глаза-стекляшки

      черный запах кофе растворялся в массивных лучах ленивого утра, что так редко выпадает на долю учениц 'школы леди'.       фарфоровая диана умирала каждое мгновение, пока атомы зарева пенились у нее под кожей, и этому мучению не было бы конца, если бы не запах — огромный, буро-медвежий, песочно-безвременный. запах кофе. его ни с чем не перепутаешь, но количество его метаморфоз неисчислимо, и все они манили чрагян до потресковшегося мрамора губ. и дредастая, не теряя вечности, вскочила с 'могилы васильков' (так она окрестила свою кровать), и на цыпочках пошла на кухню, где уже заблудился горьковато-исчезающий запах. диана вошла в предвкушении, тут же сменившемся на смущение — кофе заваривала изольда никифорова. для всех изольда. но для только для нее — изи.       распущенные волосы цвета темной ржи контрастировали с растянутой футболкой из нежности, смешанной с дэвидом боуи. она была беззаветно прекрасна; казалось, что в ее волосах бродят женщины, собирающие пропасти, а по анорексичному телу идут боязливые тектонические разломы. изольда тихонько шептала про себя какое-то стихотворение. диана шепотом подошла сзади, решившись на невозможное — приблизиться к иному фьорду, и приобняла изольду сзади. — я знаю, что это ты, ди, — изи улыбнулась в плечо. так, как только она одна умеет. карамельно-слезным импульсом. ребенком в ежевичном космосе. кукольным сиянием в переплетениях майского вечера. — сегодня на завтрак калейдоскопическая весна и кофе? — диана слегка отстранилась. — по твоей милости.       и у чрагян меж ребер что-то вспыхнуло, а мгновение спустя засветилось, как ожог, нанесенный марсом; как опухоль, полная светлячков. раскаленная и расколотая на тысячи беглых фотонов, диана чувствовала себя рядом с изольдой квазаром, захваченным квазаром, квазаром-домом. на сиреневых гематомах изи — зачаточных беззвездных вселенных — она так хотела оставлять свои поцелуи. или выстрелы. но боялась даже себе в этом признаться. — кофе будешь? — порвала тишину никифорова.       диана кивнула, уже потянувшись за чашкой. налив ей полную, изи проговорила: – я так боюсь тебя разбить. и в этот момент на ее плечо села хрустальная бабочка, отсвечивающая преломленной голубизной. — она сделана из моих будущих слез, изи, — шепнула диана. — я никогда не сделаю тебе больно, глаза-стекляшки, — изольда быстро поцеловала ее в макушку, — слышишь, никогда, — и смяла трепыхающееся насекомое воображения в кулак.       хрусталь остался на тыльной ее ладони, а диана застряла между колец сатурна в радужках, потерялась в созвездии ланикейных бликов, утонула в чистой боли, пока изольда ловила для нее сонечных зайчиков с перерезанными глотками, из которых хлестал люминисцентный поток. знала, что из-за нее. — скоро девочки проснутся, — заметила изи, виновато полубоком уходя в беспросветное.       диана допила хрустальный кофе, растянув по периметру вен чистейшую боль, сверкнула глазами-стекляшками, не глянув на изольду, ушла.       никифорова с дырой вместо сердца, с порванным солнечным сплетением сидела за клеткой стола, наблюдая в себе конвульсии хрусталя и брожение фарфоровых касаний. чрагян знает толк во взаимной боли. но как же хочется услышать соленую сахарную вату ее голоса снова. и попытаться не разбить ее глаза-стекляшки.