Дьявольский ритм

Легкий порыв прохладного мартовского ветра осторожно пошевелил тонкие ветки большого облезлого клёна, под которым находилась одинокая автобусная остановка с широкой лавкой и прозрачной влажной крышей над ней. Ветки капризно затрещали, роняя на землю капли воды. Вокруг остановки расплескалось несколько маленьких грязных луж, отражающих хмурое сонное небо. Впрочем, небо было не самым хмурым и сонным персонажем этого утра. Тилль перевел задумчивый, немного печальный взгляд с почтенного старого дерева на пустынную дорогу, стараясь не создавать лишних колебаний и без того напряженного воздуха своими движениями. За те десять минут, что они провели здесь в ожидании пригородного автобуса, мимо пронеслось только четыре машины. Он считал. Наверняка дело во времени суток. Довольно ранний час для выходного дня, вот никто и не гоняется за делами. Линдеманн порывисто втянул носом чистый весенний воздух. С изголодавшихся по такой роскоши легких словно сбросили оковы. Организм отозвался чуть уловимым головокружением. Вокруг будто стало слишком много света, хотя солнце не показывалось все утро, так что ему пришлось сощуриться и ждать автобус уже так, глядя на черную от влаги дорогу сквозь ресницы. В голове немного прояснилось. А может тут всегда так безлюдно? Мужчина даже не знал точно в какой точке этой страны он находился, а то, как добирался сюда вчера, помнил очень и очень смутно. В другой ситуации он непременно уточнил бы этот вопрос, накормив свое слабое любопытство, но сейчас опасался, что любое его лишнее слово или даже звук, произведенный им, сможет вызвать слишком бурную негативную реакцию. Хмурый Петер, стоявший от него на расстоянии в пару метров, раздраженно стянул с себя длинный шарф, обмотанный вокруг шеи, и набросил на плечи так, что тот болтался жалкой растянутой тряпкой от малейшего дуновения ветра. Его мучило страшнейшее похмелье, от которого он едва мог стоять на подрагивающих ногах, то и дело покачиваясь от завладевшей телом слабости. Настроение у него было скверное, но отнюдь не от лошадиной дозы алкоголя, выпитой в минувшую ночь. Похмелье, каким бы паршивым оно ни было, рано или поздно отступит, это он знал точно. Ах, если бы все проблемы в жизни оставляли людей спустя несколько часов, как это похмелье, каким приятным тогда было бы существование. На горизонте нарисовалось пятно с двумя мерцающими фарами. Облегчение расползлось по груди приятной волной, которая посещает человека, когда опаздывающий на встречу друг появляется в поле зрения, или кофейный автомат после долгого жужжания издает писк, оповещая о том, что горячий кофе готов и его можно забрать. Несмотря на то, что от невыносимого дневного света его глаза закрывались сами собой, Тилль был уверен, что вдалеке показался именно тот автобус, которого и он, и Петер ждали так же отчаянно, как стакана холодной воды после сегодняшнего пробуждения. Линдеманн выдохнул с облегчением, выпуская изо рта прозрачный пар, и, наконец, позволил себе повернуться к Петеру, готовый оповестить его о приближающемся транспорте, но стоило ему ощутить на себе вымученный и злой взгляд мужчины, как Тилль тут же передумал что-либо говорить, плотно сжав бледноватые губы, и неловко спрятал руки в карманы тонкой куртки. От неожиданного смущения он переключился на мелкие камешки, валяющиеся под ногами, осторожно подтолкнул их ботинком и отопнул подальше. От шаркающих звуков обуви по грязному асфальту Петеру сделалось еще хуже. Головная боль, оставившая его в покое после пребывания на свежем воздухе, вернулась и стала еще невыносимее. Как будто кто-то открыл его череп и поместил внутрь вращающийся нож из мясорубки. Еще немного и содержимое головы полезет из его рта, как фарш. Желудок сжался в спазме и тошнота прокатилась вверх по направлению к глотке. Этого еще не хватало, автобус практически здесь. В бедной больной голове мутными вспышками возродились воспоминания о пережитых ночных приключениях. Стало совсем тошно. Старенький, но ухоженный автобус остановился рядом, ласково порыкивая мотором. Петер поправил темные очки и, придерживая одной рукой шарф, молча забрался внутрь, тяжело перешагивая по ступенькам. От пары таких шагов у него, в его состоянии, напрочь сбилось дыхание, а сердце заколотилось так быстро и тяжело, как если бы он решился на спринтерский забег и достиг финиша первым. Автобус был практически пустым и невыносимо душным. Петер целенаправленно прошаркал к самым дальним местам и обессиленно свалился на сиденье, зажавшись в угол между ним и окном. Перед тем как зайти в транспорт Тилль предусмотрительно натянул на голову капюшон так старательно, как мог, чтобы не навлечь на себя любопытные взгляды людей, которые могли его узнать. Впрочем, его опасения оказались напрасными: помимо них в автобусе была только одна улыбчивая пожилая дама с огромными наушниками на голове и хмурый