Между временем и счастьем

      В темноте перед массивными железными воротами мелькнула яркая вспышка, на несколько секунд озарившая вечерний сумрак, но которую, впрочем, никто и не заметил, а потом та погасла так же быстро, как и возникла. Перед калиткой появился невысокий женский силуэт, спугнувший с верхушек ворот угольных воронов, что с недовольным карканьем слетели со своих мест. Девушка была одета в чёрное прямое платье до пола, неглубокий вырез которого был украшен тем же кружевом, из которого были пошиты рукава наряда. Его нельзя было назвать столь шикарным, но и слишком простым оно тоже не являлось. Поверх платья на прибывшей была накинута мантия того же оттенка и весьма дорогого пошива, а на голове девушки покоилась шляпка в тон, прикрывающая густые каштановые кудри, закрученные в незатейливую причёску.              Она развернулась лицом к величественному поместью, рассматривая старинное огромное строение, красоту которого по достоинству достаточно трудно было оценить в наступивших несколько ранее сумерках. Возле калитки с внутренней стороны поджидал дворецкий, что сразу же отворил ворота перед гостьей после того, как та показала ему конверт-приглашение с магической печатью, которую подделать было невозможно, присланный девушке накануне состоявшегося сегодняшним вечером приёма. Она направилась ко входу в дом, проходя мимо прелестного днём, но в темноте мрачного сада, где виднелись фонтаны и каменные удивительные для глаз фигуры. Неприятные воспоминания комом подкатили к горлу, но она лишь сглотнула, прогоняя непрошенное прочь.              Гостья поднялась по ступенькам к двойным деревянным дверям, что отворились перед ней, пропуская её в сверкающий и светящийся Малфой-мэнор. Появившийся домовик забрал мантию и шляпку и испарился с щелчком, растворившимся в наполнявшей поместье классической весёлой музыке. Девушка поправила чёрную узорную маску, сидящую на носу, и прошла в большую залу, где собрались незнакомые ей гости.              Ежегодный приём семьи Малфоев сегодня был устроен в стиле бала-маскарада, правда, многие, как и сама девушка, ограничились лишь вечерними нарядами, разбавленными необычными украшениями. Огромный по своим размерам зал сверкал огнями и светился богатством хозяев, выставлявших всё своё состояние напоказ. Девушка усмехнулась: что-что, а это делать они умели. На стенах висели картины, герои которых были в том же весёлом настрое, что и остальные гости, разделившиеся на своебразные компании по интересам. Женщины, стоящие по большей части отдельно, вероятно, предавались сплетням и обсуждали шикарно одетых лиц мужского пола, которые в своих группах разговаривали о политике и делах, занимавших их умы полностью. В центре зала, освещаемого неистово большой хрустальной люстрой, кружились в основном молодые люди, держащие своих дам, наряжённых в прекрасные платья, за талии. На глазах у каждого гостя были маски — самые разные по форме, цвету и оформлению. У девушек они были плотными и раскрашенными яркими узорами: цветами, вензелями, ветками деревьев, птицами и многими другими замысловатыми элементами. У мужчин, наоборот, маски ограничивались отнюдь не разнообразным набором оттенков: чёрные, серебристые, изумрудные или белые ― однако, несмотря на это, всё равно выглядели стильно и элегантно.              Девушка прошла мимо гостей, иногда ловя заинтересованные взгляды, в поисках одного-единственного знакомого лица здесь. Перед ней мелькали официанты, предлагавшие напитки и закуски, и она взяла лишь бокал шампанского, чтобы хоть как-то утолить жажду. Но жаждой воды или иной жидкости это назвать было трудно: что-то иное пожирало девушку изнутри. То ли страх предстоящего, то ли томное желание увидеть того, кто стал причиной всех её мучений в будущем. Пальцы нервно дрожали, отчего взятый бокал хоть как-то помог спрятать волнение, но ей всё равно казалось, что вцепилась она в него, как в единственное собственное спасение.              Искомый человек нашёл её сам. Он просто неожиданно взял гостью за предплечье, появившись, как казалось, из воздуха, и развернул лицом к себе. Девушка, сначала испытав испуг от резкого вторжения в личное пространство, уже хотела потянуться за древком, закреплённым в кобуре на бедре, но затем увидела лицо молодого человека и спокойно выдохнула.              Сходство в очередной раз поразило её. Серебристые, словно сигаретный дым, ясные глаза с лёгким азартом взирали на свою гостью; губы искривились не то в улыбке, не то в усмешке; прямой аристократичный нос, белоснежная кожа и, что главное, платиновые волосы, сверкающие золотом благодаря тёплому освещению залы. Увидь бы она этого волшебника месяцами, годами ранее, между ними наверняка бы завязалась перепалка, ссора, в которой девушка не единожды была бы оскорблена, однако она уже привыкла к его гнусным словам, отчего и внимание обращать перестала.              Но это был не тот волшебник.              ― Добро пожаловать в Малфой-мэнор, мисс Грейнджер, ― поприветствовал свою гостью Абраксас.              ― Спасибо за приглашение, мистер Малфой, ― она легко улыбнулась в ответ.              