Преподаватель английского

      И кто придумывает эти тупые рекламы? Утро среднестатистической девушки начинается не с кофе, а с пробуждения от уже пятого звонка будильника, с фразы: «Да, блять, опаздываю опять!», что не успеваю попить тот «пресловутый» кофе; элементарной гигиены, типа чистки зубов; попыток одевания и макияжа впопыхах: кривых стрелок, смывания их мицеллярной водой; прорывания дырки длинным ногтем последних приличных капроновых колготок и — без шанса на выбор — натягивания колготок в сеточку, купленных когда-то на «особый случай», чёрного облегающего платья, ботинок, больше смахивающих на берцы на высокой платформе (и нет, не своих: соседка по комнате по ошибке, а, может быть, и специально надела мои, благо, что у нас одинаковый размер); критичного взгляда в зеркало и заключительного: «Да и хуй с ним!»; поездки в такси; открывания двери аудитории и выученного за долгое время своего жизненного обучения в одиннадцать лет в школе и пять лет в университете на факультете иностранных языков: «I'm sorry. I'm late. May I take my place?» с идеальным произношением практически «native speaker».       Не успеваю обрадоваться тому, что преподаватель стоит спиной, как все замолкают и устремляют на меня свои обалдевшие взгляды. Посмотреть же есть на что… Господи, ну за что?!       — Кто заказывал немецкую госпожу? — заканчивая осмотр на тех самых лакированных ботинках, щедро украшенных ремешками и шипами, и развернувшись к аудитории, вопрошает Смирнов Виктор Константинович. Конечно, он не мог не подколоть. Такой шанс… Хотя что уж там — заслужила.       — Проходи, Романова, раз уже заглянула. Ты у нас редкий гость. Достаем только чистые листы и ручки. У вас целая пара на финальный тест. Multiple choice. * Ничего сложного. Всё, что мы проходили за весь семестр. Кто справится — свободен. А кто-то всё, наверное, изучил самостоятельно. Тем, кто прогуливал мои пары, поблажки не будет. У меня все ваши пропуски отмечены в табеле. Будет что показать декану в подтверждение, если вы плохо напишите тест. Правда, Романова? — Я лишь киваю в ответ в подтверждение. Неужели я не смогу сделать тест выбранных предложений из Голицынского**, проучившись пять лет на инязе, а потом, правда, осознав, что профессия учителя не моя, отработав два года за то, что за тебя платило государство, и поступив на фармацевта. Именно поэтому я прогуливала пары по английскому: скучала на них.       — Списать не получится. Сдаём все телефоны на стол, — продолжает Смирнов.       А мы так надеялись?       — Du bist so porno, (Ты как порно) Ich bin hypnotisiert(Я загипнотизирован), — добавляет он на немецком, когда я нагинаюсь, кладя в первых рядах телефон в его коробочку.       Послышалось или нет? Наверное, это просто мои больные фантазии моего второго иностранного языка.       Смирнов Виктор Константинович… Двадцатидевятилетний преподаватель английского языка. Широкие плечи; накаченное тело; глаза карие; тёмные волосы коротко подстрижены и всегда пребывают в идеально уложенном беспорядке. Не мужчина, а просто картинка.       Справляюсь я с тестом за половину пары, сдаю его, достаю телефон из коробки и уже собираюсь уйти, но тут слышу:       — Романова Ольга, останьтесь: поговорим после занятия о ваших пропусках и темах рефератов, которые вы должны выполнить.       Остальную часть пары я сижу в телефоне. Когда, наконец, звенит звонок и все сдают листочки, я подхожу к столу преподавателя и выпаливаю на немецком, чтобы подтвердить свои подозрения:       — Zu welchem ​​Thema soll ich einen Aufsatz vorbereiten? (На какую тему мне подготовить реферат?)       — Scheisse! (Дерьмо!) — конечно же, на немецком. — Ой, прости. Я не это хотел сказать. Точнее, это, но… Тогда не…       — У меня просто первое образование — преподаватель английского и немецкого языков, — поясняю я ему.       — Ладно, — отстраняется слишком резко. Так, что я открываю глаза и недоуменно смотрю на его сосредоточенное лицо. — Обойдёмся в таком случае без рефератов. Ты выполнила тест «на отлично». Я сказал то, что хотел, и именно это имел в виду. И да, чёрт побери, мне стыдно. Вся эта ситуация… Но ведь ты уже совершеннолетняя, так?       — Уже семь лет как.       Уже через секунду мы сливаемся в единое целое, несмотря на то, что по законам физики мы даже не прикасаемся друг к другу. Но какая разница, если его одежда уже на парте, а его руки на мне? Завтра все будет хуже, чем прежде, но пока что все хорошо. Я прекрасно понимаю, что завтра опять начнутся проблемы, серые будни снова захлестнут меня, но это будет не сегодня и просто-напросто не сейчас. Сейчас все идеально.       Я сама припадаю к его губам поцелуем, таким требовательным, страстным и в тоже время нежным, каким только могу его сделать. В мою голову ударяет адреналин, но до рук он так и не доходит, из-за чего я убийственно медленно начинаю расстёгивать рубашку Смирнова, наблюдая за тем, как все больше и больше он возбуждается. Виктор Константинович поднимается на локтях, чтобы у него была возможность оставлять поцелуи на моем плече, пока его руки исследуют всё моё тело. Пальцы моего преподавателя задирают моё платье, пока я лихорадочно пытаюсь справляються с его нижней частью гардероба. Он помогает мне выполнить эту задачу, которая оказывается практически невыполнимой для меня, пытаясь успокоить дрожь, что пробивает всё моё тело.        — Ты уверена? — его бархатный голос ласкает мой слух подобно ладоням, которые приносят мне немного иное удовольствие.        — Уверена, — вздыхаю я, пытаясь не думать о своей неуверенности, чтобы отдаться ему полностью без лишних мыслей.       Он снимает мои трусы так легко, что я не успеваю понять, как я осталась такой незащищенной. Мне уже даже кажется, что зря я затеяла всё это, но удовольствие, которое я испытываю от его рук и языка, просто неземное. Божественно, несмотря на то, что я даже двигаться не могу. Я боюсь каждого его прикосновения, но все равно жажду их больше всего на свете, как будто я чертова мазохистка. Хотя, возможно, так оно и есть.       Он оказывается во мне слишком резко, слишком быстро, принося мне огромную порцию удовольствия, которое перекрывает даже боль, нарастающую внизу живота.       Мои стоны становятся громче, чем были ещё минуту назад. Он проникает в меня всё глубже, из-за чего мои ногти, которые я хорошенько отрастила, впиваются в его ни чем незащищённые плечи, оставляя глубокие, почти кровавые следы.        — Ich liebe dich, (Люблю тебя), — шипит Виктор, но из-за волны удовольствия, которая заставляет каждую мышцу моего тела трепетно сжаться, а затем резко расслабиться, его голос слишком далекий, а слова размытые, и это отбирает у меня остатки сил.       — Ich liebe auch, (Люблю тебя тоже), — я практически не слышу своего голоса, но это меня совсем не волнует, ведь я убеждена в том, что он всё понял.