Ветвь оливы

В жизни Паули было много женщин, но мало кто из них добирался до постели. Дело не в стеснительности и скромности, которые не позволяли порочить девичью честь до свадьбы. О таких глупостях Паули думал редко. Всему виной обидно простая причина. Ни одна женщина не была для Паули важнее, чем корабли. Некоторые пытались тягаться за ним на верфь, мешали работать и вообще отвлекали слишком короткими юбками и открытыми животами. Из-за этого починка вставала в буквальном смысле. Паули краснел, ругался, объяснял практически на пальцах — ну нечего бабам делать там, где мужики работают, нет тут ничего интересного и весёлого! А глупые бабы почему-то обижались и бросали Паули, словно он сделал что-то плохое. Личная жизнь так часто делала Паули ручкой «прощай», что он почти смирился с её отсутствием. Нет и нет, чай не подросток с бушующими гормонами, дел вон полно, надо со сметами за прошлую неделю разобраться, такелаж на фрегате поправить, палубу проверить… Работа спасала до определённого момента, и это были, безусловно, самые мирные и счастливые дни в жизни Паули. А потом появилась она. Куда смотрел Айсберг-сан, когда принимал на работу эту троицу, Паули примерно догадывался, ведь сам неприлично долго пялился в вырез на блузке Калифы. Такие женщины к верфи не приближаются на пушечный выстрел, их место среди роскошных дворцов, красивых мужчин и элегантных платьев, которые наверняка облегали бы точёную фигуру во всех местах. Нет, Паули как мужчина мог понять Айсберга-сана. Но профессионал в нём выл раненым зверем, стоило увидеть, какие монстры выходили первое время из-под рубанка Луччи. Калифа была красива той роковой красотой, которая быстро пленяет мужчин и бросает их к стройным ногам. А Луччи с почему-то грубым мужским именем не тянуло назвать красавицей. Вообще к ней ни капли не тянуло. Но каким-то непостижимым образом Паули умудрялся выкраивать минутку, чтобы проследить за её работой. Покрутить в руках вырезанную деталь. Осмотреть крепления, покружить вокруг крепко завязанных узлов хищной рыбой и уплыть, чувствуя себя незаслуженно обманутым. Луччи не выставляла напоказ свою женственность, наоборот, всячески избегала её. Она носила закрытые рубашки и плотные мужские брюки с подтяжками. Она прятала густые волосы под высоким цилиндром, хмурила тонкие брови и небрежно поводила плечом, стоило ей услышать замечание по поводу внешнего вида. К ней, конечно, цеплялись. Женщина на верфи — совсем не то же самое, что личная секретарша Айсберга-сана. Калифа появлялась хорошо если раз в неделю, искушала очередным развратным нарядом и убегала выполнять поручения шефа. Луччи приходила на площадку каждый день, не опаздывая ни на секунду, и уходила последней, только закончив всё, что требовалось. Сперва её сторонились, избегали встречаться взглядом. Мужской интерес был слишком очевиден, чтобы прямые и честные плотники не стыдились его. Всё-таки женщина. Потом уже начались вопросы, подколки, насмешки: «Не тяжело, красавица?», «Смотри, маникюр не испорти», «Может, прогуляешься с нами после смены?» и даже откровенные предложения. Паули одёргивал тех, кто выходил за рамки, но засматривался сам. Ну правда, что забыла женщина здесь? Почему она не огрызается, не плачет, не жалуется, только коротко посылает всех на хрен через своего дурацкого голубя? Момент, когда один из парней всё-таки распустил руки, Паули пропустил. Он услышал только истошный вопль боли и отчётливый хруст. Вокруг Луччи собралась толпа, но все старались держаться на почтительном расстоянии. Паули продрался в первые ряды и увидел парня, который катался по земле, тихо скулил и закрывал руками пах. Луччи пожала плечами так, что подтяжки вдавились в небольшую грудь, образуя две широких полосы. Она тряхнула головой, и волосы рассыпались по плечам, а потом снова нацепила цилиндр и ехидную улыбочку. Она сказала писклявым нелепым голосом: — Кто-то ещё хочет проверить, есть ли у меня яйца? — и любопытные глухо заворчали, не сомневаясь в способности Луччи лишить мужской гордости каждого, кто не понимает с первого раза. Паули стоял красный как рак, и думал, что даже надень Калифа очень короткую юбку и неприлично