Абраксас Малфой пригласил Гермиону Грейнджер на ежегодный приём в Малфой-мэнор, при этом даже попытался помочь ей в сборах, предложил свою помощь в любых делах. А сейчас он вёл её вдоль зала, держа под локоть и рассказывая историю этих приёмов, спрашивал о впечатлениях Гермионы, интересовался, нравилось ли ей здесь. А у Грейнджер не было причин лгать, и она льстила хозяину приёма, восхваляя красоту поместья и атмосферу, царящую в зале. Абраксас справлялся о её делах и состоянии, вежливо уточняя различные моменты и в очередной раз предлагая свою помощь. Гермиона расспрашивала Малфоя о его жизни, о невесте — точнее, уже с недавних пор жене, не забывая сделать ей комплимент, когда мужчина незаметно указывал на красавицу Вивиану, облачённую в серебристого цвета изумительное платье. Они вместе проходили по залу, когда Абраксасу в очередной раз кто-то выказывал восхищение приёмом, а Гермионе делал комплимент, интересуясь именем весьма скрытной леди, однако они оба уходили от вопросов о её личности. Они не касались дела Гермионы, с которым та прибыла в далёкий от своего времени 1955 год, и общались как старые знакомые, имеющие общую тайну, что вынуждены были скрывать, словно преступники.              Гермиона понимала, что Драко Малфой, кстати, ставший виновником её путешествия в прошлое, при виде картины своего дедушки под локоть с Грейнджер мог легко потерять сознание.              Абраксаса, как чистокровного отпрыска, не смущало происхождение Гермионы, он ни разу не намекнул на это в отрицательном контексте, не задел, за что Грейнджер уже испытывала уважение к нему.              Он принял её как родную сестру, готовый защищать Гермиону в случае опасности или протянуть руку помощи при нужде. Абраксас не спрашивал Гермиону о личных подробностях её прошлого, не касающихся дела, порученного невесть кем девушке, а Грейнджер не лезла в деятельность Малфоя, оставляя всё до поры до времени.              И впервые за долгое время Гермиона чувствовала себя в надёжных руках, хотя прежде считала это уже невозможным.              ― Я полагаю, Гермиона, вечер знакомства настал, ― заключил Абраксас спокойным тоном.              Он привёл её в небольшую тёмную гостиную, где музыка практически не доносилась до ушей. Гермиона оглядела помещение и в некоем ужасе застыла, окружённая болезненными воспоминаниями.              Распростёртое на полу небольшое тело, подрагивающее от боли. Крики, громкие стоны боли. Кровь. Нависающая над девчонкой безумная ведьма, держащая в костлявых пальцах изогнутую палочку. Боль, невыносимая, разрывающая на части, режущая, уничтожающая, убивающая разум и тело. Глаза, наполненные слезами, глядящие на хрустальную огромную люстру. Страх. Мольба. Круциатус.              Мелькнувшие вдалеке глаза оттенка сумеречного леса, тёмные кудри, ядовитая насмешка, крепкая мужская фигура. Взгляд, наполненный отвращением.              Гермиона вздрогнула, и Абраксас это заметил. Серебристые глаза посмотрели на неё с интересом и некоторым недоумением.              ― Что случилось? ― прозвучал в мёртвой для Гермионы тишине вопрос.              ― Я здесь уже была.              Она прошла к центру гостиной, встав прямо под люстрой — той же, на которую полгода назад смотрела с мольбой о смерти. В безмолвии раздался холодный стук каблуков туфель о деревянный паркет. Рука в чёрной атласной перчатке непроизвольно потянулась к левому запястью, где раньше пестрел шрам. Грязнокровка.              ― Меня здесь пытали, ― ледяным тоном произнесла Грейнджер. ― Прямо на этом месте… она оставила мне шрам.              На самом деле шрама у Гермионы уже не было. По прибытии в пятидесятые года Грейнджер задумалась о способах его скрыть, но Абраксас ей помог и в этом. Он отвёл её к семейному колдомедику, и тот легко навсегда избавил Гермиону от клейма. Тогда Малфой вопросов не задавал, за что Гермиона была неизмеримо благодарна ему в очередной раз. За то, что он не стал тревожить болезненные душе воспоминания.              ― Кто она? ― он подошёл ближе, остановившись в шаге от Грейнджер.              ― Беллатрикс Лестрейндж, дочь Друэллы Розье и Сигнуса Блэка, чтобы тебе было понятнее.              Малфой неприятно поморщился, услышав знакомую фамилию друга.              ― Она была одной из самых верных Ему сторонников. Потерявшая разум за долгий период нахождения в Азкабане, ― пояснила Гермиона. ― Меня поймали егеря в лесу и привели сюда, к Беллатрикс и… твоим родственникам. Она всё пыталась выпытать сведения, которые известны мне не были, а что произошло дальше, ты знаешь.              Абраксас кивнул и поддерживающе положил руку на плечо Гермионы. Она снова испытала чувство благодарности.              ― Ты предотвратишь это. Мы предотвратим.              Гермиона усмехнулась, но это было слишком неискренне и даже безумно.              ― Абраксас, я даже понятия не имею, что конкретно мне надо сделать. Я не могу стать причиной чьей-то смерти, рассказывать о будущем тоже не в силах. Только ты стал исключением, потому что на тебе всё завязано. Я в 1955 году отдаю тебе маховик, который направлен лишь на одну-единственную дату и почему-то привязан ко мне. Затем ты пишешь письмо Драко и передаёшь ему маховик, после чего тот в девяносто седьмом снова возвращается и взывает ко мне. Я отправляюсь в прошлое, но не в силах что-то настолько сильно изменить, чтобы прервать эту грёбаную петлю. Раз за разом Гермиона отправляется в прошлое, и ничего не меняется.              Она шумно и обречённо выдохнула.              ― Не паникуй, ты ещё ничего глобального не совершила в этом времени. Ты даже с Томом ещё не знакома, чтобы судить.              Гермиона подавила в себе желание начать ходить по комнате из угла в угол. Тон Малфоя был спокоен, что всё-таки невыносимо раздражало Грейнджер, однако она была обязана признать, что завидовала этому спокойствию.              ― А если всё-таки не я тот человек, который должен тебе помочь? Может, стоило передать маховик кому-то иному? ― предложил Абраксас.              ― Я читала пергаменты с записями своих предшественниц. Были те, кто не отдавал маховик ни в чьи руки, а Гермионе из 1997 года приходилось самой разбираться во всём этом. Был Дамблдор, кто-то из семьи Уизли, да даже, мать его, Долохов, ― взорвалась она, а Абраксас удивлённо поглядел на неё. ― Да, представь себе, одна из Гермион отдала маховик Долохову, но знаешь что? Тот подумал, что она сумасшедшая, но та Гермиона уже исчезала, а в будущем маховик сам её находил, а Долохов даже не признавал. Две мои предшественницы остановились на тебе, и я считаю, что это лучший выбор. Какими бы плохими у нас с Драко ни были отношения, он всё равно находил меня и вручал маховик, объясняя всё в общих чертах.              Абраксас задумчиво походил, в то время как Гермиона глядела в окно. Ветер колыхал высокие деревья в саду Малфоев; чёрные вороны проносились на улице, метаясь в воздухе из стороны в сторону; покапывал мелкий дождь, со стуком ударяя в стекло.              ― Хм, допустим, со мной лучший вариант. Но если тебе попробовать повзаимодействовать с Антонином? Всё-таки сейчас, да и в будущем, по твоим словам, он ближе всего к Тому, следовательно, имеет большее влияние на него, ― предложил Малфой.              ― И что мне ему сказать? Как, по-твоему, я смогу завоевать доверие Долохова настолько, что через него повлияю на Риддла? ― возразила Гермиона.              Теперь Абраксас стоял подле Гермионы.              ― Мне, конечно, не очень приятно такое предлагать, но попробуй втереться к нему в доверие, приблизиться к нему, подобраться к его скрытной душе? ― Малфой смотрел прямо в глаза Грейнджер. ― Антонин ценит женское внимание, а ты особа весьма необычная, он не сможет не обратить на тебя внимание.              Гермионе хотелось рассмеяться ему в лицо.              ― Почему тогда я не могу сделать то же самое с Риддлом?              ― А твои предшественницы не пытались?              Она выдохнула, припоминая написанное её же почерком в пергаментах.              ― Разумеется, пытались, но твоего дружка словно не интересовали женщины вовсе. Ни в каком ключе, ― заключила Гермиона.              Абраксас кивнул.              ― Именно, поэтому Антонин станет для тебя более лёгкой добычей.              Они глядели друг другу в глаза. Очи Грейнджер оттенка крепкого конька выискивали малейший намёк на шутку в серебристом дымчатом взоре Малфоя, но его и не существовало. Абраксас был максимально серьёзен.              Гермиона поддалась и согласилась.              

***

             Вскоре они покинули гостиную, вернувшись в шумный, весёлый и разгорячённый зал. Абраксас целенаправленно куда-то вёл Гермиону, причём та догадывалась, кому сейчас он собирался её представить.              Они стояли в стороне, переговариваясь и наблюдая за публикой. Шесть парней, одетые в достаточно строгие классические вечерние костюмы, и одна девушка в чёрном платье, более открытом и праздничном, нежели наряд Гермионы. Риддла она заметила сразу. Самый высокий, с чёрными волнистыми волосами, как и описывали его Поттер и Джинни Уизли.              Гермионе хватило одного взгляда, принадлежащего Тому Риддлу и кинутого на приближающуюся пару, чтобы взять себя в руки.              Когда Малфой и Грейнджер поравнялись с Вальпургиевыми Рыцарями, на них обратилось шесть пар любопытных глаз. Точнее, по большей части смотрели именно на незнакомую им гостью.              ― Друзья, хочу вам представить свою дальнюю родственницу, ― сказал им Абраксас, ― Гермиона Грейнджер.              Она кивнула им всем, немного не понимая, что ей делать дальше.              С Абраксасом они выстроили легенду, что Гермиона ― внучатая племянница отца Абраксаса. Полукровная волшебница, чья мать родилась сквибом в чистокровной семье и была изгнана из рода, породнившись с маглом, прибыла из Америки, где прожила всю жизнь. Грейнджер уже два месяца находилась в прошлом, и за это время она вычитывала письма своих предшественниц, а также прорабатывала версию своего происхождения, изучала информацию об Америке, чтобы не провалиться на каком-нибудь глупом вопросе.              Вальпургиевы Рыцари представились по очереди, но она и так уже знала их имена.              ― Приятно познакомиться, ― произнесла Гермиона, пока не задерживая на ком-то конкретном взгляд.              ― Так вы из Америки? ― спросила Лукреция Блэк, откидывая рукой распущенные светлые волосы.              ― Верно, прожила там всю жизнь, ― вежливо ответила Грейнджер.              Лукреция засияла, а во взоре, где мирно плескался штиль, загорелось любопытство.              ― Всегда хотела побывать на западе, посмотреть, как живут волшебники из других государств. А правда, что в Америке запрещены браки с маглами?              Гермиона, обескураженная таким вопросом, посмотрела на Абраксаса, но тот лишь пожал плечами.              ― О, не поймите меня неправильно, мисс Грейнджер, ― поправилась Лукреция. ― Просто, наверное, это хорошо, когда проведена грань между двумя мирами. У нас в Англии только бы осудили за такой поступок, ― прибавила Блэк.              ― Нет, всё хорошо, мисс Блэк. Просто у нас в Америке людей, не обладающих магией, называют немагами. Для меня непривычно слышать английское «магл», ― пояснила Гермиона, объясняя свою заминку так. ― Да, действительно, браки с обычными людьми запрещены. Этот закон существует уже долгое время.              