KOI NO YOKAN

Первым, во что влюбился Бомгю, когда встретил его — были его запястья. Меловые, тонкие, с витиеватыми синими венами, которые виднелись из-за подвернутых рукавов. Его запястья были, точно морская пена, к которой хотелось льнуть губами и лицом, накрыться ею, спрятаться и вдыхать соль, полностью предав себя моменту, не обременяя голову мыслями, дать этой пене поглотить себя, смыть весь стыд и сомнения. Быть. Просто быть. Здесь и сейчас. В его руках. И губами, обожженными этой соленой пеной, покрывать поцелуями белизну его запястий. Несмотря на невысокий рост и стройное телосложение, он не казался Бомгю хрупким. Он казался тем, кто мог защитить, спрятать в своих руках хрупкого Бомгю и быть. Быть с ним. Перед ним. За него. Он притягивал. Бомгю впервые встретил его в скейт-парке, где тот, заливисто смеясь, учил друга выполнять стэллы. А потом влюбился в его ободранные, острые колени, так дерзко выглядывающие из-под разрезов потертых джинсов. Вторым, во что влюбился Бомгю, когда встретил его — стали именно эти так по-детски разбитые колени. На них можно было бы класть голову и наслаждаться мерным поглаживанием по волосам, можно было бы засыпать, ворочаясь и бурча, что не удобно, но все равно продолжать лежать, ведь рука все еще в волосах. И это все еще все, что нужно. Парень, увидев Бомгю в парке, улыбнулся и ободряюще подмигнул, когда тот свалился в попытке сделать хилфлип. Бомгю так и остался смотреть на него, хотя он тогда уже отвернулся к друзьям и разговаривал с ними. И чем больше Бомгю смотрел на него, на его улыбку, на вечный май в его глазах, на ободранные коленки и алебастровые запястья, выглядывающие из-под наспех закатанных рукавов, тем больше он раскрывался перед ним. И сложно сказать, кто из них раскрывался другому больше. К нему тянуло. Третьим, во что влюбился Бомгю, когда его встретил — был ветер, бесстыже гуляющий в его волосах, треплющий каштановую челку, когда тот свободно раскатывал на рампе. Ветер, который, казалось, является ему не меньше, чем лучшим другом, ведь, лохмача блестящие на солнце волосы и трепля полы его клетчатой рубашки, он делал его таким невыносимо прекрасным в своей легкости, в своей простоте и смелости, с которой тот набирал скорость, скатываясь вниз по гладкому покрытию рампы и снова поднимаясь. — Помочь? — протянул руку парень, и Богмю забыл, как двигать конечностями. Тот засмеялся и поднял с земли рядом валяющийся скейт. — Я Тэхен, Кан Тэхен, — он улыбался так ярко, что Бомгю мог бы поспорить, кто именно освещал площадку: солнце или Кан Тэхен. — Чхве Бомгю, — на выдохе. Еще одна непринужденная улыбка, еще один прицел и попадание прямо в цель, прямо в сердце. — Можешь взять меня за руку? — вспыхнул румянец на щеках Бомгю. Он никогда не верил в любовь с первого взгляда, но отчего-то четко знал, что придет момент, когда он будет готов ради этого человека с ласковой улыбкой и самым нежным маем в карих глазах, сделать что угодно, любить его и любить себя с ним, любить его в себе и себя в нем, любить их. И мысль о том, что они обязательно должны быть, грела. — Ты забавный, — прошептал Тэхен, протягивая Бомгю скейт и позволяя прикоснуться в ни к чему не обязывающем жесте. И в момент, когда кончики их пальцев соединились, Бомгю уже чувствовал, как Тэхен опиумом растекается по его телу, заполняя собою клетки. Но утверждать пока было рано. Нужно взять его за руку, чтобы понять. Тэхен провел рукой по своей шее, поправляя цепочку. Или он убьет меня своей невзаимностью, или это сделает моя любовь к нему — одно из двух, подумал Бомгю, смаргивая электрический разряд, пронесшийся по телу от касания. — Тут вечером будет концерт местных музыкантов. Хочешь остаться? — в момент, когда Тэхен спросил его, хочет ли он остаться, у Бомгю впервые в жизни появилась цель. Скользя взглядом по тэхеновым плечам, спотыкаясь на каждой родинке на его открытой из-за расстегнутой на первые четыре пуговицы рубашки груди, Бомгю говорил себе, что даже если небо обрушится на его голову, он останется. И мысленно попросил Тэхена сделать для него тоже самое — остаться не смотря ни на что. Оставшееся время, растворяясь в патоке противоречивых мыслей и предвкушений, Бомгю, спрятавшись в парке неподалеку, бережно касался скейта там, где коснулась его рука. Ему хотелось сбежать, прямо сейчас, сорваться и бежать, коря себя за излишнюю странность и порывистость. Но Бомгю знал, что этого не сделает. Не сделает ни за что. Потому что, сидя на заботливо предложенном пледе в ближней парковой зоне пару часов спустя, слушая музыку гитары и скрипки, пропуская в себя опиум все глубже, бросая украдкой взгляды, Бомгю никогда не ощущал себя счастливее. Тэхен все время сидел к нему спиной, освящаемый слабым фонарным свечением. Он обернулся лишь раз. Чтобы спросить, как Бомгю музыка. Для этого ему понадобилось приблизиться, обжигая ухо Бомгю низким бархатным голосом. — Мне очень нравится, — улыбнулся Чхве и готов был поклясться, что почувствовал, как Тэхен коснулся