прозрачную кофточку, она не выглядела бы так, как Луччи сейчас. Воплощением порока и разврата, хотя она просто рассматривала собственные ногти и дышала, не обращая внимания на подтяжки. — Чего встали, а ну возвращайтесь к работе! — буркнул Паули и попросил двух парней отвести пострадавшего к медику. — Ага, давайте. Да, скажу Айсбергу-сану. Не парьтесь. Язык казался тяжёлым, как пудовая гиря. На майке Луччи проступили пятна пота — на спине между лопаток, под мышками и грудью. А ещё Паули поймал себя на мысли, что ему нравится вот такая небольшая грудь с острыми сосками, которые хорошо видны через одежду. — Не калечь парней больше, — хрипло прокашлялся Паули, заставляя себя не пялиться. — Они не виноваты, что ты… ну, красивая. — Они виноваты в том, что не могут сдерживать свои инстинкты, — отрезала Луччи и ушла, оставив Паули в разболтанных чувствах. Он не мог поклясться, что сам прекрасно контролирует своё тело — оно, кажется, начало против своего хозяина затяжную войну. — Почему ты захотела стать плотником? Вопрос словно вылетел изо рта сам, без участия разума. Хорошо хоть вторая часть его потонула в слюне, что не сумела смочить пересохшее в раз горло: «если ты женщина и могла заняться чем-нибудь более подходящим». Луччи смерила Паули выразительным взглядом, сложила инструменты в ящик и небрежно задвинула его ногой под кровать. Сегодня был во всех смыслах знаменательный день: Паули впервые пустили в квартиру Луччи, где он ни разу не был за три месяца её работы в первом доке. Он ожидал всего: раскиданного везде нижнего белья, расчёсок с длинными чёрными волосами, запутавшимися в зубьях, грязных чашек с зернистыми ободками от дешёвого кофе… А наткнулся на идеальный порядок. Ну конечно, вспомнил он, Луччи ведь женщина, не мужик. Она не может жить в свинарнике. — Нужна причина? — словно бы удивлённо отозвалась Луччи, кроша прямо на стол печенье для Хаттори. Он любил имбирное. — Мне нравится чинить корабли. Они похожи на людей: так же часто ломаются. Что ответить на такое, Паули придумал не сразу. Он почему-то залип на новую рубашку Луччи: приталенную, с волнистым узором. Сглотнул и, осознав, что нужна какая-то реплика, невпопад брякнул: — Ты хорошо выглядишь. — Если это был комплимент, то возвращаю его обратно, — саркастично сказал голубь. — Я всегда хорошо выгляжу. А вот тебе не помешало бы принять душ, воняешь. — Много работы было, я домой еле доползаю, о чём ты!.. — Жалкие оправдания. Паули вдруг подумал, как часто, наверное, Луччи делают комплименты. — Надеюсь, ты не влюбился, — с ноткой озабоченности протянула Луччи и коснулась узкой ладонью лба Паули. — Если так, то мне придётся тебя убить и спрятать труп под кроватью. Паули не понял, шутит она или нет, ничерта по лицу понять нельзя, но запомнил, что рука у Луччи холодная и твёрдая, как камень. Он покраснел и нервно рассмеялся. — Ещё сильнее вонять же буду. — Ничего, — успокоила его Луччи и подтолкнула к выходу. — Я почти привыкла. Как так получилось, что ближе всех с Луччи общался именно он, Паули сам не до конца понимал. Он постоянно вёлся на язвительные комментарии, вспыхивал, точно фитиль промасленной свечи, кидался в драку и проигрывал, чтобы на следующий день снова затеять спор на пустом месте. Луччи была с ним серьёзна, когда сражалась. Не кокетничала и не использовала грязный приём «я же слабая женщина!». Всегда, стоило им сцепиться по пустяковому поводу, Паули чувствовал кожей, каждым волоском, что Луччи не собиралась ему поддаваться. Сперва он не обращал внимания на то, с какой силой она швыряла его на землю. Думал, случайно вышло, да только глупо сваливать всё на случайность, когда тебя буквально вколачивают в песок. Хорошо, что не в строившиеся корабли, Луччи была не настолько безрассудной, чтобы портить собственную работу. Потом Паули начал вздрагивать, когда ледяные пальцы ложились ему на шею, а состриженные под корень ногти впивались в плечи. Кажется, Луччи тоже не обращала внимания на эти перемены, но Паули-то знал, что уже не может просто драться с ней! Невозможно, господи, просто нереально врезать противнику, которого на самом деле хочешь зажать в укромном углу и… Тут фантазия