Сад демонов

Я частенько оскорбляю и провоцирую тебя не потому, что во мне чересчур много желчи, как ты можешь подумать, Помойная Крыса. Всего лишь хочу, чтобы ты был в курсе: мне много известно. Ненавижу ли я тебя? Нет, слишком много чести. Если ты полагаешь, что свободен, а я — скован цепями долга и принципов, я тебя разочарую. Мне до тебя с моей чахлой травой далеко, ведь ты вырастил в голове целый призрачный сад — галерею уродства. Тебе не скрыться в ярком зареве глаза, за тёмным зрачком я вижу кровавый оскал Деймоса. Огромная пасть жадно белеет кривыми клыками, он стоит на самом краю у обрыва меж светом и чернотой, украшает ограду вереницей голов — по каждой на столбик, их сотни: молодые, старые, свежие и полусгнившие. Некоторые — уже черепа, поблескивающие иссохшими пожелтевшими лбами, иные почти целы и не успели закрыть перед смертью глаза, они смотрят бессмысленным взглядом, подёрнутым белёсой пеленой. Зловонная жижа тёмными каплями облепила деревянные колья, стекая из перерубленных шей. Сквозь раззявленные посиневшие рты торчат языки, кожа клочками сползает со щёк, покачиваются на ветру грязные волосы. Вокруг беспокойно кружатся мухи, падает ошмёткам гниль, щедро удобряя смердящую почву, и новые ростки тянут из земли свои жадные пальцы, а рядом уже распустились высокие вьюнки и люпины. Лица мёртвых голов превратились в часть страшных букетов — Деймосу нравится, он любит и бережёт свою особенную коллекцию, словно золото и драгоценные камни. Но ему всё мало: демон алчен, он не знает пощады и устали. Рядом зеленеет трава, шелестят листвой кустарники, и деревья устремили далеко ввысь свои кроны, пытаясь дотянуться до облаков. Диковинные цветы оплетают беседки и галерею из арок изысканными колоннами, за ними, на залитой солнцем поляне, семья расстелила скатерть, устроившись на пикник. Но подойди поближе — нельзя не заткнуть нос от зловония. Жаркое давно протухло, засижено мухами, пирожные покрыты плесенью и облеплены муравьями, фрукты сгнили, но к ним тянутся руки. Отец семейства наощупь замечает мягкую гниль и срезает её ножом, будто это сделает яблоко хоть немного съедобным, потом протягивает плод жене, касаясь её локтя. Она берёт с недоверием и разламывает яблоко на кусочки. Младший сын наливает покрывшийся плёнкой застоявшийся чай, носик заварника звякает о край чашки. Мальчик передаёт угощение сестре; Ванесса, прячась от солнца за кружевным зонтиком, уже не первый день сидит справа, Элиот знает об этом, но не видит её, потому что глаза его навеки закрыты, а рубашка в запёкшейся крови — он мёртв и даже не догадывается об этом. У Ванессы, как и у твоих сводных братьев и приёмных родителей, нет носа, чтобы чувствовать запахи, и нет рта, чтобы понять вкус. Их головы ты отдал Деймосу. Тот давно покушается на младшего, но ты почему-то не разрешаешь его забрать, видимо, сам ещё не наигрался. Они поглощают застарелые яства, которые никогда не кончаются, проталкивая прямо в открытые глотки, только видно, как рефлекторно сокращаются пищеводы. Обрубленные края шей давно зажили, они исполняют роль губ, пытаясь сжиматься. Старший брат Фред уверен, что другие члены семьи могут видеть, и периодически пытается нащупать их лица, но у Клода и Эрнеста выше горла лишь пустота. Он всегда получает отпор от отца и приходит в бешенство. Завидует, думает, как бы проверить сестру и мать, ведь они сидят где-то рядом, вот только не может понять точно где. Клод пихает его в ответ и старается обыскать, вдруг это брат спрятал у себя его уши? Эрнест скучает по вкусам, но, сколько ни суй пищу в глотку, ни размазывай по рукам и