I just wanna be a woman

      Он торопливо направлялся к покоям своей Госпожи. Той, перед которой преклонялся, чувствуя лишь бесконечную благодарность Аллаху, никак не банальную необходимость и тем более унижение. Той, которую тайно боготворил, любил больше, чем диктовало положение ничтожного раба. Той, которой написал сотню любовных писем, безжалостно брошенных в огонь сразу после написания, им самим же. «Пусть горят, — твердил без конца Рустему внутренний голос. — Так, как будет гореть в аду, не сдерживая стонов и криков, твоя душа, поражённая запретным чувством».       Паша остановился у дверей, устало вздохнул, потерев пальцами пульсирующие от острой боли виски, постучался.       — Да, — ответила женщина, столь же любимая, сколько и недоступная. — Рустем, здравствуй. — Только увидев его, она приподнесла самый щедрый дар из возможных — широкую искреннюю улыбку. Ради неё раб Рустем был готов стереть в порошок весь мир, если бы вдруг это понадобилось.       — Вы хотели срочно видеть меня, Госпожа. — Он низко поклонился Хюррем. — Должно быть, причина серьёзная, и я обеспокоен этой мыслью. — Хасеки усмехнулась, отвела взгляд в сторону.       — К кому ещё я могу обратиться, Рустем? Кто в этом государстве служит мне так же верно? — Она медленно подошла ближе и спросила почти шёпотом: — Я ведь не ошибаюсь, думая, что для меня ты сделаешь всё? — В одно мгновение взгляд рыжеволосой султанши сделался хитрым, лукавым, даже игривым. Рустем почувствовал растерянность, поняв, что Хюррем находилась в приятном расположении духа, а значит, беды, слава Всевышнему, не приключилось. Какая же была необходимость в столь поздней встрече?       — Госпожа, мне невыносимо тяжело осознавать и принимать, что Вы можете сомневаться в моей верности. Но я всегда готов показать, насколько она безгранична.       — Что ты, Рустем! Никаких сомнений быть не может. — Хасеки, внезапно глубоко задумавшись, отвела манящие светлые глаза, скрепила за спиной руки, поджала губы. Сделала пару шагов в сторону, увеличив расстояние между собой и пашой. Тот даже предположить не мог, о чём были все размышления страстной огненной Госпожи. — Знаешь, иногда я думаю о том, как бы сложилась моя жизнь на родной земле. Если бы мама и папа были живы, если бы я вышла замуж за свою первую любовь — Луку… Могла б я стать счастливой? — Султанша посмотрела на Рустема в ожидании ответа.       — Сложно сказать, Госпожа. И зачем Вы об этом задумываетесь? Разве сейчас Вы несчастливы? — Хюррем улыбнулась, даже почти рассмеялась. Паша осознал чрезвычайную глупость своего вопроса и, следовательно, положения. Хотя был ли он прав, сделав именно такой вывод?       — Конечно я счастлива! Я прожила яркую, насыщенную жизнь, и жаловаться будет большим грехом. Однако я всегда чувствовала, что мне чего-то не хватает… — После этих слов лицо Хасеки перестало отражать радость.       — О чём же Вы, Госпожа? — осторожно поинтересовался Рустем, и Хюррем жестом предложила ему присесть рядом с собой. — Благодарю. Только прошу Вас: не молчите столь долго, не пугайте своего покорного раба. — Она выполнила его просьбу, хотя душу продолжали терзать сомнения. Достоин ли паша слышать подобные откровения?       — Я ведь родилась в семье, где жили очень скромно, Рустем. Сколько власти, богатств мне ни дай, я всегда буду помнить об этом. И я не смогу избавиться от мысли о том, что так и не смогла ощутить себя… Самой простой женщиной. Не той, что владеет Повелителем и миром, а скромной Александрой, которой для счастья нужна самая малость. Которой не надо участвовать в интригах, строить коварные планы, бесконечно враждовать, бояться за свою жизнь и жизнь собственных детей. Счастье Александры было б столь велико оттого, что оно являлось бы столь же малым. Но сама я его, увы, познать не смогу. — Хюррем опустила глаза и надолго замолчала. Рустем ещё никогда не видел свою жизнерадостную Госпожу в таком мрачном настроении. И, честно признаться, он не мог понять подобных эмоций, несмотря на то, что любящее сердце чувствовало их весьма полноценно.       — Простите меня за произнесённую дерзость, но… Стоит ли самой Хюррем-султан о чём-то жалеть, о чём-то печалиться? У её ног султан всего мира! Она не рабыня для него, нет: Она — полноправная Госпожа его души и сердца, его жена, единственная истинная любовь! Об этом даже мечтать позволит себе не каждая женщина. — Хюррем отрицательно качала головой.       — Ты не понимаешь. Не хочу я быть ни рабыней, ни Госпожой: и то, и другое в равной степени лишает свободы. — Султанша посмотрела в окно, коротко полюбовавшись садом, подобным зелёному морю, в котором цветными островками являлись высаженные слугами розы и тюльпаны. — Стены дворца подобны клетке. А чтобы хоть иногда дверца отворялась, позволяя вдохнуть полной грудью, нужно иметь высокое положение. И лишь один есть способ добиться этого — стать любимой женщиной султана, матерью его наследников. — Рустем нахмурился, не веря собственным ушам. Он вправду слышал рассуждения, отдающие корыстью и холодным расчётом, от той, что славилась великой чистой любовью к Сулейману, от той, что увидела в нём прежде всего мужчину, а не падишаха. — В этом дворце других мужчин нет, паша: всё внимание несчастных рабынь приковано к Повелителю. И стоит один раз посетить покои его, уже кажется, что сердце познало настоящую любовь. Но только любишь ты не из-за желания, а из-за того, что иного выхода нет. До гроба ты любить обязана. — Хюррем усмехнулась. — Если сделаешь иной выбор, лишишься головы: таковы жестокие правила жизни в гареме. — Она поднесла к губам стакан и сделала большой глоток любимого шербета.       — Госпожа, но неужели… Вы жалеете о том, что попали во дворец к султану Сулейману?       — Не жалею, Рустем. Повелитель — это моя судьба, моё предназначение, мой смысл жизни. Точно так же, как наши с ним дети: Мехмед, Михримах, Селим, Баязед, Джихангир… Я безумно люблю их и себя без них не представляю!       — Так стоит ли тогда печалиться, Госпожа? Стоит ли желать другой судьбы? — Жаждующий избавить тайно обожаемую султаншу от всех мрачных эмоций паша едва не поддался чувствам: едва не взял её за руку, не коснулся ласково нежной кожи губами. Он сумел себя сдержать, пускай с большим трудом и нежеланием. — Это всё, что Вы хотели мне сказать?       — А ты торопишься куда-то? Или не желаешь меня слушать? — Железный тон явно отражал недовольство.       — Что Вы, любые дела подождут. — Рустем чуть отвернулся, спрятав от внимательной Хюррем смущённое лицо.       — Раз так, то… Посиди со мной подольше, — тихо, удивительно скромно попросила рыжеволосая Госпожа, глазами пытаясь встретиться с пашой. — Мой дорогой Рустем…  — Она подсела ближе к нему, осторожно положила руку на плечо. — Взгляни на меня сейчас. — Такая нелепая, маленькая просьба, однако вызывающая столь большое напряжение. Паша словно разучился дышать. — Посмотри мне в глаза. Неужели мой статус так сильно пугает тебя? Неужели всё, что я способна вызывать по отношению к себе, — это страх?       — Не позволяйте появляться подобным мыслям, Госпожа. Когда я вижу Вас, то первым вспоминаю не слово «страх», а слово… — И Рустем заставил себя замолчать: в ином случае он лишился бы жизни. Хюррем нахмурила брови.       — Какое? — поинтересовалась она, наклонив рыжую голову. — «Величие»? «Власть»? «Богатство»? Или просто «Госпожа»? — Мужчина покорно молчал, вновь пряча глаза. — Ах, ну как же… Я права.       — Но что Вы требуете от простого раба? Как ещё я могу себе позволить думать о Вас? — Паша искренне хотел знать ответ на свой вопрос.       — А ты и не раб. — Рука султанши скользнула от плеча к груди, животу, а затем медленно вернулась в обратное положение. Рустем не сумел понять, стоит ли ему остановить, отстранить от себя ту, что столько времени была любимой, желанной, однако и чужой. — Ты — обычный мужчина. А я — обычная женщина, — так неожиданно страстно и возбуждающе прошептала Хюррем, наклоняясь к уху паши, пробегаясь пальцами по небритой щеке и мощной шее. Рустем шумно вдохнул воздух в лёгкие.       — Госпожа, я попрошу Вас немедленно прекратить, — нарочито холодно и строго произнёс он, с трудом вырвавшись из плена вожделенных касаний. Но огненная султанша уже запылала страстью и желанием, потому остановить её стало задачей непосильной.       