Тихий

Когда дым наконец рассеивается, кажется, что никто не дышит. Должны быть медленные, осторожные движения, знакомый звонок и ответ, чтобы убедиться, что все в порядке. Вместо этого нет ничего. Никто не двигается. В конце концов, Ронон призрачно пробирается сквозь толпу, достаточно плавно, чтобы едва нарушать их неестественную тишину. Он наклоняется, прижимая крошечные останки к своей груди, и поворачивается к двери. По его следу голоса начинают выкрикивать вопросы, констатируя ущерб. Жизнь снова движется. Однако Ронон не слушает. Каждая часть его поглощена тем, что он несет, и безмолвной процессией, которую он ведет по залам. — О, — говорит Келлер, когда они приходят. — О, о нет. По крайней мере, она работает быстро. Она гораздо более уверена в себе, чем нервная, заикающаяся девушка, которая пряталась в тени Карсона, смутное воспоминание, которое половина базы не может точно определить. Теперь никто не называет ее просто «девушкой». Ронону даже не нужно ничего делать. Хотя он знает, что хотел бы. Когда она выходит из-за занавески, ее лунообразное круглое лицо полно печали. —Я не совсем уверена, с чего начать, — говорит она. —Насколько я могу судить, все в порядке. Он… он… — Она оглядывается назад, кусая нижнюю губу в знакомом нервном жесте. В лазарете тихо. Мертвая тишина, думает Ронон и не говорит. Это действительно необычно, и на секунду ему кажется, что весь город наблюдает, ждет, затаив дыхание, как и все здесь. —Привет? — говорит тонкий, дрожащий голосок. — М..Холодно. — Раздается удар, затем неловкое шаркание, напоминающее Ронону старые сказки, остатки тех, кто не был убит Рейфами, но уже не совсем живых, ползли по краям. Потом занавески распадаются, и перед крохотным вздернутым носиком и огромными голубыми глазами предстает буйство густых золотистых кудрей. —Гм. Время возвращается. * * * Оказывается, Родни в возрасте трех лет — по крайней мере, Келлер сомневается в этом — он не просто мал для своего возраста. Он крошечний. В шесть месяцев Торрен чуть больше половины роста и веса Родни. Тейла смотрит на него с хмурым взглядом, который появляется все чаще и чаще. — Родни, ты уверен, что тебе не нужна помощь? Родни издает звук, который во взрослой форме был бы фырканьем от недовольства, наполненным пренебрежением и другими «диз»-качествами, от которых люди закатывали бы глаза и торопились заняться более полезными делами. В детстве шум совершенно патетический. *—Я не могу этого понять, — говорит он. Шепелявит. Он шепелявит. Через комнату Ронон ловит быстрый взгляд Тейлы и затихает. Ему это не нравится. Родни не следует так сильно растягивать свои крошечные косточки, да и в любом случае он реально не может поднять то, что и пытается сделать. — Уфф, — вздрагивает Родни, когда его пальцы наконец соскальзывают и он тяжело приземляется на задницу. Ронон воспринимает это как сигнал и вскакивает со своего места, хватая планшет данных и кладя его на пол перед Родни. Он выбирает идеальное время: большие кристаллические слезы высыхают, а открытый рот превращается в счастливый смешок. — Это немного настораживает, — тихо говорит Джон. Он растянулся на кровати, мрачно наблюдая, как Родни начинает постукивать — скорее похлопывать по датпаду, пока не выдает программу, созданную Симпсоном, с ярко раскрашенными числами и уравнениями. Джон сузил глаза: на этот раз он начал исчисление. —Я имею в виду, что он все еще Родни. Верно? Тейла сажает Торрена, хотя ее внимание, кажется, приковано к Родни. — Он ребенок, Джон. Родни или нет, он ребенок. — Из всех, она кажется самой странной из-за этого. Конечно, для Тейлы «странный» означает, что она не поднимет его, не посмотрев на Торрена очень долго или не заложив его кому-то другому. С другой стороны, Джон предполагает, что это может быть просто физическое явление. Она все время берет Торрена на руки, зачем ей утруждать себя еще одним