ногам, соль и сахар не различишь — только влагу, жир, косточки фруктов и холод. Элиоту везёт, родные пока не догадываются, что его голова на месте. Но Ванесса подозревает и тянет руки туда, где, по её мнению, должно быть его лицо. Элиот чувствует приближающееся тепло её пальцев и старается увернуться. Едва трогая его волосы, Ванесса кидается, чтобы схватить их, но брат с силой отталкивает её, и та падает навзничь, издавая утробный отчаянный стон. Ни для кого не секрет, что леди Ванесса всегда немного завидовала мужчинам, а сейчас, несомненно, считает, что с её брючным костюмом идеально смотрелась бы симпатичная голова младшего брата. Герцогиня Вернис со злостью сжимает и крошит дрожащими пальцами головки ромашек. Она помнит собственные духи, ароматы полевых цветов и травы, но в реальности для неё ничего этого нет. Постоянно поправляя оборки на юбке и воротник платья, она ненавидит судьбу и тех, у кого есть глаза, чтобы смотреться в зеркало. А Бернард Найтрей полагает, что все они бесполезные дураки. Он мечтает о большем, как когда-то при жизни мечтал завладеть Вороном, Чернокрылой Цепью и монстром-хранителем врат в Бездну. Представляю, каково было корыстному папаше, когда Ворон, выбрав приёмыша, отказал ему и его родным сыновьям. Герцог так и не смог сделать Гилберта своей марионеткой, он молчал, но отнюдь не смирился. А потом ты убил его, но не избавил от мук. Бернард умный и единственный, кто понял, что мёртвые головы к себе уже не приставишь. Проще обзавестись слугой, заплатив подходящему человеку. Но и он не способен обуздать свою злость из-за зависти к чужим возможностям. Свои перчатки Найтреи давно выкинули, пальцы теперь их глаза и уши. Они трогают землю и распознают вибрации. Вот пробежал мимо зверь, а это идёт человек. И горе чужому, если он вдруг решится приблизиться. Найтреи немедленно схватят его, если смогут, разорвут на части и сами передерутся, деля вожделенные органы. Будут пытаться приставить к горлу вырванные глаза, отрезанные уши и окровавленные языки — всё бесполезно. И останется только сожрать куски плоти в надежде, что тогда вместо потерянных вырастут новые головы или хотя бы носы на груди. Впору бы лечь в могилу да сгнить, но Найтреи продолжают свой адский пикник на клетчатой скатерти посреди золотых одуванчиков в надежде, что однажды что-то изменится. Они чувствуют лучи солнца и ночной холод, могут двигаться и общаться наощупь, даже приспособились говорить: воздух со свистом вырывается из обрубленных шей, голоса шипящие, искажённые, слова неразборчивые, лишены звона или рычания согласных букв. Безголовые Найтреи делают вид, что они веселятся, а сами лишь ждут гостей. Твоя счастливая приёмная семья соскучилась, Винсент, почему ты проходишь мимо? Не стесняйся, я знаю, иногда ты по старой памяти заглядываешь к ним в гости. Прячешь волосы под платком и играешь, как в детстве. Принимаешь тарелки с испорченным угощением и отставляешь прочь, пьёшь из пустой чашки несуществующий чай и рассказываешь о своих делах, заранее зная — без ушей тебя никто не услышит, а если семейству покажется, будто рядом кто-нибудь говорит — станут нелепо метаться в поисках неизвестного. Они ведь считают Винсента безголовым и бесполезным. А ты представляешь себя их сыном и братом, пока не становится тошно, и тогда начинаешь издеваться над ними — слепыми, глухими и жрущими гниль. Подсовываешь вместо еды землю и плюёшь в чай. Но, конечно, ты не признаешься, ведь Винсент уже слишком взрослый мальчик для таких посиделок, а в саду есть много всего интересного. Рядом на огромном лугу за густой рощей, где поют пёстрые