пасовала, включались внутренние ограничители, а в голове поднимался панический ор про разврат. Пока ничего развратнее ёрзанья на его бёдрах Луччи в фантазиях не сделала, но это не мешало Паули страдать и ретироваться с поля боя быстрее обычного. Иногда за рассудительной колкостью и спокойствием проглядывало нечто такое, чему Паули никак не мог придумать названия. В мыслях он сравнивал непонятную эмоцию с ленивым неудовольствием дикого зверя. Возможно, это была какая-то загадочная женская игра или способ заставить его проявить инициативу, но Паули никогда не славился умением понимать, о чём думают женщины. Потому он изо всех сил цеплялся за их «дружбу» и наблюдал, полагая, что чем больше он знает, тем спокойнее жить. Она сердилась, если ей мешали работать; досадливо цыкала во время форс-мажоров, когда очередные богатые клиенты пытались заказать невозможное: какой-нибудь чудо-корабль, при первом же спуске отправящийся ко дну. Она во всём любила порядок и не терпела опозданий. С ней мало кто хотел дружить, а общаться, как с равной, не могли. Паули старался разрушить эту глупую стену отчуждения и втягивал Луччи в беспечную болтовню, наливал ей пива за свой счёт и почти благовейно наблюдал, как она побеждает третий вечер подряд Тайлстоуна в борьбе на руках. Честно говоря, он хотел с ней не просто дружить. Перекос случился незаметно, как случаются все неотвратимые вещи вроде землетрясения или цунами. С личной жизнью у Паули было всё так же печально и беспросветно, о чём он рассказывал Луччи, вися у неё на плече после душевной пьянки в баре «У Бруно». -… и потом меня… ик!.. бросили, плстлшь? — заплетающимся языком поведал Паули, чувствуя, как пиво настойчиво просится наружу. Его голову несколько раз окунули в канал, холодная вода потекла за шиворот и немного развеяла алкогольный туман. Но не до конца. — Представляю, — тон Луччи был не теплее воды. — Если ты приходил на свидания в таком виде, удивительно, что с тобой вообще согласились встречаться. Разум с трудом анализировал предложения длиннее трёх слов, но до Паули всё-таки дошло, что Луччи над ним смеётся. Как обычно, впрочем. Он качнулся от невидимого порыва ветра, вцепился в рубашку Луччи и потянул её за собой. К счастью, не в канал, а к стене, которая выдерживала и не такое. — Убери. Руки. Теперь голос голубя меньше всего напоминал писк кривляющегося клоуна. Что-то в интонации проскользнуло звериное, низкое и утробное, от этого вкрадчивого звучания у Паули волоски на шее встали дыбом. Пальцы сильнее сжали мягкие груди Луччи, которые так славно поместились в ладони, будто были отлиты именно под них. Рядом с лицом оказался свернувшийся от влаги пушистый локон. Он щекотал Паули нос, но угрожающее рычание в опасной близости от шеи не давало чихнуть. — Ты чего… Луччи… Руки не слушались совершенно. Паули честно пытался отодвинуться в сторону, перестать нюхать волосы Луччи и не смотреть ей в глаза, которые вдруг сверкнули жёлтым, хотя ближайший фонарь был в двух кварталах отсюда… Нет, думать о чём-то другом тоже не получалось. Голубь был возмущён развратом до глубины птичьей души, потому снялся с плеча и улетел на крышу соседнего дома, оставив Луччи без голоса, а Паули без надежды услышать прощение. Слов извинения он так и не придумал, только шумно сглотнул и с трудом опустил правую руку в попытке спрятать за спиной. Он не видел, но чувствовал, как вздрогнула Луччи и напряглось её тело. — Так мне убрать… или вернуть? Луччи ожидаемо промолчала, поджав губы. А затем вдруг резко подалась вперёд, схватив Паули за воротник рубашки и вдавив его в шею, так что стало трудно дышать. Её волосы заслонили Паули весь обзор, а когда он осознал, что на поцелуй надо отвечать, алкоголь окончательно исчез из головы, не оставив ни следа своего присутствия, ни смелости. Предатель! Протестующе замычав от столь вопиющего разврата, Паули попытался спасти хотя бы свою честь, но столкнулся со все той же проблемой. Ладонь нашарила грудь Луччи, чтобы упереться в неё и оттолкнуть, конечно же, а вместо этого прижалась к тёплому и упругому, забыв обо всём остальном. Обо всём неважном. Луччи не надела бюстгальтер и сегодня: только рубашка на