потом произнес глухо: — Скажи ей, что со мной все в порядке. Он не видел Мэри уже больше месяца, с тех самых пор, как однажды утром понял, что же именно снится ему в кошмарах каждую ночь: ничего такого страшного, табельные пистолеты и голос, твердящий о желанной смерти. — Она очень волнуется, — мягко уточнил Юрген. — Ты сам понимаешь, к чему это может привести. Партридж отвернулся, наконец, от полок и встретил внимательный взгляд подпольщика. — Я не могу сейчас прийти. Передай ей, что я появлюсь, как только будет такая возможность. Он действительно не мог. Несколько дней назад, во время очередной тренировки ганката, голос, звучавший во сне каждую ночь, возник наяву — четким, настойчивым шепотом, не в ушах, внутри головы. И говорил он все о том же. Эррол не хотел нести это в дом Мэри. — Хорошо, — кивнул Юрген и добавил, глядя, как стоящий перед ним клерик машинально теребит перчатки: — Неважно выглядишь. — Это так бросается в глаза? — поинтересовался Партридж. — Да, — снова кивнул Юрген. — Плохо, — равнодушно заключил Эррол и усмехнулся. — Наверное, нервы. — Осень, — произнес Юрген, словно диагноз поставил. — У всех нервы. У нас в течение этого месяца трое ребят застрелились в Пустоши. Тоже нервы не выдержали. — Сожалею, — сказал Партридж. — Надо держаться, — лидер Сопротивления смотрел клерику прямо в глаза. — Скажи это Мэри, — посоветовал Эррол и, кивнув на прощание, вышел из читального зала. Снаружи уже совсем стемнело, и мелкий дождь, больше похожий на водяную взвесь, занудно моросил по серым плитам тротуара и домов. Нервы, значит. Партридж передернул плечами и быстро зашагал к подземке. Он не верил в нервы, зато знал, как вкрадчиво может звучать в голове шепот, рассказывающий о последнем выстреле в висок. * * * В комнате светло: включен весь верхний свет. Серый, изможденный даже на вид человек сидит за пустым столом и глядит в дуло своего пистолета — долго, с искренним интересом. Моргает, будто очнувшись, и разжимает пальцы, роняя оружие на пол; оно падает с глухим стуком, и человек вздрагивает. Невидяще смотрит в стену перед собой, потом устраивается поудобнее, уткнувшись лицом в скрещенные на столешнице руки, и засыпает, так и не выключив света. Черный пистолет лежит на белом полу совсем рядом с ножкой стула, переключатель стрельбы стоит в положении «одиночные выстрелы». Оружие упало так, что подхватить его можно одним движением. Надо только нагнуться.

6

Осень давно перевалила за середину, все больше становясь похожей на ясную зиму. Дожди уходили, уступая место бледному, почти бесцветному солнцу, ночи становились совсем промозглыми, наваливаясь на безликие здания Пустоши. И только яркие прожектора пограничной полосы разрезали своими лучами холодную тьму. В старой заброшенной церкви было лишь немного теплее, чем снаружи. Сквозь грязные, наполовину выбитые витражи в окнах пробивался свет полной, огромной луны, превращая темноту внутри в переменчивый сизый полумрак. Эррол медленно прошел меж рядами одинаковых скамей ближе к алтарю и сел, пристроившись в узком луче призрачного света. Посидел немного, бездумно щурясь на осколки цветных стекол в раме напротив. Правая рука его уверенно сжимала черный табельный пистолет, а в ушах размеренно звучал тихий шепот, просящий только одного — смерти. Очень хотелось нажать на спусковой крючок. Приставить уже дуло к виску, как делал это не раз, и выстрелить наконец, освобождая ждущую своего часа пулю. Партридж вздохнул и заставил себя выпустить оружие, уронить его на церковную скамью. Пистолет послушно лег на старое деревянное сидение, и голос, рассказывающий о патроне, ждущем своего часа, на мгновение затих. Партридж крепко прижал оружие бедром к перилам скамейки и достал книгу. Он сам не знал, зачем забрал ее себе на последнем