Тринадцатая

Беллатриса никогда не остывает. Её кожа смугла и обжигающе горяча. Беллатриса снимает перчатки, наглухо закрывая дверь, захлопывая с такой силой, что дрожат стены, и гул больно расходится эхом в висках. — Ты жива? — перчатки в правой руке, левой — резко касается лица пленницы. — Жива. Минерва молчит и брезгливо отводит взгляд в сторону. Непокорная, несломленная. Но бессильная. Абсолютно бессильная. Тонкие ключицы беззащитно обнажены, порванное платье почти сползло с раненого плеча. — Не отворачивайся от меня, Минерва. Беллатриса отбрасывает перчатки в угол, сдувает с лица непослушные волосы и смотрит — внимательно, долго. — Ну-ка... — пальцы длинными змеями медленно оплетают чужое горло. — Скажешь ли ты что-нибудь? Минерва сжимает челюсти сильнее. Беллатриса склоняется ниже. Ведёт указательным пальцем по исцарапанным скулам. — Яксли жаловался, что ты неразговорчива. И Кэрроу, и Долохов, и Роули. И ещё, кажется, Макнейр. — ноготь Беллатрисы сползает ниже, к самым губам. И вдруг замирает. — Какая я по счёту у тебя, Минерва? — Тринадцатая. — выдыхает сухо и глядит в пустые зрачки напротив. — Говорят, счастливое число. Минерва смотрит с вызовом, пристально, немигающе. Плечо сводит судорогой. Цепи омерзительно скрипят. Рывок. Запястья зверски вывернуты. Минерва всё так же безмолвна. Рывок. И Минерва бьётся затылком о каменные плиты. Дыхание выбито из лёгких. Рывок. Минерву тащат вперёд, и она падает Беллатрисе прямо на грудь, оказывается в кольце крепко сцепленных рук. — Ты очень слаба. И сказано это с обыкновенным равнодушием. Беллатриса ни смеётся, ни улыбается. Она хмурится в совершенно непривычной задумчивости. А затем уходит. *** Минерва никогда не отвечает на вопросы. Ссадины, раны, вывихи и переломы — ни слова, ни звука. Минерву оставляют одну лишь на исходе третьей недели, распоров на прощание вены на правом запястье. — А ты упёртая. Минерва открывает глаза и сейчас, лёжа на холодном полу в океане собственной крови, ясно чувствует, что умирает — мучительно и неотвратимо. Ещё, быть может, час. С появлением Беллатрисы час превращается в каких-то пару натужных вздохов длиной в четыре секунды. Промокший подол чёрного платья весь в еловых иглах. Беллатриса подходит, ступая бесшумно и быстро. — Дай руку. Минерва неподвижна. И тогда её грубо хватают за предплечья. — Выполняй, что велено. Минерва безразлично смотрит на неё. Беллатриса запускает пальцы в глубокий карман платья, потом дёргает скрежещущие цепи. Минерва не поддаётся, не подчиняется. Но её лишь заставляют поднять изрезанные руки. Волшебная палочка выужена из кармана. Взмах ею, — и раны затягиваются, вывихнутое плечо вправляется, сломанные кости срастаются. — Сядь. Минерву впечатывают в стену, с силой давят на здоровое плечо, заставляя опуститься на жёсткий матрас, и снимают с лодыжек тяжёлые кандалы. Беллатриса изучающе смотрит. Отступает на пару шагов и смотрит, смотрит. Смотрит словно на занятную игрушку, прикидывая про себя, в какую цену обойдётся. Снова взмах палочкой, — вероятно, последний, завершающий штрих обезумевшего творца, — исчезают синяки и царапины. — Такой ты мне нравишься больше. — склизкая пауза. — Я хочу забрать тебя отсюда. *** Мрачный дом на отшибе Британии, в котором неуютно и жутко, пахнет пронизывающим холодом и терпким вином. Минерва заперта в библиотеке. Старенький патефон, пыльные кассеты и много книг — исследования физиков, химиков и историков, огромный том о Тёмных искусствах и различные сборники прочей литературы. Ключ в замке проворачивается с громким щелчком. — Следуй за мной. И без глупостей. Минерва лишена волшебной палочки. Она безоружна. Бессильна. Всё ещё бессильна. Минерве крепко вцепляются в запястье и ведут, точно ребёнка, по длинному коридору. И Минерва вынуждена слушаться — чужие острые ногти больно царапают руку, оставляя на коже пять красных