голое тело. Потому и были видны её соски, тёмные ореолы, которые буквально примагничивали к себе взгляд. В мигающем свете фонаря молочное тело Луччи казалось призрачным и размытым, будто видение или мираж. На ощупь же оно было более чем материальным, даже слишком. Паули с досадой подумал, что мечтал обставить их первый раз как-нибудь романтично. Ну, вроде бы все женщины любят цветы, свечи и двуспальную кровать, а не шум воды, бледный свет луны и твёрдую стену, которая наверняка больно впивалась в спину. По правде, ничего хотя бы на вид романтичного в квартирке Паули тоже не было, разве что узкая кровать на одного, но там ведь удобнее и… Луччи застыла в неудобной позе: скрещенные за спиной ноги сдавили рёбра так сильно, что дыхание на секунду перехватило. Кофта собралась складками и перекрутилась на локтях Луччи, мешая ей двигаться, но тяжело дышать и пожирать его взглядом она могла бы, наверное, и полностью обездвиженная верёвками. Только подумав об этом, Паули вдруг осознал, что смущаться дальше уже некуда. — Ч-что? — язык заплетался, но Паули упрямо ворочал им, чтобы донести до Луччи очень важную прямо сейчас мысль. — Я подумал, что… Луччи закатила глаза и как-то хитро изогнулась, чтобы прижаться к Паули и грудью, и бёдрами. Паули испуганно икнул и зажмурился, а потом медленно, стараясь по возможности вообще ни о чём не думать, вытряхнул Луччи из штанов. Подтяжки всё равно болтались где-то на уровне колен, ничего не поддерживая, так что тут он точно одержал маленькую победу. Он не был уверен, но, кажется, глубокий влажный поцелуй нельзя понять как-то иначе, кроме: «открой глаза, наконец, и займись делом». Паули дрожащей рукой расстегнул свои штаны, путаясь в простой и понятной ширинке, а когда снова схватил Луччи обеими руками, то тихо-тихо спросил: — Можно в следующий раз я тебя свяжу? Он никогда не понимал, чего хотят женщины, но здесь и сейчас укус в шею стопроцентно означал «да». В окно постучали три раза. — Мне открыть? Пауза. Четвёртый стук потонул в грохоте раздвигаемых ставень и шорохе дождя. Мокрый до кончиков перьев Хаттори влетел в комнату, раздражённо сделал круг под потолком и приземлился точно на подушку возле головы Луччи. Она подтянула одеяло к груди и рефлекторно погладила Хаттори, который косил глазом в сторону Паули и недовольно курлыкал. Паули замер возле открытого окна — заспанный, нелепый, в одних штанах, торопливо натянутых прямо на голое тело. Он потёр глаз кулаком, широко зевнул и украдкой почесал глубокую царапину через всё плечо. У Луччи ногти были подстрижены под самый корень, чем она умудрилась-то? А впрочем, неважно. Паули совсем не хотел знать. Пока Хаттори чистил перья, Паули разглядывал Луччи. Полчаса назад он был занят немного другим, чёрт, даже вспоминать стыдно, зато теперь он жадно изучал чуть изогнутую спину, татуировки на предплечьях, не скрытую волосами шею. Взгляд споткнулся о неровные края жутких шрамов и поспешно ухнул куда-то вниз, решив, что пол намного интереснее. — Спрашивай уже. В постели она не проронила ни слова. Стонала и то тихо, так скупо и мало, что Паули решил, что ему пригрезилось. Голос вернулся вместе с голубем, и в знакомых интонациях Паули не услышал ни смущения, ни стыда, ни ярости. Холодное, кристально-честное равнодушие. — Откуда? — хрипло спросил Паули и закрыл, наконец, окно. Сразу стало тихо, шум дождя как отрезало. — Пираты, — спокойно ответила Луччи, и в её глазах мелькнуло что-то тёмное, пугающее. — Не смей жалеть. Не позволю. Паули и не собирался, правда. Он представил только, что могло оставить такие шрамы, и ему стало дурно. Угроза повисла тяжёлым облаком в воздухе, мешая дышать. Луччи тряхнула головой, словно отгоняя какое-то воспоминание, затем ссадила Хаттори с плеча на стол и повернулась к Паули спиной. Надеясь, что резкое «не позволю» не равнозначно «спи на полу», Паули забрался под одеяло и подумал, что теперь его жизнь никогда не будет прежней. Видеть в Луччи «друга» уже не получится, как бы он себя ни уговаривал, да и последствия… — Я готов взять на себя всю ответственность! — горячо пообещал он, а Луччи, догадавшись, о чём речь, метко пнула его ногой в колено. Наверное, не