райские птицы, а на деревьях спеют диковинные плоды, время суток резко меняется. Искрится в малиновом свете заката озеро, на берегу которого идёт целый праздник. Люди не жгут костры, не поют песни, вместо этого, полураздетые или совсем обнажённые, они предаются любовной страсти во всех её видах, не жалея себя. Совокупляются где придётся: на скамейках и зелёных лужайках, на покрывалах, в озере, когда идут охладиться, или прямо в грязи на земле. Праздник жизни и пьянство безумия — это Луг Сластолюбцев, они уже больше не люди — полуживотные-полурастения. Твои Сластолюбцы разучились читать и писать, почти позабыли язык — им он нужен не ради речи. Они живут на Лугу, тут же спят и едят, уходить далеко им нет смысла. Никто не отвергнут, даже самые глупые и уродливые: не надо блистать красотой и умом, только хотеть и всегда быть готовым. Они питаются растениями, водой и солнцем, перебродивший виноград — угощение путникам и ещё одно удовольствие. Как сирены, самые прекрасные из Сластолюбцев заманивают прохожих, чтобы залюбить до смерти. Опьянённый вином и сам не заметит, как станет удобрением или одним из чудовищ. Вот, сразу трое используют одну женщину, пока она спит, а какой-то Сластолюбец-мужчина и вовсе трётся о дерево, разругавшись со своей подругой. Он не просто трётся: в кустах за широкими листьями прячутся члены на тоненьких стебельках, а в глубоких цветках — источают сладковатый сок розовые влагалища, покачивая от ветра лепестками губ. Так что наш сумасброд нашёл себе не одну пару — сразу много, на выбор. Хочешь — поимей и забудь, а хочешь — сорви и носи с собой, пока не завянет, заплетай в венки, хвастайся. Они так и делают, обитатели похотливого луга. Но когда наступает закат, горе тому, кто оказался в Роще стонущих цветов — растения сожрут, не задумываясь: почувствуют человеческий запах членами-носами, оплетут тугими стеблями запоздалого путника и утащат к себе. Они помнят каждого, ненароком наступившего на их корень, помявшего листок, но особенно тех, кого пробовали на вкус. Не напрасно сочатся слюной пасти-влагалища, радостно ублажая очередного обитателя Луга. Чистое наслаждение, незамутнённое сердцем и разумом — достойный розарий в твоём тайном убежище, что тут может не нравиться, почему ты проходишь дальше, безжалостно сминая траву? Посмотри, она тоже живая, каждая зелёная травинка — длинный маленький член, но стоит чуть-чуть постараться, и они подрастут, будут такими, как надо. Подожди, Сластолюбцы поймали новую жертву! Золотовласая девица пока что кричит, но скоро она утонет в ласках и шёпоте, навсегда потеряет душу среди шелеста высокой упругой травы. Неужели неинтересно? Да, тебе больше нравится другая забава: заманить в Рощу стонущих цветов кого-нибудь из мёртвой приёмной семьи и наблюдать, как, к примеру, безголовый папаша-Найтрей нелепо машет руками: пытается сорвать стебли, крепко стянувшие ноги, и отбивается от зелёных членов, стремящихся угодить прямо в неприкрытое горло. На краю поля под каштанами дремлет огромная механическая крыса из шестерёнок и плоти — Соня, она только жрёт и спит. А жрать она готова всегда — коренья и червяков, пойманных зверей, стонущую траву, демонов и людей — всё способно принять ненасытное жерло. Ядовитые листья или плоды не страшны ей, как и райские птицы, высасывающие тонкими клювами-хоботками кровь также ловко, как нектар из цветков. Они не проткнут её толстую шкуру, ну а если попадут в пасть — полетят фейерверком по сторонам маленькие пёстрые перья. В поисках пищи Соня может бродить часами, однако, самое большое лакомство для неё — это падаль. Если же забредёт