следов. — Заходи. Беллатриса подталкивает несильно, отрешенно скользя взглядом по пленнице — по лицу, по плечам, по неестественно прямой спине… Комната погружена в полумрак. Широкая кровать с бордовым балдахином, платяной шкаф и зеркало во всю стену. Минерва касается прикроватного столика — пыль вытерта, древесина холодит ладони. — Открой шкаф. И Минерва распахивает створки — сперва одну, затем вторую. Внутри — длинные вешалки с платьями цветов вишнёвого, малахитового и приятного василькового. — Тебе нравится? Минерва игнорирует вопрос. Дорогие ткани её не впечатляют. Стоящие на подоконнике гибискусы полыхают переливчатым алым. Минерва смотрит на них. — Не молчи. Беллатриса вновь склоняет голову вбок, но в ответ так ничего и не получает, а посему, резко развернувшись, исчезает. Минерва с равнодушным ожиданием отсчитывает секунды до звука скрипящего в замке ключа, однако вместо этого царит тишина. *** Волосы у Минервы густые и длинные. Чёрные, как и пряди Беллатрисы, только не вьются совершенно, а волнами бегут вдоль позвоночника. Погода теперь никогда не ладится. Промозгло до дрожи, серо и тускло. Минерва чувствует, как сильно колотится сердце, как больно рвётся на части. — Держи меня здесь сколько хочешь, ты ничего не добьёшься. Беллатриса всё, конечно же, слышит. Слышит и слушает. Пленница на беседы скупа, лишь взглядом вспарывает нутро, глазами сверкает — не по-кошачьи даже, а истинным львом. Упрямая, гордая… В Беллатрисе беснуется мрак, желчным туманом окутана её ржавая душа, и нечто азартно-прожорливое мечется на поверхности зрачков. Минерва слаба. Слаба настолько, что даже кошкой обернуться не может, — внутри поместья наведены чары, а отнятую палочку Беллатриса носит с собой, дразнит. Минерва поджимает губы и в очередной раз отказывается от принесенного ужина. Её травит всё в этом доме. Беллатриса вновь почти зубами скрипит, глядя на нетронутую тарелку. — Давай так. Если ты не соизволишь есть, то страдать будет он. Минерва всматривается в измученное, ставшее невыносимо дряблым лицо Олливандера. Его ослепили, но язык так и не вырвали, а поэтому надрывные болезненные стоны до сих пор вылетают у него из груди. — Ему очень больно, — Беллатриса стоит близко-близко, в двух шагах, её дыхание обдаёт жаром правый висок. — И станет ещё больнее. Тебе решать. Минерва всё-таки уступает. На мгновение бурлящая внутри боль подкатывает к горлу, душит с безбожным отчаянием, капает с опущенных ресниц. Всего на мгновение. Минерва берёт себя в руки. Она должна это сделать. *** Чашка с горячим чаем согревает руки. Особенно по утрам. Зябко поводя плечами, Минерва безучастно глядит в предрассветную синеву, медленно расплетает косу, открывает окна, впуская в комнату сладко-стылый воздух. Она перечитывает несколько книг подряд за одни сутки, принимается за новые и кусает в кровь губы, до дрожи сжимает руки, увидев свою тюремщицу, перед которой она обязана виться вьюном. Но Минерва продолжает гордо молчать на любые вопросы, высоко поднимать голову и непокорно ходить в своём изумрудном платье, а от вида этого платья Беллатриса бесится даже сильнее, чем от бойкота Минервы в целом. — Неужели ты провоцируешь меня? — тянет Лестрейндж, медленно кружа около неё и в конечном счёте останавливаясь за спиной. — Ни к чему это, знаешь... — а потом Беллатриса внезапно хватает её за талию, прижимая к себе; хватка у неё волчья; ногти, кажущиеся настоящими когтями, впиваются, царапают кожу через ткань; Беллатриса снова шепчет ей на ухо. — Иначе я сама сниму с тебя эту тряпку. И отпускает быстро, но не отталкивает, а стоит рядом и дышит в самый затылок. И Минерва, наверное, сейчас зла больше Беллатрисы. А между тем наблюдения за пленницей не прекращаются. Не то чтобы это удручает, думает Минерва, но определённо портит планы. Она уже успела изучить дом. Это главное. Стоит только дождаться ночи. *** Полы в особняке, благо, не