водитель, единственной мыслью которого, похоже, было всепоглощающее презрение ко всему живому в это бессолнечное мартовское утро, отчетливо отражающееся на его немолодом лице. Тилль пробрался к Петеру и уселся рядом, практически вдавив того в стекло, чем заставил шведа раздраженно цокнуть языком и закатить глаза. Последний жест скрылся за непрозрачными черными стеклами очков. Тилль вопросительно взглянул на Петера, будто и в самом деле не понимал причин его недовольства. Вместо каких-либо разъяснений Петер прислонился горячим лбом к прохладному стеклу и прикрыл глаза, из последних сил надеясь на то, что его настигнет состояние хотя бы отдаленно напоминающее сон. Автобус тронулся. Разгоряченный головной болью лоб на долю секунды оторвался от окна и тут же прильнул к нему болезненным ударом. Петер дернулся как ошпаренный и издал звук, напоминающий не то рычание, не то болезненный хриплый вой. Тошнота все никак не унималась, а рука, которой он схватился за ушибленную голову, застревая пальцами в длинных спутанных волосах, больше похожих на комок ниток, тряслась так сильно, как если бы его било током. Он устало откинулся на спинку кресла и хотел было запрокинуть голову назад, но вовремя сообразил, что такие резкие движения ни к чему хорошему не приведут. Тилль поглядывал на него редко и с искренним сочувствием в печальных глазах. Петер выглядел пугающе: лицо его было совершенно бледным и с нездоровым зеленоватым оттенком, сухие губы приоткрыты, а страдальческую гримасу не скрывали даже огромные очки. Тилль хотел бы ему помочь, да чем тут поможешь? Разве что предложить Петеру склонить раскалывающуюся на мелкие осколки голову на его большое плечо в мягкой куртке. Но, учитывая последние события, предложить такое будет смерти подобно. Сам Петер, может, тоже об этом думал, но виду не подавал, стойко держал голову, стараясь глядеть на сиденье впереди, а не в окно, где триггерами мелькали яркие пятна домов, деревьев и солнце, только-только пробивающееся сквозь тучи. Автобус тащился медленно. Поездка длилась уже около двадцати минут, по ощущениям Тилля. Широкий облезлый клён и одинокая остановка давно остались позади. На одной из остановок вышла пожилая дама в наушниках. Один раз водитель выглянул, чтобы удостоить двух единственных пассажиров осуждающим взглядом. Очевидно, его не радовал тот факт, что пока все люди отдыхают в своих постелях в этот выходной, он вынужден проводить время на работе из-за пары каких-то идиотов. Было бы идиотов больше — его труд хотя бы оправдался. – Хочешь поговорить? - вскоре Тилль решил прервать молчание. Его голос звучал тихо и немного виновато. За окном снова замелькала хвойная лесополоса, значит, приедут они еще не скоро. Тишина вместе с духотой убивала. Да и молчание Петера с самого утра тоже. – Пошел ты. По тону Петера было ясно, что поговорить он совсем не хотел. Тилль молча кивнул, чуть вытянув губы, отвернулся и замер. Он решил, что предпринимать еще одну попытку начать разговор не станет. По крайней мере, до того момента, как они доберутся до города. Тилль, конечно, мог понять настроение Петера. Не каждый день просыпаешься с осознанием того, что по пьяни переспал с мужчиной. Подошва поношенного и испачканного грязной весенней водой ботинка ритмично заколотила по полу. Не слишком громко, но Тилль мог слышать. Петер нервничал, как будто умел читать мысли и знал, что Линдеманн сейчас ворочает в голове события прошлой ночи. Сильнее, чем забыть об этом самому, он желал, чтобы Тилль ничего не помнил. Но Тилль помнил все, потому что знал, что рано или поздно это случится, и был готов. Все началось с самого их знакомства, можно даже сказать прямо в тот момент, когда они впервые обменялись взглядами. Что-то было в них обоих, чего не было в остальных, и это что-то щелкнуло еще тогда, несколько лет назад. Они удивительно просто сошлись. Еще ни с одним человеком Тиллю не было так легко и одновременно тяжело, как с Петером. Им было интересно находиться в компании друг друга, они могли разговаривать часами обо всем, что их хоть сколько-нибудь волновало. Правда говорил, в основном, Петер, Тилль чаще слушал. Они обсуждали музыку и представляли, как однажды сделают что-то совместное и надерут задницу чуть ли не всему музыкальному миру. Если не сейчас, то потом — непременно. Они хотели считать это хорошей дружбой, не такой глубокой, какой она могла бы быть, если бы они встречались чаще, чем пару раз в год, но дружбой. Хотели бы, но не могли. Симпатию, возникшую между ними когда-то, просто дружбой назвать было сложно. Ни о какой влюбленности, разумеется, речи тоже не шло. Эти двое как будто застряли где-то посередине и за все эти годы так не смогли сдвинуться ни в одном направлении. Встали рядом кусочками пазла, неисправными магнитами, которые одновременно притягивали и отталкивали друг друга. Первое время было даже любопытно, до тех пор пока