туда, где нет ничего, будет есть землю, лишь бы набить свой желудок, иначе она начнёт грызть себя, подвывая от боли, — такова сущность демона. Возле луга страстей ей хорошо, Соня лениво поднимает голову, чтобы проглотить какого-нибудь слишком любопытного Сластолюбца, забредшего к ней, и снова заваливается на зеленый ковёр, мнёт цветы, пусть страдают, ей на них наплевать, проголодается чересчур — пригодятся. Главное, что рядом еда и вода, а под боком тепло и мягко. Кого беспокоят застарелые выделения, оставшиеся после совокуплений? Крыса и сама не розами пахнет. На шерсти у подбородка Сони прилипли остатки пищи и кислые следы — после того, как её стошнило волосами твоего наивного гостя, решившего передохнуть в тени. Ей досадно только когда трава кончает от того, что крыса ворочается: приходится отползать, чтобы не лежать в луже. Ну а так — лишь бы спать не мешали, а то завод её ключа того и гляди кончится. Вот он ты, Винсент, я тебя почти потерял! Что, решил закрутить до упора пружину Сони, маленький самоуверенный мальчик? Считаешь, будто ты один только знаешь, сколько сонного зелья накапать в чай, как выращивать крыс и судить других?.. Тебя и не переубедишь с эдаким-то самомнением! Сдалась же тебе эта тварь. Пусть бы дальше спала, теперь будет бродить, как сомнамбула, по окрестностям и тащить в пасть всякую гадость и живность. Эй, смотри, что творит! Плед-то у неё отбери, ещё пригодится! Мало ли, что людьми пропах, опять срыгнёт, кислотой его провоняет. Ой, съела… Вот тупая скотина, Деймоса на неё нет! Кстати, всё забываю спросить, зачем ты носишь повязку, закрывающую полголовы? Не хочешь, чтобы кто-то увидел на милом личике красный глаз, или ты стал настолько уродлив, что страшно смотреться в зеркало? Не зря говорят: пороки отражаются на лице, а твоё, наверняка, стало во сто раз более мерзкое, чем моя пустая глазница. Ох, не хотел бы я встретиться с тобой в тёмном переулке — неважно, в повязке или без неё, уж ты меня б не помиловал. Хотя что ты вообще можешь сделать Шляпнику? Посмотрите-ка, мальчик гневается! И ему, оказывается, не до меня… Неужели? Я обижен, зачем ты так, Винсент! Кто посмел украсть пост главного врага? Джек. Конечно же, Джек Безариус — обманщик и предатель надежд, который будет мучиться в самом нижнем круге ада рядом с Люцифером. Самого Сатану ты сюда пока что не приволок, хотя он оценил бы твой милый садик и пожал бы руку. Знаю, мальчик Винсент с удовольствием отправил бы Джека к чертям самым изуверским способом, выколол бы его бесстыжие глаза и отрезал бы наглый язык, плетущий сладко ядовитые речи. Только вот беда, Бездна-то его отрыгнула, как помойная крыса твой махровый плед. Придётся разыскивать ад в каком-нибудь параллельном мире. Или между мирами. Неудивительно, что поймать Джека тебе не удаётся, он — призрак, а ты мчишься впотьмах, словно по длинной кроличьей норе, но точно уверен — он всегда впереди, опережает на шаг, оборачивается сюрпризом. Что — упустил? Так тебе и надо, я тоже посмеюсь рядом с Джеком, чьё лицо превратилось в оскал гигантского Чёрного Кролика, жадного до человеческой крови. А в руках у него коса — берегись! Думаешь, он хочет убить тебя, Винсент? Не сейчас, он просто косит разросшуюся траву и подравнивает кустарники. Хищные цветы его любят, признают своего садовника, Сластолюбцы обожают в образе человека, а птицы-вампиры весело чирикают, без страха садясь на плечо, и зачарованно слушают колокольчики и молоточки его музыкальных шкатулок. Но это всего лишь одна из личин, Джек частенько бывает не в духе. Стоит заиграть мелодии в его карманных часах, возвещающей