носом края его уха. Возможно, он тоже пока не уверен, подумал Чхве. В этот миг не было ничего прекраснее и интимнее этого касания. Едва различимого, почти теплого, почти нежного, сокровенного. — Хочешь, я покажу тебе город? Ночью он еще красивей. Я хочу, чтобы ты показал мне мир. — Да, — тихое, сдавленное. Тэхен обрадовался, что Бомгю согласился. И в Бомгю откликнулось то, как искренне Тэхен радовался таким простым вещам, чьему-то положительному ответу на предложение прогуляться. Тэхен тут же вскочил на ноги, нетерзаемый правилами хорошего тона, и по середине песни сорвался к скейту. Бомгю последовал за ним почти бессознательно, давая себе отчет лишь в том, что что-то рвалось за этим безумцем, просило поторопиться, умоляло не упустить. — Это звезды, — простодушно заявил Тэхен, начав свою экскурсию на выходе с парка. Бомгю проследил за его пальцем, тычущим в небо, а потом врезался взглядом в его взгляд. Даже не смотря на окружающую темноту, Бомгю видел неприкрытое восхищение в майски-карих глазах и, сам того не заметив, улыбнулся, разглядывая то звезды, то самого Тэхена. Кан задержал свой взгляд на Бомгю лишь на пару секунд, фирменно улыбнулся и сорвался вдоль дороги. — Стой, — закричал Чхве, — здесь же проезжая часть, нельзя, — и рванул за ним. — Безумцам все можно, — отдающийся где-то в районе копчика смех звучал в ушах Бомгю оглушительно. Хотелось схватить Тэхена за руку, остановить и закрыть его рот своим и в то же время хотелось позволить ему мчаться по дороге, игнорируя звуки сигналящих машин, позволить ему вести себя так, как Бомгю позволить себе не мог, жить так, как Бомгю не мог, так, как нельзя, позволить смеяться во все горло и быть собой, быть безумцем. — А это фонарь, он освещает эту дорогу и не дает нам заблудиться, — остановился на миг Тэхен, и только Бомгю поднял взгляд, тут же рванул вперед. Они свернули с дороги в жилой квартал. Тэхен кружился, расправив руки, смеялся и был таким, каким Бомгю очень хотел, чтобы он был. Точно самая смелая мечта Бомгю, словно трепыхающаяся колибри в клетке из стали, отчаянно требующая свободы. Словно темная сторона самого Бомгю, так парадоксально пропитанная самым ярким светом и его излучающим. Бомгю остановился у ближайшего фонаря не в силах больше бежать. Оперся. Он смотрел, как кружится Тэхен, имитируя танец со скейтом, и ему самому хотелось броситься в этот сумасшедший танец. И хотя бы раз в жизни сумасшедшим быть. Позволить себе им быть. Тэхен, заметив внимательно разглядывающий его взгляд, в момент остановился и бросил борд на землю. Он приближался к Бомгю, точно ураган к самому уютному домику посреди поля; точно цунами к самому тихому берегу. Медленно, неизбежно. Бомгю не двигался. Он забыл, как двигаться, все в нем рвалось по Тэхену и к Тэхену. Все вопило и пульсировало, весь Бомгю вибрировал. И тем сильнее, чем меньше расстояния оставалось между ними. — Это твоя шея, — провел теплыми пальцами по коже Тэхен, едва касаясь — это серьги в твоих ушах, — он заставлял чувствовать. Чувствовать себя, его прикосновения, момент, всю ту неизбежность, которая скользила между ними незримой истиной, — это твои скулы, — он водил подушечками пальцев, запуская в Бомгю неотвратимые процессы, запуская ночь под его кожу, огонь в его жилы, май в его глаза, — это твои губы, — прошептал Тэхен. Он прочертил вертикальную линию от выемки над губами до подбородка, потом провел пальцем влево. Затем вправо. Бомгю было щекотно. Бомгю было электрически. Он чувствовал как горит кожа под тэхеновыми пальцами, как взрываются феерверки в глазах при одном взгляде на этого сумасшедшего, как все в нем молит не останавливаться. Я умру, если остановишься, пульсацией в мыслях. Убей, если остановлюсь, безмолвный ответ глаз напротив. — А это мои губы, — коснулся себя Тэхен. Он, не обрывая зрительного контакта, провел языком по своему большому пальцу, оставляя влажный след. — Хочешь быть как я? — спросил Тэхен без тени улыбки. Его лицо освещал тусклый фонарный свет. Бомгю казалось, что Тэхен и сам соткан из света. Он бросил скейт и, даже не обратив внимание на гулкий звук, опустил взгляд на тэхеновы губы, все еще поблескивающие от слюны. Он, не отрывая взгляда, следил за тем, как тяжело дышит Тэхен через рот. На секунду в теле поселился страх, вдруг Тэхен и правда сделает из него сумасшедшего? Кан все еще держал влажный палец у лица Бомгю. Какая нелепость, подумал Чхве. Будто безумие и правда передается через телесный контакт. Да. Оказалось, передается, ибо чем еще можно объяснить то, что Бомгю приблизился губами к чужому пальцу и высунул язык, позволяя Тэхену провести по нему пальцем и попробовать себя на вкус. Тэхен улыбнулся. — Можно я попробую твои губы? Тэхен уже чувствовал ту неотвратимость, которая наполняла собой воздух. Бомгю был его. Был для него. Был в нем всем скрытым сумасшествием худого тела. — Нельзя. — Хорошо, — выдохнул Тэхен в ночь и, коварно улыбнувшись, притянул к себе Бомгю за ворот футболки. ведь безумцам все можно.