стоило говорить о таком в первую же ночь, но сумбур в голове мешал нормально соображать. Разврат, верёвки, податливая Луччи в его руках, а теперь ещё и шрамы эти… Не слишком ли много всего для обычного плотника? Нет, не слишком. Паули решительно обнял Луччи поверх одеяла и поцеловал в лопатку — туда, где розовел шрам с рваными краями. Спина Луччи окаменела, но отталкивать Паули она, к счастью, не стала. Может, побрезговала. Может, оценила храбрость и глупость поступка. Их «дружба» стала, наконец, чем-то большим. К изумлению Паули, никаких ожидаемых изменений не произошло. Небо не стало фиолетовым, вода в каналах не высохла, а Луччи ни единым намёком не давала понять, что их отношения перешли на новый уровень. Пришлось принять правила игры, давя в зародыше желание обнять или поцеловать свою женщину. Паули определённо сошёл с ума, когда ловил себя на подобных мыслях и не видел в них ничего плохого. Взгляд, которым он провожал Луччи, замечали все без исключения, и даже Айсберг-сан пару раз деликатно кашлянул, напоминая, что в рабочее время надо бы работать, а не любовью страдать. Лицо Калифы при этом было настолько красноречивым, что Паули моментально устыдился, покаялся во всех грехах и бросился перевыполнять план. Иного способа не думать о Луччи и не представлять при этом, что можно сделать с ней ночью, он не ещё не придумал. Спустя месяц в душу Паули закралось смутное подозрение. Он часто слышал от более удачливых в любовных похождениях коллег, что женщины капризны, непостоянны, требуют подарков и внимания, а ещё категорически против секса без защиты. Посоветоваться было не с кем, поэтому Паули честно спросил у Луччи: — Ты хочешь детей? Вопрос явно застал её врасплох. Паули мог гордиться собой — мало кто вообще замечал перемены в настроении Луччи и тем более видел другие выражения, кроме «вы ничтожества». — Нет, — помедлив, сказала она. — С чего ты взял? — Ну-у… — смутился Паули. — Мы ведь занимаемся… Луччи закатила глаза и подсказала: — …сексом, Паули. Ты покраснел. — Развратная женщина! Да-да, именно этим, а от секса бывают дети! В смысле, если не позаботиться заранее. К концу фразы Паули был пунцовым. Щёки и уши горели огнём. Непрошибаемая Луччи смотрела на него снисходительно, как на маленького ребёнка, спросившего, почему солнце светит, а русалки плавают. — Я и позаботилась. У нас не будет детей, можешь не переживать. Твоя нравственность не пострадает и платить алименты не придётся. Всё равно отец из тебя так себе, вечно на мели. Паули очень хотел обидеться. А ещё возмутиться и сказать, что отец он, может, и не особо богатый, зато руки из нужного места растут и любить будет вот та-а-ак, от всей души, короче. Если девочки родятся — особенно, хотя пацан или несколько тоже неплохо. Наверное, по его затуманенным глазам Луччи всё поняла. Хмыкнула, оскалилась как-то зло и криво, и опустила Паули с седьмого неба на землю. Грешную, ужасную, отвратительную землю. — У меня нет матки, — спокойно, будто о погоде на завтра. — Вырезали. Так что нет, я не хочу детей. Это всё? Паули не нашёлся что ответить и промолчал. Любая его фраза, особенно сочувственная, прозвучала бы по-идиотски. Вряд ли Луччи говорила бы так, если бы сожалела о чём-то. Калифа как-то обмолвилась, что не все женщины мечтают о семье и детях, так что Луччи тоже может быть из этих. По своей воле или так же, как со шрамами на спине?.. Паули малодушно побоялся спрашивать. Зато в редкий день, когда у них совпали выходные, он позвал Луччи на Сан Фалдо. Карнавалы не нравились обоим, но Паули наивно думал, что чистый морской берег с ракушками и бутылка дорогого вина (целый месяц не делал ставки, чтобы купить его!) должны были Луччи порадовать. Она не прыгала от восторга, но и не разбила эту грешную бутылку об его голову, что Паули посчитал за успех. Он совершенно забыл про бокалы и закуску, вот эти все обычные романтические штуки для парочек, так что они брели рядом вдоль берега босиком, пили из горла, передавая бутылку друг другу, и пинали ракушки. Луччи смотрела на воду со странным выражением лица, то ли раздражённым, то ли завистливым, будто море нанесло ей личное оскорбление, и Паули подумал