Гермиона не стала прибавлять того, что она не видела особой проблемы в отношениях с маглами, однако что уж ей бы точно не помогло приблизиться к Вальпургиевым Рыцарям — так это благосклонная позиция по отношению к маглам.              ― А что, Лукреция, собралась бежать с маглом в Америку? Ты от нас кого-то скрываешь? ― раздался бархатный баритон.              Грейнджер посмотрела на его обладателя. Антонин Долохов. Он был чуть ниже Риддла, но он всё равно возвышался над девушкой. Яркого оттенка зелёные глаза, напоминавшие густой лес, внимательно рассматривали Гермиону, а на его тонких губах заиграла лёгкая озорная улыбка. Тёмные кудри находились в беспорядке, выглядящем весьма красиво, несмотря на небрежность. Маска на лице Антонина была простой чёрной, без каких-либо украшений и рисунков, а голос его оказался глубоким, с небольшой хрипотцой, от которой у Грейнджер пошли мурашки по спине.              Гермиона в приципе должна была признать, что Долохов был красивым. Приятным. Однако, когда с губ улыбка пропадала вместе с огоньком в глазах, Антонин начинал выглядеть опасным. Именно таким она запомнила его в их первую встречу.              Шрам на груди неприятно заныл.              ― И почему ты, Абраксас, прятал от нас такую красоту? ― задал весьма стесняющий вопрос Антонин.              И именно сейчас Грейнджер поняла, о чём Абраксас говорил ей ранее в гостиной.              Гермиона на реплику Долохова не выказала смущения, которое вполне должно было возникать у девушек, когда незнакомые мужчины, хоть и косвенно, но делали им комплименты.              ― Антонин, ― осадил друга Абраксас, однако Гермиона поняла, что он был доволен уже таким небольшим проявлением интереса.              ― А что я? ― засмеялся Долохов. ― Скажите, мисс Грейнджер, он насильно вас удерживал от нашего общества?              Гермиона не смогла не улыбнуться в ответ.              Долохова она знала ещё в родных девяностых, читала об этом Пожирателе в газетах, где его выставляли жесткоким убийцей, насильником и преступником, а главное ― самым верным сторонником Тёмного Лорда. Грейнджер уже встречалась с ним лично: в Отделе Тайн Антонин сражался против неё и Рона, наслав на Гермиону какое-то неизвестное проклятье, по словам колдомедиков, изобретённое лично волшебником, оставившим шрам, а после держал её под прицелом палочки, схватив за волосы.              Грейнджер была осведомлена о его жестокости и по этой причине боялась Долохова, но сейчас перед ней он предстал в совершенно другом ключе. Как обычный человек.              ― Абраксас говорит, что у меня скверный характер, ― ответила она Долохову.              ― Тогда мы с вами в этом похожи, ― он растянул губы в улыбке, показав ровные белые зубы.              Гермиона уловила другой изучающий взгляд на себе. Пустой, холодный, совершенно незаинтересованный. Штормовые глаза смотрели на Грейнджер напряженно, словно выискивали опасность. Поза волшебника была напряжённой, что выдавало настороженность волшебника. И из всех Вальпургиевых Рыцарей именно он выделялся больше всех.              Она ожидала, что Том Риддл не будет с ней любезничать. Он уже показал обществу себя, представ весьма целеустремлённым, умным и способным юношей, сформировал круг своих приближённых с именитыми фамилиями, а имя Гермионы примечательным точно уж не было, так что она находилась вне его надобности и не могла его заинтересовать. Да и к тому же женщины Волдеморта не интересовали, поэтому данный вариант общения тоже отпадал, но тогда с чем был связан такой неприязненный взгляд, обращённый к ней? Неужели ему не понравился диалог Долохова и Грейнджер?              Её миссией, возложенной на хрупкие плечи непонятно кем, было изменение будущего магической Британии, но для этого требовалось повлиять на Риддла. Главный вопрос ― каким образом она должна была это сделать? Он уже создал несколько крестражей, и, пока существовали они, жизнь Волдеморта являлась неприкосновенной. Однако и убивать она не могла: почему-то при отправлении в прошлое данная возможность у Гермионы отсутствовала. Её предшественницы пытались пойти на такие меры, но убивающее проклятие просто не срабатывало. Следовательно, был иной способ влияния на Риддла. И, опять же, вопрос ― какой?              Рассказ Тёмному Лорду о его будущем Гермиона отмела сразу: он наверняка не поверил бы ей, подумав о нездоровом психическом состоянии Грейнджер, а доказать свою правоту способов не было. Можно, конечно, поведать ему о каком-нибудь значимом событии, что вскоре должно было произойти, но это не являлось весомым аргументом: в магическом мире существовало множество способов предсказать грядущее. Поставить Риддла на путь истинный Гермиона бы уже не смогла просто потому, что было поздно. Окажись она в детстве Тома, возможно, что-то бы да получилось, однако сейчас он определился со своими целями и жизненным путём и вряд ли бы послушал малознакомую девчонку.              Гермиона постаралась скрыть обречённый вздох.              ― Антонин, твоя скромность сегодня зашкаливает, ― приметил Джонатан Эйвери, светловолосый юноша, стоящий рядом с Джоэлом Ноттом. ― Мисс Грейнджер, он просто невыносим, не слушайте его.              Своей улыбки она не скрыла.       