ребенком? Родни создан для поднятия. Он тает в объятиях того, кто его держит, удобный и теплый, как дышащая, нагретая подушка, идеально подходящая для объятий. Его белокурые кудри всегда мягкие, и ему всегда приходится просто опустить голову, опустив глаза, пока он сосет знакомый большой палец, настолько доверчиво, что это обычно заставляет всех на видном расстоянии таять. Каждый раз. Неважно, кто его несет. Хотя, Джон поправляется с некоторой долей самодовольства, к настоящему времени все знают, что несущие обязанности зарезервированы для команды. Может Зеленка, когда надо. Родни неожиданно смеется, радостно вскакивая на ноги, чтобы толкнуть — и пнуть — датпад ближе к Джону. .* —Законсено! — он говорит. Перевернувшись на живот, Джон видит довольно сложное уравнение, идеально представленное в числах, на которые Медвежонок Хагги посмотрел бы с одобрением. Это уравнение было недоступно для большинства студентов. — Эй, молодец, приятель! — воркует он. —Ты быстро вернешься в норму! Родни улыбается ему, вытягивая вверх пухлые ручки с легким намеком на надутые губки. То, как он может дуться и ярко улыбаться, Джон не слишком внимательно изучает. Ему это слишком нравится. Подняв Родни, он рычит и перекатывается, наполовину душив мальчика, пока они оба снова не освобождаются, и Джон не укладывает его на живот. К настоящему времени Родни дико смеется. Ронон ворчит. — Не стоит его так дразнить. — О, перестань, Ронон, ему это нравится. — Ты его сломаешь. —Да ладно, дети — душевные создания. Не так ли, приятель? — Он дергает Родни за руки, лишь слегка встревоженный тем, как слишком плавно двигается детская кожа вверх и вниз. —Э. Может быть, мне не стоит делать это снова. —Меня беспокоит то, что он мало говорит, — тихо говорит Тейла. Они обнаружили, что, как и в случае со щенком, если они сохраняют тон голоса легким и счастливым, тогда Родни упускает большую часть смысла и его словесное понимание. Он проявляет замечательные способности к числам, но Родни всегда был чем-то большим, чем просто ходячий калькулятор. —Келлер не беспокоится, — отмечает Джон. Немного тревожно слышать, как Тейла с такой легкостью использует термин «калькулятор». И если бы Родни был взрослым, прямо сейчас на Джона пристально смотрели бы, а не пускали слюни, пока Родни снова засыпает. Ронон издает звук, похожий на рычание. — Келлер это не мы. —Верно, но пока мы не получим известие от Джинни, это не имеет большого значения, не так ли? Этот маленький парень весь наш, и мы позаботимся о нем. — Джон кладет ладонь на затылок Родни, снова и снова отмечая, какая она большая. Родни кажется почти эльфом, настолько изящно собранным, что малейший толчок сотрясает его на куски. —Он счастлив. —Да, но счастье — не обязательно хороший показатель. — Тейла укладывает Торрена в его кроватку, а затем присоединяется к Джону на кровати, прикасаясь к крошечной рубашке, которую он носит, с таким знакомым хмурым взглядом. —Он уже должен был перерасти это. — Прошло всего две недели, Тейла. —О скольких маленьких детях вы заботились? — она стреляет в ответ. — Пара, — говорит Джон, а Ронон добавляет, — много. Это заставляет Джона моргнуть, осторожно поворачиваясь, чтобы посмотреть через комнату, где Ронон прячется, как несчастный паук. —Много? —Да, многие. Мне нравятся дети. Когда я не был на дежурстве, я всегда помогал школам. Это... имеет странный смысл, решает Джон. Ронон без ума от Родни, но Джон знает, что эта реплика чертовски длинная. И он борется с Рононом за первое место. Но Ронон тоже хорош с Родни, может быть, даже лучше, чем Джон или Тейла. Ронон угощает Родни едой, безропотно убирает беспорядок, который неизменно наводит. Ронон всегда первым появляется на месте происшествия, если Родни ранен, и обычно он тот, кто его лечит, быстро и эффективно, с тихой, глубокой связью, которая через мгновение заставляет Родни смеяться