Только паша собрался покинуть покои, Хюррем села к нему на колени, обвила руками шею, прислонилась лбом к его лбу.       — Ты одинок, правда ведь? И ты боишься признаться даже самому себе, как сильно нуждаешься в любви… — Она довольно улыбнулась, почувствовав учащённое сердцебиение мужчины, услышав его сбивающееся дыхание. — Не сопротивляйся, Рустем. Лучше покажи мне, каково это — принадлежать не Повелителю мира. — Султанша взяла его жилистую руку, мягко поцеловала её несколько раз подряд. — Прошу тебя. Я хочу сегодня быть только твоей… — И всегда сдержанный паша вдруг позабыл, что такое сдержанность и самоконтроль.       Он взял свою Госпожу на руки, осторожно положил её на шёлковые простыни. Склонился над прекрасным любимым лицом, убрал с него непослушную рыжую прядь, улыбнулся немного гордо, самодовольно. И в ту же секунду Хюррем схватила едва верящего в реальность Рустема за одежду, притянула ближе к себе и, дрожа от нетерпения и возбуждения, припала к шее, зацеловывая и изредка покусывая чувствительную кожу. От наслаждения у мужчины закатились глаза, хотя он и не стал долго терпеть сладостную пытку, захотев забрать себе главную роль.       Со звериным рыком паша срывал с возлюбленной и с себя одежду, впивался настойчивыми поцелуями в пухлые розовые губы, в выпирающие ключицы, несильно, но приятно сжимал горячими ладонями груди, не обделял и их поцелуями. Султанша выгибалась навстречу всем телом, прижималась ближе к сильному торсу, ощущала крайнее напряжение чуть ниже него.       — Зови меня просто Хюррем. И только так, — задыхаясь, произнесла она, прежде чем совсем лишиться дара речи, обезумев от удовольствия…

***

      Шли дни, недели. Пролетел целый месяц, а огненная, бесстыжая, отдавшая себя простому паше без всякого остатка Госпожа всё ещё не желала видеть у себя Рустема. Не звала, даже если были вопросы, которые она могла решить только с ним. Избегала любого контакта, терзая вдруг познавшую надежду душу мужчины.       Однажды он не выдержал разлуки: ворвался в покои Хюррем, упал на колени, стал умолять рассказать, в чём сумел ошибиться, что сделал не так, чем заслужил столь долгое расставание.       — Сколько же тебе повторять: ничего между нами не было и быть не может! Никогда! Или ты смеешь возражать мне, паша? — кричала султанша, краснея и содрогаясь от приступа ярости. Рустем отворачивался, крепко жмурил глаза.       — Что Вы, Госпожа. Кто я, чтобы перечить самой Хюррем-султан? — Она подошла к паше, резко развернула к себе его разочарованное лицо, больно надавив пальцами на кости подбородка.       — Вот и помни о своём месте. — Ослабив хватку, Хюррем позволила себе на несколько секунд взглянуть на того, кто месяц назад подарил ей незабываемую ночь, кто воскресил её сердце, заставив познать, наконец, столь непривычное чувство любви не к Властелину мира, великому султану Османской Империи. Эта «новая» любовь — не давление обстоятельств: она — естественная потребность. О такой Хюррем мечтала, о такой молила Рустема, однако слишком поздно смогла включить здравый разум, осознать, что цена подобных чувств чрезвычайно велика. И сколько власти, богатств ни дай рыжеволосой султанше, она её уплатить не сможет никогда.       Хюррем — собственность султана. Да, она Госпожа, законная супруга, но вместе с тем его рабыня, как и каждая девушка в этом дворце. Абсолютная свобода, которую рыжеволосая султанша мечтала обрести, прочувствовать хоть раз, так и осталась глупой недостижимой мечтой. Ни Рустем, ни запретная любовь к нему, ни грешные ласки их не сделали из Хюррем свободную, способную осуществлять все свои желания, ничего не боясь, женщину. Наоборот, совершённый грех стал тяжким грузом на душе, заставляющим каждый день просыпаться, ощущая смесь стыда и страха.       — Молю Вас о прощении, Госпожа. Если оно возможно. — Воцарила страшная, словно вечная тишина. И Хюррем прервала её, глубоко вздохнув, дав долгожданное объяснение:       — Нам нужно отдалиться. Ничто нельзя скрывать вечно, Рустем. Наша любовь будет стоить нам жизни; ты должен понимать. — Набравшись смелости, паша поместил руку султанши меж своих ладоней.       — Честно признаться, я на всё готов ради Вас. — Он страстно зацеловал каждый миллиметр мягкой кожи, и как бы Хюррем ни было приятно подобное, она вынудила себя отстранить мужчину.       — Тебе не за кого переживать. А я не только законная супруга, обязанная хранить верность своему мужу-падишаху. Я любящая мать, паша, и я не хочу, чтобы дети расплачивались за мои грехи: считались рождёнными женщиной, опозорившей династию, достойной лишь презрения! — Рустем сохранял долгое траурное молчание. Хоронил надежду на счастье.       — Тогда зачем же Вы сами соблазнили меня? — спросил он, выражая то ли обозлённость, то ли отчаяние. — Зачем заставили поверить, что я могу любить Вас?!       — Безусловно, я совершила ошибку. И я готова нести за неё ответственность.— Султанша всё же не смогла сдержать порыва чувств, слишком мощных и искренних: в последний раз позволила себе крепко прижаться к возлюбленному, вдохнуть его терпкий естественный запах, провести рукой по мягкой бороде, а затем… Покрыть лицо, шею едва ощутимыми поцелуями — такими осторожными, ласковыми, однако горькими. Но для Рустема и горечь в радость: он охотно отвечал на прикосновения губ и рук, неровно и шумно дыша от будоражащих кровь и сознание эмоций, ощущений.       — Как же Вы готовы нести ответственность за решение поддаться чувствам, если не способны даже сейчас оторваться от меня? — поинтересовался паша, покусывая мочку уха своей Госпожи.       — Из-за моей несдержанности теперь мы оба наполовину мертвы. Я буду долго гореть в аду, Рустем. — Она даже улыбнулась, и вызвала у мужчины ту же реакцию. — А теперь… — Хюррем медленно убрала от себя руки паши, освободившись от волнующих объятий. — Тебе действительно пора. — Тот нарочно пропустил мимо ушей эти слова и вновь обвил рукой талию любимой, прислонился губами к щеке несколько раз подряд. — Рустем! — Рыжеволосая султанша легко оттолкнула его и указала на двери. — Прошу тебя, покинь покои. Сейчас же. — Со вздохом, выражающим нежелание подчиняться приказу, Рустем кивнул головой.       И, уходя прочь, рискуя больше никогда не увидеть ту, что навсегда завладела сердцем и мыслями, никогда не преклонить перед ней колени, не поцеловать её изящную тонкую руку, он на миг развернулся и задал прощальный, самый важный вопрос:       — Так удалось ли тебе ощутить себя самой простой женщиной, Хюррем? Смогла ли ты понять, прочувствовать скромное счастье Александры? — Госпожа громко, почти истерически рассмеялась.       — Знаешь, что я сказала, когда обрела другую религию и новое имя? «Александры больше нет; она умерла», — вот какие жестокие слова. — Хюррем покачала головой, словно стыдясь их. — Но раз Александра умерла, значит, она ушла навсегда… Верно ведь?       Да, верно. И воскрешение не могло быть возможным. Не случится никогда так: скромная Александра, рождённая в семье православного священника, вдруг заменит женщину, что правит миром, Повелителем мира. И данная мысль вызывала бы исключительно гордость и чувство удовлетворённости, если б женщина, что правит миром и Повелителем мира, не являлась рабыней обязательств и собственных бесконечных страхов. Ибо в таком случае не таким уж истинным оказывается её величие, не такой уж огромной — её власть.       И сама Хюррем-султан уже не истинная Госпожа. Так, запуганная, обозлённая пародия, любящая плести интриги, что для одних — обыденность, а для других — разрушение судьбы.       — Позволите мне хоть иногда писать Вам, — тихо попросил Рустем. — Или на это проявление любви Вы тоже поставите запрет, Госпожа? — Хюррем горько усмехнулась, но промолчала. Рустем всё понял без слов: поклонился и тут же покинул покои.       Покинул, даже не подозревая о том, как сильно рыжеволосая султанша желала бы любых проявлений его чувств. И как она снова будет о том мечтать, оставшись в отнюдь не гордом, а страшном, губящем одиночестве. Give me a reason to love you, Give me a reason to be a woman. I just wanna be a woman…