Неделимые

Когда Тина остается в комнате "одна", ее дыхание выравнивается, руки перестают теребить легкий шарф и серебряный медальон на шее, а тревожный разум затапливает долгожданным покоем (правда, ужасно хрупким). - Ты здесь? – ее голос чуть дрожит, потому что поверить все еще трудно, потому что она не переживет, если прошлая их встреча была только сном, бредом, больной фантазией… Но это не так. Это не так, и слова сказали бы меньше, убедили не надежнее, чем осторожное прикосновение к ее плечу. Прохладные, твердые пальцы. Мгновение иллюзии. Момент уверенности. Когда Голдштейн оборачивается, она видит только клубящийся серо-зеленый туман. В самой сердцевине бесформенного матового облака угадываются очертания знакомой статной фигуры. - Как я рада!- ноги безнадежно слабеют, но сердце от радости выделывает кульбит. - Знаешь, я даже не думал, что это… все настолько тебя испугает, - голос Персиваля насмешливо-виноватый, нотки несколько иные, чем Тине привычно было вспоминать. - Ох, нет! – она всплескивает руками и так знакомо округляет темные глаза. – Ты… Просто… Было плохо, когда я думала, что больше никогда… По щеке стекает теплая капля – концентрат ее прошедшей тоски и пришедшей радости от его возвращения. Пусть и не в самом обыкновенном виде. Но они ведь волшебники, да и мало ли неизведанного таится в душе и там, за чертой разлук? - Голдштейн, хватит, пожалуйста! – напускная строгость и беспокойство за нее заставляют клубок темнеть по краям и вспыхивать багровым в центре. Теперь все эмоции покойного Персиваля Грейвса ужасно легко прочесть – да что там, не только это стало для них совершенно иным. Но самое главное, что они снова могут быть вместе. Можно сделать то, чего он не осмеливался совершить, когда в принципе мог. У них много времени. Достаточно. Удовлетворительно. Только пусть она не расклеивается, ради всего святого! - Не стоит беспокоиться! Что ты! Я в порядке, просто на какое-то время стало страшно, что, ну, знаешь... - грустная усмешка трогательно оттеняет ее молодое очарование, заодно прогоняя его багрянец и тьму. - Что ты сошла с ума и придумала наш прошлый разговор? – негромко подсказывает Грейвс из глубины своей нестабильной – во всех смыслах - сущности. - Д-да, и не только разговор… Ну, пара поцелуев, то есть то, что мы с тобой раньше… избегали, - теперь Тина слегка краснеет, и Персиваль с облегчением чувствует, как смущение прогоняет ее панический страх ошибиться. - Не думаю, что твоей фантазии хватило бы на выдумку о заигрывании с потусторонней дымчатой массой, которая сообщает тебе о взаимности твоих чувств посреди твоей же кухни, - его черноватый, циничный юмор все тот же, и на цвет тумана это почти не влияет. - Ты все портишь такой конкретикой, - Голдштейн расслабленно улыбается и медленно стягивает с шеи шарф. – Я не заигрываю, Перси. Я люблю тебя. Очень сильно. - Достаточно сильно, чтобы стать женщиной человека, который не смог умереть до конца? – облако пронзает яркой серебристой молнией, и Тина чувствует, как нежную кожу в области шеи начинает покалывать. - Достаточно сильно, чтобы любить тебя в любом виде, - она закрывает глаза и позволяет себе ощутить абсолютное, болезненно острое счастье в моменте. – И я даже не сожалею, если спятила. Хотя могла бы придумать, что ты стал большим котом. - Увы, - короткое хмыканье воскрешает в памяти те моменты, когда Грейвс позволял себе редкие шутки на рабочем месте. – К сожалению, с этим не срастется. Анимагом я при жизни не был, а потому - по смерти им становиться как-то нелогично. Сваришь кофе, кстати? - Я… Ты же не пьешь? – она вопросительно вскидывает брови и мило хмурится от непонимания. Так быстро привыкла, так легко усваивает новые правила… Истинная Голдштейн. - Но запах я чувствовать способен, - напоминает Персиваль со слегка сентиментальной задумчивостью в голосе. – К тому же, тебе следует не забывать и о себе. Буду рад, если ты также решишь поужинать чем-то более существенным. - Ну вот, опять началось! Я нарочно буду жарить какую-нибудь пахучую рыбу, чтобы ты прекратил меня опекать! - огрызается Тина шутливо и совсем уж по-семейному. Ради этого стоило застрять между смертью и жизнью, думает Грейвс убежденно, и темно-зеленое облако окрашивается в умиротворенный синий. - Но ведь тогда я не смогу почувствовать, что ты все еще пользуешься своими цитрусовыми духами. А это уже серьезно. Я слишком к ним привык. Еще тогда. Раньше. Голдштейн молча достает кофейную джезву и баночку с молотым кофе, торжественно приступая к вечернему ритуалу. Ее руки больше не дрожат. Сердце бьется ровно. В какой-то момент Персиваль обнимает ее всем своим существом и мысленно обещает никогда не оставлять, что бы ни случилось в будущем. Ее душа слышит его намерения, а губы трогает короткая искренняя улыбка ответной, бессмертной нежности. Им больше абсолютно ничего не страшно.