о пробуждении монстра, и весь сад замирает, завидев над деревьями длинные чёрные уши. Страшно становится даже тебе, ведь в ярости Джека не остановишь. Он поджигает траву, та жалобно стонет и воет, а он рубит косой всё вокруг и бросает в адский костёр живых и мёртвых без разбора. Проклятия, мольбы и предсмертные крики наполняют воздух, повсюду валяются тела, полыхает огонь, вода превращается в кровь, но Джек-монстр не может утолить свою жажду, продолжает крушить и рубить, не щадя никого, пока не падает наконец без сил. Тогда он засыпает посреди зловония гари — и всё тухнет само. Кролик-Джек мог бы сжечь всё дотла, но Сад демонов слишком большой. А наутро он будет как прежде — на месте углей снова встанут деревья, мертвецы оживут и зачирикают птицы-вампиры, перебирая уцелевшие пёрышки. Все они будут жить, пока жив ты, монстры всегда возвращаются… Хорошо, что сейчас твой Джек мирный, ты бы не злил его, покормил бы морковкой, что ли, мясная диета до добра не доводит. Ну и Бездна в миниатюре! Ай да Винсент, у тебя уже целый зверинец диковинных тварей! Как же я мог упустить самого главного оловянного солдатика — Гилберта, ты спрятал его в самом тёмном сыром углу сада. Что ж, удобно держать ворона с обрезанными крыльями — никуда не улетит. Он — огромная чёрная птица с человеческой головой, а вместо рта — клюв. Гилберт тоскует, но у птиц не бывает слёз — за него плачет Эхо. Разносятся во тьме жуткие скрипучие крики, выворачивая даже Деймоса наизнанку, пусть у него и нет нутра — один голый костяной остов, как у старого корабля. Но ты их не слышишь, видимо, повязка закрывает уши, или, наоборот, рад, что диковинный зверь жив, а то обескрыленный Гилберт стал почти ко всему безразличен. Вот что странно: ты так сильно любишь своего брата, но так редко приходишь к Ворону. Стоит тебе появиться, демон ненадолго принимает вид хрупкого мальчика — может быть, в этом дело? Маленький Гил болен и умирает, он едва может ходить, и твои прикосновения жгут его бледную сухую кожу. Он нем, у него даже нет рта, чтобы закричать, лицо ровное, давно срослись верхняя и нижняя челюсти. Он погибает, но не может никак умереть, истерзанный вечной тоской. Неужели тебе его ни капли не жаль? Жаль, конечно, поэтому и подкармливаешь Ворона, разделяя с ним собственный пессимизм и надуманные страдания. Тогда ты становишься особенно скучным, ходишь молчаливой тенью, превращаешься в кожу да кости: руки-плети, щёки ввалились, потеряв свой румянец, а череп просвечивается под кожей. Чем больше ты себя ненавидишь и впадаешь в уныние, тем крупнее и страшнее становится Ворон. В самые чёрные ночи он выходит на охоту и убивает всех, кто встретится на пути. Если ты не прикажешь остановить его и связать. Верный страж наблюдает за порядком в твоём саду, имя ей — Эхо. Даром, что девочка так мала, на самом деле это страшная тварь, безжалостная машина-убийца. У неё тысячи глаз по всему саду — дремлют на листьях, прячутся за камнями, покачиваются на воде, но заметят движение — тут же устремляют туда свой взор. Глаза перемещаются, перекатываясь по земле или летая по воздуху, а вот сразу несколько сидят на сухой ветке, нахохлившись ресницами, как перьями воробьи. Никому не скрыться, их хозяйка всё знает, но пока ты не дашь ей приказ, нечего беспокоиться. Слушай, может быть, пожертвуешь инвалиду один глазик, а? Я согласен на любой, но хотелось бы красненький для симметрии, твоя девочка не обеднеет. Что скажешь, Винсент? Я так и думал, снега зимой у тебя не выпросишь, жадина! Лучше обращусь сразу к Эхо. Эхо отражает всех обитателей сада, словно зеркало, они уродливые