сквозь слезы. Родни почти беззвучно плачет. О, он вопит, открыв рот, чтобы показать, как красная внутренность его горла вибрирует от его недовольства, но на самом деле почти не выходит ни звука. Обычно он слишком занят тем, что икает, и сопит, и… будучи маленьким, ломким и таким чертовски хрупким. Джон осторожно потирает большим пальцем уголок глаза Родни, улыбаясь, и он сонно фыркает и дергается. Это хорошее отвлечение от воспоминаний. Безмолвные, ужасающие слезы Родни прямо там, когда он наблюдает, как молодые люди стареют и терпят секунды кричащей агонии, что касается и Джона. Может быть, хуже. Он может убитьРейфа. Он не всегда знает, как исправить Родни. Но Ронон знает. —Извини, приятель. Тебе действительно лучше с ним. Пока что единственные люди, которым плохо с застенчивым, тихим, миниатюрным Родни — такое противоречие в терминах вокруг — это несколько солдат, которые знают что лучше не приближаться к любимой новой игрушке своего полковника и Вулси. Честно говоря, Вулси знает, насколько он плох, и старается не слишком много общаться с Родни. Но Вулси должен взаимодействовать с Джоном, и Родни почти всегда с ним — спит у него на плече или коленях, свернувшись калачиком у его ног, пока он играет в какую-нибудь новую игру, которую придумала лаборатория, бормоча полу-голосом детский лепет, к которым все научились прислушиваться, когда он работает над тем, над чем он хочет работать. Что бы это ни было, Родни хочет, чтобы оно было рядом с Джоном, а если не с Джоном, то с Рононом. А это значит, что Вусли должен его увидеть. К счастью, с точки зрения Джона, все это истерика. —Джон. Мягкое прикосновение к его плечу заставляет его вздрогнуть, а затем скривиться. —Извиняюсь. Опять задремал? Улыбка Тейлы снисходительна. —Как и Родни. Когда следующая связь с Землей? —Завтра. Картер пообещала, что к тому времени она получит информацию от Джинни. Ронон старается, чтобы кровать не тряслась, но Джона все равно немного укачивает, когда он растягивается на подветренной стороне. —Он в порядке. Не знаю, почему ты так волнуешься. —Родни почти не говорит, разве это не повод для беспокойства? Кряхтя, Ронон бормочет: —Большинство людей этому рады, — и усмехается, когда Джон бьет его кулаком, опасаясь спящего груза на его груди. — Придурок, — бормочет он. Ронон пожимает плечами, соглашаясь. —Он понимает все, что мы говорим. Ты же знаешь, Тейла. — Но он так редко нас слышит. В голосе Тейлы есть что-то странное, дрожащее, что-то вроде беспокойства или страха, который больше, чем просто кто-то, заботящийся о друге, который становится ужасно доверчивым ребенком. Джон говорит: —Ей. Это действительно беспокоит тебя, Тейла, ты же знаешь, что с ним все в порядке — Келлер просканировала его шесть раз из Неоткуда, и с ним все в порядке. Он здоров, его развитие на том уровне, где должно быть у гения… — И все же единственное имя, которое он когда-либо произносил – твое, Джон. У нас даже нет прозвищ. Официально Джон знает, что он не в себе. Тейла действительно чем-то расстроена, но не может понять, чем именно. Только то, что ее нижняя губа внезапно кажется более полной, как будто она пытается не дрожать в движении, которое должно быть украдено у ребенка на его груди, потому что Джон ни разу ее не видел… — Эй! — Заткнись, — приказывает Ронон и кладет Родни на плечо Тейле. — Не буди его. Кивнув, Тейла кладет свою руку, маленькую, темную и достаточно сильную, чтобы разорвать такого маленького ребенка, как Родни, пополам, вокруг спины Родни и прижимает его ближе к себе. Она все еще выглядит — не в порядке. Даже не немного. Но она вздыхает и упирается головой в такие упругие локоны, что, вероятно, даже не касается черепа Родни, и глубоко вдыхает. —Мы получили его, — говорит Джон. — Он в порядке, — добавляет Ронон, и вскоре все четверо прижимаются друг к другу, убаюканные тихим, ритмичным дыханием ребенка.