Абраксас успел вкратце рассказать Гермионе об отношениях Вальпургиевых Рыцарей между собой. По его словам, Долохов действительно имел скверный характер, был взбалмошным и постоянно попадал в неприятности, но при этом был серьёзен в деле, а врагам Антонина явно не здоровилось (хотя она это на личном опыте и так знала). Большинство Рыцарей раздражала легкомысленность Долохова, однако при этом он всё равно оставался наиболее приближённым к Риддлу. Почему так происходило, никто и знать не знал, но Гермиона захотела разгадать эту тайну. А если она в самом деле смогла бы приблизиться к Антонину, что предложил Малфой, то, вероятно, причину Грейнджер узнала бы.              ― Цыц, Эйвери, кто бы тут вообще о чём говорил, ― шикнул в ответ Долохов.              «Как малые дети, честное слово», ― подумала Гермиона.              И она поняла, что они были простыми юношами. Шутили друг над другом, веселились, жили обычной жизнью. Не проявляли жестокость, не кидались Непростительными, причиняя боль. Вальпургиевы Рыцари ― ещё молодые, уже полные амбиций, но при этом верные друзья, которые стояли друг за другом спиной. Раньше Гермиона Грейнджер никогда не воспринимала сторонников Волдеморта так. Вероятно, просто потому что она и не видела этой стороны прежде.              ― Джонатан, Антонин, мы уже поняли, что вы любите поспорить и показать себя. Не портите даме впечатление, ― сказал Каллиас Розье.              Он имел очень бледный цвет кожи, а сильная худоба так и бросалась в лицо. Розье можно было сравнить с тонким деревцем, срубить которое не составило бы труда. Одежда, вероятно, пошитая на заказ, всё равно висела на нём, придавая мужчине небрежность наравне с растрёпанными белыми волосами.              ― У вас так всегда? ― шепнула Гермиона Абраксасу.              Он без сомнений кивнул, вызвав очередную улыбку у девушки.              ― О, пришло время традиционного танца, ― радостно объявил Малфой. ― Гермиона, я вынужден тебя оставить. Друзья, я надеюсь, вы не против, если я оставлю Гермиону на вас?              Она краем глаза увидела, как Риддл поморщился.              ― Не против, Абраксас. Иди, тебя Вивиана уже заждалась, ― заверил друга Людовик Мальсибер.              Мальсибер показался Гермионе слишком спокойным, изредка проявляющим эмоции. Но это было не их сокрытие, а словно он и вовсе их не испытывал, всё время пребывая в одном и том же состоянии.              Грейнджер встала рядом с Лукрецией и обратила глаза к центру зала, куда начали постепенно выходить пары, когда послышалось начало музыки.              Движения танцующих показались Гермионе знакомыми, как и сама мелодия.              ― Я обожаю, когда на приёме Малфоев танцуют мазурку, ― восхищённо проговорила Лукреция.              ― Мазурку? ― спросила Грейнджер, не обращаясь к кому-то конкретно.              Почему-то этот факт её удивил.              ― Это польский танец, который раньше всегда танцевали на балах, ― просвятил её Риддл.              ― Я знаю, что такое мазурка, мистер Риддл, ― слегка раздражённо отозвалась Гермиона. ― Мне казалось, что этот танец давно остался в прошлом.              ― Его редко танцуют даже на балах чистокровных, но Малфои, как самые верные традициям, всегда открывают приёмы полоньезом, а где-то в середине исполняют мазурку, ― пояснил Долохов, который встал справа от неё. ― Обычно этим занимаются Малфои и их родственники и ближайшие друзья. Сейчас там можно заметить родителей нашей прелестной Лукреции и её братца с женой. Вообще-то и она сама должна танцевать, но в её жизни что-то пошло не так.              ― Заткнись, Антонин, ― шикнула Блэк. ― У Малфоев полоньез и мазурку исполняют с супругами.              ― Я же говорю: что-то пошло не так.              Лукреция закатила глаза и шумно выдохнула.              А что Гермиона вообще знала о Блэк? Побывав на Гриммо 12, она выяснила, что Лукреция была замужем за Игнотиусом Пруэттом, родственником Уизли, но по какой-то причине в 1955 году она ещё даже не была помолвлена, несмотря на возраст. Грейнджер задалась вопросом, не потому ли, что Лукреция держалась возле Риддла, она ещё не была замужем? Однако в итоге это всё равно должно было произойти, и почему-то Гермиона была уверена, что Блэк станет супругой Пруэтту не по своей воле.              ― Вообще, вы, мисс Грейнджер, тоже должны танцевать, раз являетесь родственницей Малфоям, даже если не состоите в браке. Почему же так произошло? ― задал ей вопрос Риддл.              С какой целью он это спрашивал, Гермионе ясно не было. Искал слабости? Но для этого нужно было видеть в человеке угрозу, и она сомневалась, что уже успела чем-то вызвать подозрения у Волдеморта.              ― Моя мать была изгнана из рода, так что официально родственницей Абраксасу я не являюсь, ― холодно пояснила Гермиона. ― Его родители даже не знают о моём существовании.              ― Отчего же? ― тут же впился в её ответ Риддл.              ― Потому что они явно не желали бы знакомиться с дочерью предательницы крови, ― резко выдала Гермиона, переведя взгляд на Риддла.              Казалось, это его удовлетворило, потому больше с вопросами к Гермионе он не приставал. Остальные никак не обозначили своё отношение к крови Грейнджер.              Мазурка Шопена уже лилась по залу вовсю. Танцующие пары кружились, выглядя такими лёгкими, будто бы парили над полом. Абраксас смотрел с восхищением на жену, любуясь всей красотой Вивианы, и буквально светился. Они были главной парой сегодняшним вечером, ведь после свадьбы этот приём был первым совместным выходом в свет в качестве супругов, поэтому внимание уделялось по большей части им. Но и старшие Малфои выглядели не менее прекрасно: они были серьёзны и казались самым мощным союзом в этом зале. Движения отточенные, без малейших ошибок, слаженные, что создавало впечатление, будто они были одним целым.              