скрипят, не визжат и не воют сиреной. Минерве удаётся вскрыть замок, ведь в кромешной мгле она видит всё изумительно ясно. Если её поймают, — Минерва, не колеблясь, открывает дверь, — если её поймают, Олливандер всё равно не жилец, а она… она, впрочем, тоже. Кончиками пальцев скользнуть по гладким перилам, миновать пару комнат и прямо по коридору. Раз — Минерва принимает облик животного; два — она не может двинуться, она слышит, как почти крошатся рёбра, она чувствует, как лопается сеть капилляров; три — обратно в человека, раздражённо стиснув зубы; четыре — кровь капает на манжету платья; пять — она видит своё отражение в висящем на стене зеркале, видит узкие кошачьи зрачки и светящуюся зелёным радужку. Недурно. На мгновение она замирает, прислушиваясь. На мгновение ей кажется, что слышит своё имя из чьих-то уст, произносимое с незнакомой интонацией, надтреснутым голосом, но достаточно звучным, несмотря на глубину и хриплость. Минерва хмурится и шагает дальше. С войной будет покончено. Она знает это, выстраивая витиеватые мысли по порядку. Гарри жив. Он должен жить. Волан-де-Морту осталось немного… здесь Минерва невесело улыбается — а ей самой, быть может, осталось и того меньше. И если до часа, когда справедливость восторжествует, она не доживёт, на самом-то деле ничего страшного. Дверь в спальню Беллатрисы приоткрыта, и оказаться подле спящей не представляет особой сложности. В комнате приятно пахнет цветами — второй этаж, окна открыты, а под ними круглодично благоухают шипастые розы. Минерва смотрит на Беллатрису сверху вниз, глаза её по-прежнему горят малахитовым пламенем, пальцы выуживают палочку, которая приятно греет ладонь. Сил становится больше, вскипевшая кровь разгоняется по венам. А Беллатриса внезапно кривит губы в ухмылке, и в её взгляде нет ни йоты сна. Они мрачно, тяжело смотрят друг на друга, одновременно поднимая волшебные палочки, но произнесенные почти в унисон проклятия в цель не попадают, а сталкиваются на полпути и выбивают оружие из рук обеих. Палочка Минервы откатывается в противоположный угол комнаты — не дотянуться; палочка Беллатрисы вылетает в распахнутое окно. Минерва ощущает некоторое своё преимущество, хотя Беллатриса действует так же скоро и непредсказуемо — ловит за запястье и валит на кровать, больно, безжалостно скручивая Минерве руки. — Вот твоя благодарность, киса? — шипит Лестрейндж. — Где бы ты сейчас была без меня? Чем бы ты сейчас была? Кормом для хозяйской гадины? Минерва молчит, стараясь сбросить с себя Пожирательницу, попытки тщетны, а Беллатриса только смеётся, обнажая заостренные клыки. Точь-в-точь волчица. А потом всё вокруг застывает. Минерва вновь кусает губы, задыхаясь под тяжестью Беллатрисы и ощущая, как немеют крепко удерживаемые кисти. А потом всё вокруг снова приходит в движение. — Не думай, что сбежишь отсюда. Ты моя, — Лестрейндж с нескрываемой злостью глядит Минерве прямо в глаза. — Ты прикончить меня не можешь, — с вызовом бьёт Минерва в ответ, и если была возможность, Лестрейндж бы, вероятно, давно валялась с размозженной головой или перерезанным горлом. Или со всем вместе. — Не хочешь расстаться со своей игрушкой. Но это так по-детски, верно? Беллатриса сразу звереет. Глаза её наливаются кровью, а кожа приобретает сероватый оттенок, словно в момент покрылась вековой пылью. — Надо было тебя тогда оставить гнить? — выплевывает она, но вдруг её ярость притупляется, превращаясь в выражение какой-то непонятной отстранённости. Раз — Минерва ощущает чужую слабость, почти невозможную, почти удивительную; два — кислород окончательно перекрыт, дышать нечем; три — руки становятся лапами; четыре — на частичное превращение Минерва тратит львиную долю оставшихся сил, но острые изогнутые когти выпускает; пять — глубокие кровавые борозды остаются на лице Пожирательницы, едва ли не задевая правое веко, появляются на