вдруг, что Луччи ещё ни разу не видела Аква Лагуны. — Ты умеешь плавать? — спросил он неловко, понимая, что это самая отвратительная тема для разговора во время свидания из всех возможных. Луччи облизала губы и чуть прикусила острым клыком. Паули мысленно заскулил, пунцовея лицом, Луччи заметила это и ухмыльнулась. «Нет» — покачала головой, потому что чёртов голубь снова куда-то улетел. «Но умею кое-что другое» — перевёл Паули, когда оказался на песке и с нависающей сверху Луччи. Она совершенно не напоминала соблазнительную русалку, выбравшуюся из моря ради человеческого принца, да и на принца Паули, будем честны, тоже не тянул. Зато губы были на вкус, как вино, а кожа пахла морем, древесной стружкой и чем-то неуловимо приятным и тёплым, словно кошачья шерсть. Не то чтобы Паули перенюхал много кошек, но гибкость и хищный блеск глаз Луччи напомнил ему именно этих животных. Он не смог устоять и снова понюхал её за ухом, за что получил чувствительный укус в шею. Луччи не была бы собой, если бы от души не поваляла Паули в песке, а затем — вытащила из него душу, сердце и внутренности, кажется, тоже, потому что Паули долго не мог прийти в себя и лежал, раскинув руки в стороны, словно выброшенная на берег медуза. Такая же мягкая и бескостная, с желе вместо мозгов. Ноги лизала медленно подступающая солёная вода, и Паули видел, как Луччи прижала колени к груди, прочертив пятками на песке глубокие борозды. Она не любила воду, но меняло ли это хоть что-то?.. Нет, ничего. В этом году Аква Лагуна пришла раньше обычного, словно знала, что должна поторопиться. За две недели до неё Айсберг-сан приказал укреплять сваи, строить поддерживающие верёвочные «мосты», переносить вещи и уводить людей из прибрежных районов в центр. Время перед наводнением тянулось долго: оно напоминало знойное марево пустыни, хотя в пустыне Паули никогда не был. День начинался до рассвета и заканчивался после заката, и каждая минута была наполнена запахом соли, йода и то свежей, то тухлой рыбы. Солнце припекало, парило, как перед грозой, но ни дождинки не упало, чтобы облегчить страдания людей. Все нервничали. Все боялись. Айсберг-сан убеждал, что всё будет в порядке, он говорил так каждый год с тех пор, как стал мэром, и люди верили ему, но страх — это нечто дикое, неконтролируемое разумом. Вряд ли даже самый храбрый человек не испугается, оказавшись в открытом море наедине со стаей акул. А в случае с Аква Лагуной человек был не добычей, не тем, кто способен хотя бы отбиваться и кричать, а крошечной песчинкой, которую смоет бездушная волна в мгновение ока. Паули с детства знал, что нельзя шутить с морем, оно красиво и жестоко, и оно утягивало в свои бездны всех, невзирая на звания, силу и достаток. Луччи не боялась. У них совсем не оставалось времени, чтобы перекинуться хотя бы парой слов о личном, но отсутствие страха Паули ощутил на удивление чётко, словно направил на тёмное место яркий фонарь. В том же темпе, с той же отдачей Луччи строила, рубила и резала, однако её взгляд, направленный на море, был чудовищно спокойным. Почти вызывающим. Несмотря на рассказы очевидцев, она не дрожала и не уточняла, правда ли опоры выдержат, правда ли их небольшой город не затопит так, что никто уже больше не всплывёт. Это могла быть бравада, могла быть глупость, однако Паули знал Луччи уже больше полугода и мог с уверенностью сказать: она точно не дура. И вместе с осознанием очевидной опасности Аква Лагуны несла в себе странную жажду бороться до конца с противником, сила которого недоступна никому из смертных. Вряд ли даже Адмиралы Дозора способны справиться со стихией, а Луччи… по её взгляду Паули понимал, что она попробует. И не сдастся после первой же неудачи. Когда вода пришла, небо стало чёрным. Паули вместе с Луччи бежали по опустевшей улице — проверить всё в последний раз, убедиться, что дети не вышли из укрытий «посмотреть одним глазком», да мало ли что могло случиться?! Цилиндр с головы Луччи мгновенно сорвало. Сам Паули оставил сигару в доме, во время ливня от неё не было никакого толку, и лишь надеялся, что верёвок хватит, чтобы привязать то, что не должно уплыть или улететь дьявол знает