Гермиона зацепила глазами ещё одну молодую пару среди танцующих. Вальбурга и Орион Блэки, родители Сириуса, ответственно исполняли танец, смотря друг на друга со всей строгостью. И если Абраксас с Вивианой светились любовью, старшие Малфои единством, то Блэки были примером собранности и суровости. Взгляды их были сосредоточенными, ведь их обладатели не желали стать опозоренными перед старшим поколением. Грейнджер знала Вальбургу Блэк как требовательную, иногда жестокую женщину, презиравшую людей за нечистую кровь. В памяти всё ещё хранился образ портрета мадам Блэк, кричащей на весь дом о проклятых грязнокровках. А вот информации об Орионе она толком не имела, так что и о его характере судить не могла, лишь отметила сильное сходство со старшим сыном.              Остальные личности не были признаны Гермионой, но она считала, что это и не являлось важным, ведь прямо позади неё стоял тот, кому была обязана своей непростой судьбой. Том Риддл, он же Волдеморт и Тёмный Лорд, пил шампанское, наслаждаясь (или нет, судя по его недовольному лицу) вечером. Раньше у Грейнджер бы просто в уме не уложилась мысль, что он так просто мог находиться рядом, не пытаясь кого-то убить, а сейчас у неё появилась возможность наблюдать за ним и в таких обстоятельствах, казалось бы, таким спокойным и ещё не ставшим грозой всего магического мира.              Когда мелодия стала подходить к концу, остальные гости оживились, отчего Гермиона поняла, что теперь танцевать должны были уже не только Малфои, но и все приглашённые люди на вечер. Грейнджер всегда восхищалась данным искусством, заворожённо глядела, как исполняли движения её родители на различных праздниках, куда с собой брали маленькую Гермиону, которая старательно пыталась повторить действия взрослых. В году учёбы ей удалось побывать на школьном балу, где она кружилась с партнёром, погрузившись в музыку для вальса с головой. В тот миг Гермиона казалась себе зажатой и скованной, потому что как-никак тот бал был первым в её жизни; к тому же, Грейнджер испытывала злость на друзей, в особенности на Рона, и из-за этого не смогла полностью раствориться в волшебной атмосфере вечера. А сейчас… Гермиона находилась в месте, где из людей она могла доверять только Абраксасу, танцующему с красавицей Вивианой, а пригласить кого-то самой являлось непосильной для неё задачей, поэтому Грейнджер была вынуждена остаться в стороне.              ― Ладно, развлекайтесь, я пойду забирать Веронику на танец, иначе мне оторвут голову из-за того, что я весь приём нахожусь в вашей компании, ― подал голос Каллиас Розье и направился к своей жене, общавшейся с другими дамами неподалёку.              Лукреция вздохнула и повернулась к Гермионе.              ― Вы танцуете, мисс Грейнджер? ― задала она вопрос, поправляя длинные волосы.              Цель такого вопроса Гермиона не знала.              ― О да, обожаю вальс на самом деле, ― ответила Грейнджер, уловив, что стоящий рядом Антонин внимательно и задумчиво слушал Гермиону.              Блэк понимающе кивнула головой.              ― Я тоже, однако никто никогда не решается меня пригласить, ― поделилась Лукреция. ― В наших семьях принято танцевать либо с супругом, либо с женихом, потому что… это заявление, что вы вместе. Можно ещё, разумеется, с родственником, но это несколько другое. Поэтому мы вынуждены появляться в высшем свете с мужем, женихом или же в одиночестве, а нарушение этого завета ― дурной тон.              А вот этому Гермиона удивилась в разы больше, чем всему остальному, что узнала ранее о жизни аристократов. Она никогда не слышала о таком правиле, да и в её времени, вероятно, таких ограничений уже не существовало. Когда в Хогвартсе во времена Турнира трёх волшебников проводился бал, ученики самостоятельно приглашали партнёров, даже чистокровные, так что сказанное Лукрецией казалось чем-то даже диким.              ― Поэтому я лишена возможности танцевать, если не хочу опозорить себя перед родственниками, ― заключила Блэк.              ― Вы не помолвлены? ― спросила Грейнджер, не задумываясь, прилично ли было справляться о таком.              ― Уже нет.              Лукреция покачала головой и кинула мрачный взгляд на Родмонда Лестрейнджа.              И Гермиона вспомнила, о чём ей рассказывал Абраксас. Лестрейндж и Блэк были единственными Рыцарями, чьи отношения нельзя было назвать даже приятельскими, потому что оба волшебника испытывали друг к другу неприязнь, появившуюся ещё в школьных годах. К тому же, их родители ещё до рождения детей заключили договор о помолвке, так что Лукреция уже с детства была вынуждена находиться в обществе угрюмого Родмонда, вследствие чего их отношения не сложились, чем они разочаровали своих предков.              Грейнджер почувствовала дискомфорт из-за того, что затронула неприятную для Блэк тему.              ― Извините, ― лишь сказала она.              ― О, не надо, мисс Грейнджер, ― возразила Лукреция. ― Поверьте, я этим не расстроена.              Антонин, стоявший рядом с Гермионой, усмехнулся.              ― Да ладно, Лукреция, хоть раз попробуй нарушить правила, ― произнёс Долохов. ― Иначе всю жизнь проведёшь в сожалениях и страданиях о том, чего не сделала.              