подбородке, на шее. Беллатриса хватается за раны, и Минерва, подняв палочку, бросает в Лестрейндж первым пришедшим на ум заклятием, оглушая, и всё-таки оборачивается кошкой, выскакивая из окна второго этажа, в заросли вечно красных роз. Шипы, длинные и крупные, колют нещадно, оставляя болезненные царапины на спине. Пробежав по мощеной дороге, миновав ворота, внимательно оглядевшись, она трансгрессирует. *** В четыре часа утра первого майского дня Минерва аппарирует в Хогвартс. С трансгрессией никак не ладится, поскольку замок окружён мощной сигнализационной системой, обойти которую представляется ужасной задачей. Хотя Минерва с этой задачей и справляется, аппарация выносит её в просторный коридор на четвёртом этаже, где она лицом к лицу сталкивается с Гарри Поттером. Какой-то несчастный миг они просто стоят друг перед другом, а затем Гарри обращает внимание на её пальцы, до сих пронизанные розовыми шипами, а потом смотрит на вывихнутое запястье — эта трансгрессия не прошла для Минервы даром, и эту трансгрессию она, пожалуй, запомнит очень хорошо. — Я убью их, — цедит сквозь зубы Гарри и без предупреждения поднимает Минерву на руки, отчего боль в рёбрах становится ещё сильнее, отдаваясь в позвоночнике, многочисленных ссадинах и ушибах. — Некоторые крестражи уничтожены, — Гарри улыбается пусто и рассеянно. — Думаю, шансы какие-никакие есть. Мускулистый и рослый, Гарри всё равно сейчас кажется совершенно потерянным, в глазах его Минерва не находит привычной живости, привычного пламени. Эта война прошлась по всем без исключения, кому-то переломав кости, кому-то — душу, кому-то — и то, и другое. Минерва ободряюще кладёт ладонь ему на плечо, но взор Гарри занимают лишь воспалившиеся царапины, и она сразу же убирает руки, чувствуя, как что-то саднит и неприятно вертится в груди. Занозы он вынимает самостоятельно, попросив у Помфри все необходимые средства и вежливо указав ей на выход. Больничное крыло пустовало уже пару дней, как сказала лекарь, и это, к слову, радовало. — Осталось немного, — Гарри вытягивает шипы один за другим, складывая их прямо на пол, на котором засохли несколько кровавых капель — их оттерли, но характерный запах всё равно лезет в нос, поистине жутко смердит. Минерва чует это, кошка же. Пусть сейчас и ощущает себя почти трупом. Повсюду воняет кровью. Минерва кривится. Руки у Поттера трясутся, и он это пытается скрыть. — Я хочу обнять Вас, Гарри. Он поднимает голову, отвлекаясь, и смотрит куда-то сквозь неё. Долго и мёртво. Через какое-то время его взгляд проясняется, хотя по-прежнему кажется стеклянным. Она видит, как что-то меркнет и заново загорается в зрачках, а затем снова гаснет. Гарри позволяет обнять себя: поднимается и садится рядом, кладя подбородок ей на макушку. Он так вырос, чёрт возьми. Они больше не говорят. А потом Гарри в момент подрывается и уходит, не оглядываясь, оставив на прощание лишь тепло своего дыхания в её волосах. *** В самом разгаре боя, в самых его потрохах, Минерва на какое-то мгновение отвлекается. Беллатриса стоит в трёх метрах от неё, и между ними никого нет. Только лучи проклятий. В глаза бросаются глубокие, почти затянувшиеся рубцы на породистом лице. До недавнего времени оно было безупречно, однако сейчас борозды, растянувшиеся от висков до самых губ, чудом не порванных тогда, царапают взор и мысли. Беллатриса бросает чёрный от ненависти взгляд туда, где у Минервы пульсируют на запястье вены. Беллатриса хочет, действительно хочет вырвать ей все жилы. А ещё сердце. И скормить ползучей твари Нагайне. Только душу забрать себе. И эти до рвоты зелёные глаза. Но она не может, просто не может. Потому что Минерва должна смотреть. И, сражаясь с двумя Пожирателями одновременно, Минерва видит, как Беллатриса направляет палочку на свою племянницу. Но Нимфадора ничего не чувствует. Потому что её собой закрывает Римус, корчится от