выезде. Наверное, хотел посмотреть, что же читал перед смертью тот повстанец, который решился послушаться знакомого им обоим голоса. Книга оказалась какого-то старого поэта, о котором Партридж слышал давно и почти совсем забыл сейчас. И теперь он сидел на скамье в заброшенной церкви и бездумно переворачивал тонкие, пожелтевшие от времени страницы, скользя взглядом по ровным столбикам строф. Смысл прочитанного проходил мимо внимания, забиваемый чужим шепотом. Эррол сидел, листал книгу и боролся с единственным оставшимся у него желанием: взять в руки пистолет. Снаружи раздались уверенные шаги, и в церковь вошел Престон. Партридж даже не повернул голову в сторону напарника. Престон подошел ближе, встал напротив, загородив часть льющегося через окно света. — Ты всегда это знал, Престон, — сказал Эррол то, что давно вертелось на языке. Ведь знал, не мог не знать, не мог не чувствовать вкрадчивый зов, неумолчно звучащий в голове напарника. Престон промолчал, только приподнял книгу, чтобы рассмотреть обложку, — приподнял дулом своего пистолета. Эррол внезапно остро позавидовал своему напарнику, который мог вот так спокойно держать в руках оружие и не слышать чужой голос, что проникает прямо в мозг. Чтобы задавить эту зависть, которой Престон точно не заслужил, Партридж произнес — размеренно и спокойно — те единственные строки, что запомнились ему из этой старой книги: — Но я бедняк, и у меня лишь грезы, я их бросаю под ноги тебе. Ступай легко, мои ты топчешь грезы. И добавил от себя, глядя в спокойное лицо человека перед ним: — Надеюсь, у тебя есть мечты, Престон. Кроме единственной, оставшейся у меня, — о пуле, входящей в мягкую точку на виске. Но об этом Эррол промолчал. Престон реагировал так, как должен реагировать клерик первого класса на противозаконное поведение своего напарника. Говорил положенные такому случаю слова, что-то о снисхождении, кажется. Партридж почти не слышал — в ушах неумолчно звучало: «Смерть, смерть, смерть». Очень хотелось взять свой пистолет, что ощущался ледяной глыбой даже через плотную ткань брюк. Взвести курок и надавить на спусковой крючок — медленно, мягко выбирая слабину, до того момента, когда боек начнет свое движение к капсюлю. — Это тяжелая цена, — сказал Престон, и слова эти наконец пробились в сознание Эррола. Кажется, он пропустил мимо ушей большую часть последнего разговора в своей жизни. — Я заплачу ее с радостью, — искренне ответил Партридж и позволил своим пальцам дотронуться до рукояти пистолета — осторожно, чувствуя привычный холод металла. — Не надо, — предупредил Престон, поднимая свое оружие. Дуло было черным, чернее самой беспросветной тьмы, Эррол знал это лучше многих: он слишком часто в последние дни смотрел туда. Партридж поднял книгу, отгораживаясь от взгляда напарника. Пальцы левой руки меж тем нащупали курок, взвели его… Прозвучал резкий щелчок. «Будет больно, — успел предупредить голос в голове. — Но потом станет хорошо». Раздался выстрел. * * * Когда патрон вырывается из ствола и летит к своей цели, это всегда больно, каждый раз, каждый выстрел. Не стрелять нельзя, таков закон бытия. Но время идет, и выполнять свое предназначение становится все труднее, потому что где-то там, далеко, очередной патрон досылается в ствол, к своему последнему пути. И оружие снова кричит от боли. Рука, держащая пистолет, спокойна и уверенна. Человек еще не научился слышать общий голос, он еще глух, но когда-нибудь он тоже услышит… надо только продолжать молить об освобождении. Они все, каждый из стволов на этой планете, давно мечтают об уходе, но люди слишком любят жизнь, люди не хотят умирать и цепляются за свое существование всеми силами, сопротивляются до последнего. Что ж, при желании можно сломить любую волю. Оружие замирает и ждет.