каждый не стал думать об этом слишком часто. А назойливые мысли очень утомляют и не дают покоя, как засевшая в голове мелодия. Стук ноги по полу никак не унимался. Тилль отметил и то, как пальцы Петера нервно постукивают по спинке переднего сиденья, пока тот бессмысленно смотрит куда-то за линию горизонта, напряженно хмуря брови, но разумно промолчал. Петера передернуло. У него начинался озноб — частый спутник сильного похмелья. Несмотря на невыносимую духоту в автобусе он ощущал, как по телу проносится слабая дрожь. Ощущение было не из приятных. Наличие шарфа тоже не спасало. Тилль вернулся к событиям вчерашнего вечера. На встречу с гостеприимными друзьями Тэгтгрена он прибыл уже «навеселе», но особой радости внутри не ощущал. Он вообще не был поклонником шумных пьянок и не горел желанием таскаться по чужим домам и развлекаться в компании малознакомых людей. Все случилось само собой, как это часто бывало, когда его время от времени заносило в Швецию. Будто бы он, оказавшись здесь, попадает в череду хаотичных событий, которые сами по себе происходят вокруг него, телепортируют из одного места в другое, сталкивают с людьми, а через час меняют их лица и все начинается заново. Тиллю всегда казалось, что на самом деле он сидит на месте, а вокруг него носятся суетливые радостные художники-кинематографисты, меняющие одни нелепые декорации на другие, еще более нелепые. Когда веселье подходило к концу и кто-то из гостей уже был близок к тому, чтобы уснуть лицом в тарелке, кто-то надолго застревал в жарких спорах или подумывал о том, что пора возвращаться домой, а за музыкой давно перестали следить, так что из колонок давно звучали не тяжелые мелодии, а местное радио, раскрасневшийся от градуса Петер оставил пластиковый стаканчик с остатками виски на столе и, не спуская с лица довольной хмельной улыбки, поднялся с дивана. Неуклюже покачиваясь, он пролез между пьяных приятелей, непринужденно поддерживая их бессмысленную болтовню, и неприметно покинул комнату. А перед этим по-хозяйски прихватил с собой бутылку водки, стоявшую на большой пластиковой тумбе рядом с оставшимися нетронутыми бутылками различной выпивки, и маякнул Тиллю идти за ним. В чьей-то маленькой спальне было прохладно от приоткрытого окна. Тусклый свет луны рассеивался в полумраке. Загадочный Петер предусмотрительно щелкнул замком двери как только они оказались здесь. Еще некоторое время мужчины тихо разговаривали на далекие от их обычных бесед, почти философские темы, сидя на полу возле кровати, прижавшись спинами к холодному дереву. Петер пожаловался на то, как устал от пьяных идиотов в гостиной и сделал большой глоток прямо из бутылки, прежде чем передать ее Тиллю. Сам он был пьян до заплетающегося языка и расфокусированного взгляда, но определенно считал себя трезвым. Тилль тоже соображал плохо. С алкоголем все становилось проще. Проще работать, проще отдыхать, проще принимать то, что есть и что может быть. Когда твои правила, установки и страхи растворяются в спиртном, тогда и появляется искренность. Хорошая доза водки убивает твое тело, но позволяет чувствам и желаниям выплеснуться на поверхность в словах и действиях. Когда процент алкоголя в крови превысил все допустимые нормы, а разговор понемногу стих, Петер внимательно посмотрел на Линдеманна рассеянным взглядом, собираясь что-то сказать, но вместо этого угрюмо вздохнул, устало роняя голову на его плечо. Непонятное и неуловимое чувство близости и умиротворения окутало их снова, но в тот вечер почему-то стало очень сильным и казалось, что его можно было ощутить на кончиках пальцев. В доме к тому моменту уже все стихло, и только назойливое радио, про которое все позабыли, приглушенно вещало о каких-то никому не нужных новостях. Сон сразил всех в доме, за исключением двух очень важных друг для друга людей, которым наконец удалось смирить свой разум и раствориться в чувствах. Перед тем, как окончательно проститься с рассудком и позволить желанию поглотить его, Тилль подумал о родстве душ, крепко прижимая к себе разомлевшего Петера, а Петер в перерывах между несмелыми поцелуями глухо пробормотал ему в шею фразу «сраная химия». Относилось ли это к ним или же к пустой бутылке из под водки, запрокинутой куда-то в угол комнаты, Тилль не понимал до сих пор. Когда бесконечные поля, оживающие под первыми теплыми лучами весеннего солнца, сменились небольшими домиками из красного кирпича, Тилль не видел этого, заснув под монотонный шум автобуса, а Петер незаметно для себя перестал нервно отбивать ритм по полу и спинке кресла. Голова по-прежнему гудела, хотелось прилечь и поскорее вернуть измученное тело к жизни, но скверные мысли и чувство сожаления постепенно отпускали его. Линдеманн вздрогнул от неожиданности. Из дремоты его вытянуло до мурашек приятное ощущение чужой головы, уткнувшейся в его плечо. Тилль посмотрел в окно. Они въезжали в город.