боли, а затем падает к ногам жены с рассеченным горлом. Смерть отправляется за Нимфадорой во второй раз и затягивается петлёй у неё на шее. Минерва в ярости крошит кости врагов в самый порошок. Говорят, она являет собой справедливость. Так получите эту чёртову справедливость! Око за око. Беллатриса первой не нападает. Она ждёт, когда меткий магический луч полетит прямо ей в рёбра, вывернет наизнанку, растерзав печень и лёгкие. Она ждёт. И дожидается. Вот только ловко отскакивает в сторону и смеётся заливисто, так, что у самой всё внутри тяжелеет. Беллатриса улетает до того, как в неё попадут, и теряется в поволоке дыма и хаоса. А затем начинает светать… *** — Признаёте, что данные убийства были совершены Вами? Весь Визенгамот не сводит глаз с Беллатрисы Лестрейндж, которая сидит, скрестив ноги и руки, и периодически сдувает тёмные пряди со лба, с глаз — по-прежнему чёрных, но абсолютно пустых, ничего совершенно не выражающих. — Я убила их всех. Её ответ разносится по всему залу, вибрирует в ушах каждого, — такой бездушный и краткий. Но ни один присутствующий не удивляется. Визенгамот невозможно удивить. *** Холодно, сыро и мрачно. В нескольких углах виднеется плесень. Минерва ступает бесшумно, слегка придерживая подол своего платья. Под правый каблук попадает мелкий камушек. Она останавливается, касается его острым мыском туфли и толкает к стене. Здесь не так паршиво, как было в то время, когда сама Минерва оказалась закованной в цепи. Сейчас в Азкабане в разы лучше условия для того, чтобы влачить жалкое существование. Взгляд задерживается на серой упитанной крысе. Значит, недурно кормят. — А вот это неожиданно, — слышится в могильной тишине. В камере достаточно светло — в небольшие оконца под потолком заглядывает июльское солнце. Беллатриса стоит в самом углу, едва касаясь пальцами ярких лучей. — Зачем ты пришла сюда? Минерва медленно делает шаг в сторону, отходя от двери, внимательно смотрит на Лестрейндж, взглядом невольно хватаясь за шрамы на её лице. Беллатриса выходит на свет. — Славно ты меня ободрала, да? — Пожалуй, — отвечает Минерва, прохладно растягивая гласные. Они вновь стоят друг против друга, но в глазах их нет больше свирепости. Ничего нет. Зрачки Минервы вдруг вытягиваются в тонкие полосы, и фосфорический блеск опутывает собой всю радужку. Беллатриса молча наблюдает за этим. — Знаешь, какая ты по счёту после всей мракоборческой шайки? — Неужели тринадцатая? — Тринадцатая, — и Беллатриса смеётся — громко, почти истерически. А потом произносит её имя с совсем непривычной интонацией, ломко и звучно. Минерва определённо слышала нечто подобное. Когда шла по широкому, длинному коридору поместья, теперь пришедшего в полное запустение. — Так зачем ты пришла? Минерва впервые не знает, что сказать. Сообщить, что на исходе сегодняшнего дня всех Пожирателей ждёт казнь? Поцелуй дементоров, конечно, отменен, однако Кингсли решил не оставлять всё просто так. Минерва делает ещё один вдох, воздух врывается в грудную клетку. Всё правильно. Вердикт верен. — Попрощаться, что ли? — Беллатриса склоняет голову вбок, и выражение лица её окрашивается кислой улыбкой. — Я сегодня сдохну, киса, и ты, кстати, можешь это увидеть. Если скажешь Брустверу. — Могу, — выдох, такой же тихий, едва долетающий до близко парящих пылинок. — Но не хочу. Беллатриса улыбается шире. — Благородная гриффиндорка? — подходит ближе. — Ах, Минерва, какая же ты… Минерва с вызовом поднимает брови. Но Беллатриса просто качает головой: — Через минуту тебя попросят, — а потом вдруг кладёт руку Минерве на плечо. — Хорошо, что я не грохнула тебя тогда, — дотрагивается длинным ногтем до чужих ключиц. — Я… попрошу кое о чём. Минерва чувствует, как что-то трескается в груди, как холодеют кончики пальцев. Идиотка, чёртова идиотка, с сожалением думает она и раздосадованно поджимает губы. Но глаза не отводит. — Взорви