куда. Они привязали друг друга за руки теми же верёвками, потому что быть смытым волной не хотелось ни ему, ни ей. Паули порадовался бы такой крепкой связи, но голова была забита совсем другими вещами. Настолько, что он по инерции пробежал вперёд и остановился, когда руку едва не вывернуло из сустава. — Луччи, чёрт, ты чего встала?!.. Если она не хотела, её невозможно было сдвинуть с места, Паули усвоил это чётко: и на работе, и наедине. Следы от пальцев регулярно появлялись после их стычек в бетонной кладке, а в постели можно было и не надеяться отвоевать себе лишний кусочек одеяла. Иногда же Луччи будто застревала, глядя на что-то, интересное только ей одной, и в такие моменты Паули мог хоть на голове ходить, хоть деньги в неё кидать — не услышит. Он почти сорвался на крик, как делал всегда, когда не мог ничего сделать с ситуацией и нервничал, но открыл рот и замолчал, смотря до рези в глазах, не моргая. Ветер набрасывался на неё с яростью, пытался столкнуть. Луччи же поставила одну ногу на парапет, словно эта поза казалась ей более устойчивой, и разглядывала стремительно уходившие под воду улицы. Гроза урчала, втягивая в себя свет, и только редкие молнии змеились отражениями и отблесками по воде. Молния ударила в выступавший из неё дымоход. Вспышка — и лицо Луччи тоже озарилось болезненным светом, открыв кривую хищную улыбку и дикий, шальной взгляд. Паули от него окатило жаром, несмотря на ледяной ветер и дождь. Луччи всегда была немного не от мира сего, но вот чтобы ей так нравилась катастрофа, уносящая каждый год в лучшем случае десятки жизней… Нет, этого Паули не понимал. Но она была чертовски хороша в этот момент, поэтому Паули не успел до конца понять, что же именно его напугало: Луччи тряхнула волосами, обернулась плавно и гибко, словно сама была волной, и дёрнула за верёвку, притягивая Паули к себе с уже привычной неженской силищей. А потом их накрыла волна. Как Луччи умудрилась удержать их обоих, Паули не знал. Он сам вцепился в ограждение, обмотал конец верёвки вокруг него и мысленно молился, чтобы пронесло. Морская соль разъедала глаза и рот, хватка на руке то усиливалась, то ли ослабевала. В момент затишья Паули сумел обнять Луччи за талию, чтобы не одна она боролась с волнами. Верёвки скрипели, но их в Галлей-Ла плели на совесть, так что вечность спустя Паули обнаружил себя на всё той же улице, мокрым, слабым, но определённо живым. Его вырвало водой и желудочным соком, он едва дышал и пытался понять, как долго они провели вот так и не отправили ли кого из парней их спасать. Луччи тоже была жива — но дышала еле-еле. Паули подполз к ней, перевернул на живот и от души врезал между лопаток, заставляя дышать. Про массаж сердца и дыхание рот в рот он подумал сильно позднее, потому что, к счастью, Луччи закашлялась и тоже выплюнула воду, которой наглоталась. Её скрюченные пальцы напоминали лапы хищной птицы с острыми когтями, а лицо было белее мела. — Идти можешь? Она кивнула. И они пошли, поддерживая друг друга и шатаясь, будто парочка пьяных друзей. Когда немного отпустило и ноги перестали дрожать, Паули заорал, что Луччи — дура и могла выбрать другое время, чтобы постоять вся такая красивая, смотря в лицо смерти, а Луччи выслушала его с каменным лицом и, Паули мог поклясться своим набором стамесок, ухмыльнулась. Она, чёрт побери, смеялась. У Паули не нашлось больше слов. Он махнул рукой и потащил её подальше от нижней части города. По пути они нашли парочку детей, которых приволокли в офис на закорках и молча радовались, что таких вот придурков оказалось немного. В прошлом году было больше. В этом — добавилась Луччи, но Паули не стал жаловаться на неё начальнику, не по-мужски это. К тому же наверняка Луччи и сама понимала, что поступила глупо, ну то есть… должна была понимать? Паули отдал ей свою запасную куртку и ничего не сказал, когда на следующее утро обнаружил на руке, в том месте, за которое его держала Луччи, пять глубоких длинных царапин. Пять царапин, пять лет, пять… нет, намного, намного больше ударов в грудь. Паули мог сколько угодно твердить, что всё это ужасная, нелепая ошибка, что Луччи, Каку, Калифа и Бруно — жертвы коварного