Гермиона переводила взгляд с одного на другую. Сказать такое девушке, принадлежащей высшему обществу, было крайне непристойно и грубо, однако, судя по всему, Блэк давно привыкла к выходкам и словам Долохова, отчего и никак не отреагировала, лишь поджав губы. И Грейнджер понимала Лукрецию, потому что сама всю жизнь старалась следовать правилам и не совершать каких-либо ошибок, а решиться на что-то запрещённое и безумное сначала было действительно трудно, хотя впоследствии это стало частью её жизни.              ― Тебе легко говорить, Антонин, потому что у тебя в Англии нет родственников, что изгнали бы из рода за малейшие проступки, ― обратилась Лукреция к Долохову.              Он только засмеялся, но смех этот Гермиона посчитала далеко не искренним: скорее, наоборот, владелец наполнил его фальшью, что прикрывала горькую правду.              ― Ты думаешь, что меня вообще никто не воспитывал и не отчитывал за промахи? ― Антонин поднял брови. ― Признай, что ты просто боишься пойти на риск и выйти из своей зоны комфорта.              Лукреция снова захотела возразить Долохову, но Гермиона вмешалась в их спор, почувствовав своё отнюдь не маленькое желание высказаться.              ― Мистер Долохов, не все желают нарушать правила, в то время как иные легко могут пойти наперекор общественным устоям, ― сказала она. ― Есть те, кому действительно проще идти по уже протоптанному пути, хотя и находятся смельчаки, решившие проложить дорогу по своим правилам.              Окончив свою фразу, Гермиона ощутила на себе поражённые взгляды находившихся рядом Вальпургиевых Рыцарей. Вероятно, в пятидесятых было не принято прерывать чей-то диалог, нагло врываясь, как поступила Гермиона. Она вставила свои слова, которых и никто не ждал, прервав беседу двух друзей, в то время как сама Грейнджер никем им не приходилась. Хотя, быть может, они удивились и тому, что кто-то малознакомый решил перечить Долохову, опровергая его слова или возражая им, ведь наверняка Гермиона показалась им обычной девицей, что повелась на красоту Антонина, а потому и не могла не согласиться с его словами.              ― А к какому типу относитесь вы, мисс Грейнджер? ― в лесных глазах загорелся огонёк интереса; он наклонил голову набок, тряхнув густыми тёмными кудрями.              ― Жизнь бросала меня в разные ситуации, ― уклончиво ответила она.              ― Тогда, быть может, вы не откажитесь нарушить правила вместе со мной?              Гермиона посмотрела на протянутую ей руку.              ― Подарите мне запретный танец?              Грейнджер замерла, обескураженная предложением Долохова. А ведь она и не подумала, что он мог решиться на такой поступок. Да и с чего он вообще пошёл на это? Знакомы они были от силы полчаса, и разве за это время Гермиона так смогла впечатлить Антонина, что он захотел нарушить этикет?              Но и самой Гермионе трудно было сказать, что она не желала принять приглашение Долохова. Он странно на неё действовал, почти что очаровывал, однако Грейнджер пока не понимала причины такого влияния на неё. Быть может, это всё из-за слов Абраксаса, который уверил Гермиону, что вариант с Антонином стоило рассмотреть, и поэтому она так хорошо вжилась в предложенную роль.              Гермиона вложила свою ладонь в его, отвечая согласием и не чувствуя сожаления.              Антонин довольно улыбнулся, увлекая Грейнджер в центр зала, где уже вальсировали гости. По помещению лилась звонкая и торжественная музыка, в которой Гермиона узнала мелодию «Вальса цветов» из балета Чайковского «Щелкунчик».              Она встала перед ним, ощущая себя неловко и испытывая страх поднять голову и посмотреть прямо в лицо Антонину. Он поправил белоснежные манжеты, а после аккуратно положил ладонь Гермионе на талию и взял её руку в свою. Пара медленно начала подстраиваться под темп и движения остальных. Грейнджер так и не расслаблялась, направляя взгляд куда угодно, но только не на Долохова. Возможно, она настолько давно не находилась в такой близости к человеку мужского пола, что просто не могла отпустить давящее изнутри ощущение беспокойства, а может, Гермиона не чувствовала себя в безопасности именно из-за своего партнёра в лице Антонина Долохова, который, так или иначе, вызывал в ней страх.              Пересилив себя, Гермиона столкнулась с глубокими очами, напоминавшими лес, в которых горел огонёк заинтересованности, а тонкие губы Антонина растянулись в небольшой улыбке. Она подумала, что Долохов остался удовлетворённым тем, что Грейнджер всё-таки сохранила зрительный контакт с ним и больше по сторонам не смотрела. Мелодия вальса подхватила пару и повела по залу, закручивала Гермиону, полностью доверившуюся своему партнёру, что бережно поддерживал её и помогал раствориться в атмосфере танца. Казалось, что лишь они вдвоём в этот миг летали по помещению, словно птицы по небосводу, и никто не мог их прервать или помешать им, а Антонин и Гермиона являлись людьми, такими подходящими друг другу в этих движениях, будто бы исполняли вальс друг с другом отнюдь не впервые, а, быть может, сотни раз.              Они всё больше распалялись, отдаваясь той страсти, возникшей между партнёрами. Гермиона уже не сдерживала улыбки, глядя на сверкающие глаза Антонина. Чувства страха, беспокойства и волнения давно покинули её, давая полную возможность окунуться с головой в прекрасную музыку и исполнять движения вальса без каких-либо замкнутости или скованности. Момент танца захватил Грейнджер и Долохова и казался почти что бесконечным, однако оба думали лишь о том, чтобы этот миг свободы продолжался бы как можно дольше.              