особняк, — продолжает Беллатриса. — И сожги те розы. Всё уничтожь, — она убирает ладонь, неестественно опустив плечи, но высоко подняв голову. Минерва с силой захлопывает за собой дверь, и грохот разносится, наверное, по всему Азкабану. Пальцы до сих пор больно сжимают собственную палочку, но сердце сжимается ещё больнее. Почему-то. И это невероятно злит. Просьба исполнена. Дом разлетается в щепки, которые исчезают, даже не коснувшись земли. Пламя охватывает пышную зелень, бордовые бутоны чернеют, скручиваются таким же узлом, каким путаются у Минервы мысли, прахом оседая в сознании. И теперь здесь всё выглядит так, будто ничего никогда и не было. И не будет. Минерва поднимает взгляд к небу, к самому солнцу, и на мгновение ей кажется, что пошёл дождь, что капли угодили ей прямо в глаза… *** Взор Гарри спокоен и проницателен. Он мерит комнату широкими шагами, попутно рассказывая о министерских планах на следующий месяц. В стеклышках новых очков бликует закат. Минерва старается одновременно и смотреть на собеседника, и делать вид, что не смотрит вовсе. В конце концов бумаги сами себя не подпишут, а время безбожно тикает, и до четверга остаётся пара дней. Но она продолжает вслушиваться в повествование, сразу подмечая несколько странных слов, используемых, скорее всего, лишь мракоборцами. — Что значит «юн»? Гарри останавливается, поворачиваясь к ней на сто восемьдесят градусов, и улыбается: — Мы так называем новеньких, от слова «юнец». Минерва, я Вас, кажется, совсем утомил. — Нисколько. Ваши рассказы всегда интересны, — она откладывает пергамент и теперь в упор глядит на Гарри, как-то удивительно замершего. Вылитое изваяние. Минерва отлично помнит, как однажды озвучила ему собственное стремление обнять его. То была нелепая слабость, Гарри тогда нуждался в поддержке. Или нет, упрямо твердит сознание. Она видит и знает, что Гарри явно нечто умалчивает, недоговаривает и тоже пытается делать вид, что ничего не происходит. Но сейчас он стоит напротив, и Минерва чувствует, как он просчитывает риски, входы и выходы их всего этого. Напрягает. — Я хочу поцеловать Вас, — его слова она невольно сравнивает с прыжком в мелководье, когда не знаешь, свернёшь ли шею или всё-таки останешься жив, ибо прибрежные камни могут скрыться в волнах, а голову о них разбить — дело пятидесятипроцентной вероятности. И Минерва лишь прикусывает нижнюю губу, смотря на него так же пристально. — И что же с того, Гарри? И тогда Гарри, подойдя, наклоняется через стоящий между ними письменный стол, опускает руки на золоченые подлокотники по обеим сторонам от неё, и поцелуй его насквозь пропитан столь ещё невинной нежностью, что Минерва просто утопает в ней, задыхаясь. И внезапно ей кажется, будто чужие губы совершенно сухи и безжизненны. Минерва ощущает, что её целует мертвец, и она отстраняется резко, ловя своё отражение в глазах напротив. Он по-прежнему смотрит невозмутимо и ласково, только в глубине зрачков что-то мгновенно теряется. Минерва опускает глаза на собственные руки и замечает, как на запястье чернилами дышит-растекается число «13»… Она переводит взгляд обратно на Гарри. Уголки губ его слегка опустились и стоит он теперь так, что закатные лучи не падают ему на лицо. Сейчас он невыразимо печален. Сейчас у него заходится бешено сердце, и она знает, каково это. — Мне пора. Простите, Минерва. На запястье ничего нет. Минерва устало вздыхает. Что за чёрт? Она берётся за документы, а ветер за окном, каленый и пряный, вдруг залетает в комнаты. — Я должна была это сделать, киса. Минерва слышит это и поднимает голову, отрываясь от записей, но рядом никого не находит. Маятник меланхолично раскачивается. Но воздух тяжёл и неприятен, в нём отчётливо веет сыростью. А потом свежий цветочный запах переполняет собой всё пространство, и Минерва хочет, действительно хочет думать, что ничего на самом деле не было.