плана Мугивар и вовсе не хотели убивать Айсберга-сана и красть чертежи. Но они хотели. Луччи не постеснялась рассказать им всё. Слушая её хриплый низкий голос, смотря на затянутую в костюм, как в гроб, фигуру, Паули думал, что за все эти проклятые пять лет даже не приблизился к настоящей Луччи. Она всегда была рядом, кружила вокруг да около, манила и отталкивала, но никогда не доверяла до конца, даже когда поворачивалась спиной. Паули наивно считал, что раз они встречаются и живут вместе, то это навсегда, что «только смерть разлучит их», и она, сука такая, разлучила. Паули был идиотом, а Луччи — смертью. В груди горело и болело. Паули рухнул на пол, схватился за сердце. Он не понимал, почему до сих пор жив. Удары Луччи оставили в нём совсем не метафорические дырки, а он мог ещё дышать, соображать и шевелиться. Мимо прошла Луччи в своей звериной форме и мазнула пушистым леопардовым хвостом по лицу Паули. Он хотел бы рассмеяться и крикнуть что-нибудь обидное вслед, но не стал: надо было беречь силы. Перед глазами и так всё плыло, казалось, будто он лежит на дне моря и сверху растекается огромное солнце, прогревая толщу воды слой за слоем. Когда оно доберётся до Паули, он умрёт. — Чёрта с два… Не дождёшься! Он не знал, откуда взял силы. У него не было ни фрукта, ни невероятной выносливости, ни скрытой способности. Паули просто встал, попросил кого-то перевязать себе раны и отправился вместе с парнями за Мугиварами. Не потому что хотел что-то сказать напоследок, не ради злорадного триумфа или мести за разрушенный офис, мечты и жизнь. Он… всего лишь хотел увидеть Луччи ещё раз. Надеялся на что-то? Возможно. В голове прозвучал знакомый ледяной голос: «Идиот», и Паули глухо рассмеялся. Они расчистили дорогу для Мугивар, и хотя сам Паули никогда бы не встал с ними рядом, он изо всех сил цеплялся за шпиль и вглядывался в тонкие, едва различимые фигурки. Чёрное на белом. Луччи никогда не была мягкой и нежной, и уж тем более не была доброй, но с ней рядом парил грёбаный символ мира, которому для завершения образа не хватало только оливковой ветви в клюве. Так… нелепо. Паули не видел её лица, но мог поклясться, что она зла сейчас, раздражена и возбуждена одновременно. Она почти такая же, как перед лицом Аква Лагуны, только теперь её хищное лицо подсвечивала не молния, а догорающий флаг. Каким бы ни был враг, она уничтожит его, но на этот раз — Паули не сомневался! — мальчишка в соломенной шляпе был ей не по зубам. — Эй, развратная женщина… Нами. Навигатор у Мугивар та ещё стерва, но она будто каким-то шестым чувством поняла, о чём хотел спросить Паули. Празднование спуска нового корабля на воду было в самом разгаре, вино и кола лились рекой, а Паули дымил уже четвёртую сигару и не мог перестать думать. — Что? — Как думаешь, они могли… ну, после того, что вы сделали с островом… выжить? Паули не рискнул бы спросить об этом у самого Луффи и уж тем более у Фрэнки или Робин. Для них всех тема агентов была запретной и неприятной по многим причинам, и Паули не мог их осуждать. Но у него-то были эти чёртовы пять лет! Он не мог смять и выбросить их в мусор, словно испорченный чертёж! Нами его, по крайней мере, выслушает. Дружить с женщинами у него получалось намного лучше, чем… чем вообще всё, что связано с ними. — Не знаю. Там всё случилось так быстро. Но тел не нашли. Нами с сомнением взглянула на Паули и медленно добавила: — Я слышала по закрытому каналу Дозора, что их объявили в розыск. Значит, вероятно, они живы. Резко выдохнув дым в сторону, Паули крепко обнял Нами, смутился и торопливо отошёл, чтобы его не обвинили в сексуальном домогательстве. Какая же прилипчивая фраза… С души упал огромный камень. Дышать стало легче. Паули единственный из первого дока знал, что случилось на самом деле, потому не мог поделиться радостью с коллегами. Оставалось уйти к берегу моря, сесть на песок и опустить босые ноги в воду. На другом конце пути морепоезда догорал Эниес Лобби. Это было по-своему красиво, чёрт. И очень хотелось верить, что ещё дальше по рельсам уходили те, кого Паули успел полюбить. Как идиот, он даже не спорил. В его жизни была только одна женщина. И звали её Луччи.