***

             Гермиона закрыла дверь, проворачивая изнутри ключ несколько раз, а после прошла в небольшую гостиную квартиры, что она снимала у одной пожилой маглы в Лондоне. В помещении было темно, лишь тусклый свет луны проникал через небольшую щель меж плотными шторами. Грейнджер сбросила мантию и шляпку на мягкое кресло соломенного цвета, где покоились уже ранее сложенные некоторые вещи.              Письменный стол, расположившийся у окна, был завален бумагами, некоторые из которых истёрлись почти что до дыр. Наверное, сейчас они являлись самым ценным из всех вещей, что имела Гермиона в прошлом, потому что эти листы содержали весь опыт её предшественниц в петле. Их планы, действия, способы воздействия на Риддла ― всё это хранилось на пергаментах, потеря которых обошлась бы слишком дорого. Страницы быль вдоль и поперёк исписаны почерком Грейнджер; иногда предложения прерывались, оставаясь так и не законченными, но и попадались фразы, что повторялись по несколько раз, подчеркивая свою значимость. Казалось, Гермиона за два месяца пребывания в прошлом уже наизусть запомнила записи предыдущих её версий так, что могла цитировать их. Она продолжала искать какую-то зацепку, что позволила бы разорвать повторяющийся из раза в раз круг путешествий в прошлое, из которых пока ни одно не оказалось удачным.              Возможно, предложение Абраксаса имело смысл. Антонин Долохов действительно являлся самым приближённым сторонником Тома Риддла, поэтому мог знать его планы и тайны, каким-то образом да влиять на них. Но даже при том, что, по словам Малфоя, Гермиона была способна втереться в доверие к Антонину, это не давало гарантий, что Грейнджер изменила бы судьбу Риддла, в настоящий момент являвшегося сформировавшейся, целеустремлённой личностью с великими планами, остановить которую казалось почти что невозможным. По крайней мере, как минимум четырнадцать раз до этого путешественницы во времени, заключённые в петлю, в лице Гермионы Грейнджер пытались предотвратить всё то, что должен был учинить Риддл в течение следующих сорока лет, однако ничего из того, что ими было совершено, Время не устроило, отчего путешествия в прошлое повторялись раз за разом.              Да и Гермиона сомневалась, что Долохов так просто бы повёлся, ведь он не мог быть глупцом, при этом являясь правой рукой Риддла. Возможно, у неё получилось чем-то привлечь его внимание этим вечером, но что необходимо было делать дальше? Конечно, Абраксас и в этом случае предложил бы свою помощь, однако Грейнджер понимала, что вечно полагаться на Малфоя нельзя было; к тому же, кто-то из Вальпургиевых Рыцарей да заметил бы, как Абраксас пытался подтолкнуть их друга к своей родственнице, и определённо не осознал бы мотивов Малфоя.              Гермиона устало рухнула на пол, который, казалось, единственный не был чем-то завален: стол покрывали пергаменты, кровать ― книги, что принёс Абраксас по просьбе Грейнджер. Она изучала информацию не только об Америке, где, согласно легенде, она должна была вырасти, но и о путешествиях во времени, маховиках, тёмных искусствах; Гермиона обратилась к пособиям по этому разделу магии не из-за особого интереса, а потому что решила подобраться к Риддлу со всех сторон, даже с той, тайну о которой он хранил за семью замками ― бессмертие. Малфой недоумённо глядел на Грейнджер, когда она попросила принести «Волхование всех презлейшее», ведь эта книга содержала в себе самые отвратительные проклятья из существующих, а крестражи являлись тому доказательством. Гермиона не стала рассказывать Абраксасу о причине неуязвимости Тома Риддла, хотя другой разумной причины, по которым «Волхование» ей могло понадобиться, она не придумала. Но Малфой и в этом случае не требовал объяснений, хотя его глаза, точно серебряная дымка, выдавали некое опасение и даже обеспокоенность.              Однако ни одна книга, прочитанная в последние месяцы в поиске ответов, никак не облегчила жизнь Гермионе. Она всё еще задавалась вопросами о своих действиях и о последствии тех, потому что Грейнджер могла сделать всё ещё хуже, чем было в родных девяностых. Конечно, до этого ей уже не должно было быть дела ― через девять месяцев жизнь Гермионы завершится, а сама она канет в небытие, не прервав петлю и не успев спасти жителей Англии от угрозы в лице Волдеморта.              Гермиона протянула руку к столу, захватив портсигар с гвоздичными сигаретами и короб спичек. В прошлом она ощущала себя очень нервозно, поэтому, увидев Абраксаса, курящего сигару, решилась попробовать таким способом успокаивать себя. Однако сигары оказались Грейнджер не по вкусу, и она вспомнила о сигаретах со сладковатым, но весьма терпким запахом, что курил её отец. Он всегда порицал себя за эту вредную привычку и не хотел, чтобы и дочь пристрастилась к табаку, а Гермиона соглашалась, не желая губить свой организм этими действиями. Но всё изменилось в пятидесятых, и слова отца сейчас для Грейнджер уже не имели значения: он остался в прошлом, и новой встречи никогда уже не могло быть. И, действительно, Гермиона нашла в сигаретах своё успокоение, впитывая никотин и выдыхая довольно специфический на вкус дым.              Это было одним из изменений, произошедших с Гермионой вследствие путешествия во времени. Вероятно, встреть она кого-либо из своих старых друзей, они бы вряд ли узнали в ней прежнюю Грейнджер ― правильную девочку, что строго следовала своим принципам и не отрекалась от своих убеждений. Ту, что никогда бы не пошла на хитрость или обман ради достижения цели, что отстаивала своё мнение и не поддавалась влиянию окружающих и что в жизни не подверглась бы тьме.              Гермиона встала и подошла к окну, открывая его настежь и впуская в помещение прохладный осенний воздух. Она осмотрела пергаменты на столе и сложила их в одну небольшую стопку. Мысли водоворотом крутились в голове, не давая сосредоточиться на чём-то одном.              Однако перед глазами застыл образ лишь одного человека, имя которого было на слуху и чувствовалось на кончике языка, желая быть услышанным или проговорённым её голосом.              Антонин Долохов.              А между тем Гермиона заметила, что в стопке не хватало одного пергамента.