и пустые, ничего не видят и не слышат, ничего знать не хотят, кроме своих собственных нужд. Сегодня она прекрасная Сластолюбка, вчера была демоном-кукловодом, на которого ты давно заришься, но так пока и не получил, ведь это лишь гость. Безграничная власть кроется в способности манипулировать другими, ты и так это неплохо умеешь, но демонических сил не хватает, увы. Или к счастью… Эхо тихая и покорная, едина в трёх лицах и обладает множеством рук-нитей, принимая форму Долдем. Когда её Цепь-демон появляется, она ходит к Деймосу в гости забирать обезглавленные тела, до которых ему нет дела. Это она оживила для тебя мёртвых кукол-Найтреев, не позволив их душам получить вечный покой. Цепи, словно подруги, хвастаются и болтают, присматривая себе следующих жертв, и мечтают пробраться на землю, чтобы вдоволь там нагуляться. Они делают головам мертвецов причудливые причёски, выбирают цветы и драгоценности им в украшение: женщинам — диадемы и ожерелья, мужчинам — серьги и цепи. Закрывают заранее отверстия в головах большими блестящими сапфирами и изумрудами, плоть всё равно истлеет. Некоторые экспонаты позолочены полностью, но Деймос не боится оставлять свои сокровища на ограде. В его адском собрании уже присутствует несколько черепов, чьи прежние владельцы безрассудно позарились на чужое. Эхо всё равно, что творит Долдем, ведь у эха нет чувств, оно способно лишь повторять. Эхо-страж такая же, но не Шум. Ты иногда специально выпускаешь её демона-близнеца, Шум слаба и глупа, но безумными выходками способна переплюнуть весь твой зверинец — хорошее ты придумал себе лекарство от скуки, ничего не скажешь! Она играючи скармливает Соне других обитателей сада, издевается над тобой вместе с Кроликом-Джеком и когда перегибает палку, ты меняешь её на Эхо. А пока она дразнит Деймоса, камнями сбивая с забора головы, и ты смеёшься, наверняка вспоминая, как в детстве вместе с братом закидывал грязью забор злобной тётки, которая подговорила соседок не пускать вас на рынок и не продавать ничего всего лишь из-за твоего проклятого уродства, «красного глаза несчастий». Странно, что ты не решился избавиться от него или тебя маленьким никто не избавил, ведь не так страшно быть для других инвалидом, как порождением дьявола. Сложилось бы тогда всё по-другому?.. За твоим красным глазом шумит целый сад, полный чудес, но уж лучше б пустырь потерянной жизни и свалка разбитых надежд вместо твоих заботливо выращенных кущ и чудовищ. Да, я всё ещё храню свой хлам на заднем дворе сознания, но мой дом чист. Ты смеёшься над Зарксисом Брейком, я знаю и тоже смеюсь, выставляя себя дураком: дураку ведь так много позволено! У шута больше нет прошлого, но до сих пор есть его верный меч. Порой я смотрю на тебя и закипаю от ярости: а ведь мы бы могли быть похожи. Если не был бы ты так наивен и по-человечески слаб. Слушаю сплетни о тебе и понимаю — правда не идёт ни в какое сравнение с этим детским лепетом: кому нужны брошенные девицы, нелегальные ставки и закрытые клубы для джентльменов — от дешёвых интриг только несварение желудка после обеда, как от дурных газет. В такие минуты я готов тебя растерзать. Сдерживаюсь. Я хочу прочитать до конца историю твоей жизни, сотворённой тобой для себя самого. Но знай: ничего не стоит одним ударом перерезать горло, чтобы жизнь брызнула красными горячими искрами и погасла, покинув остывающее тело. Или предпочтёшь, чтобы тебе снесли голову? Эй, хочешь попробовать свои же приёмчики на себе? Интересно, как смотрелось бы чучело твоей башки над камином. Только вот не хотелось бы видеть каждый день перекошенную морду, высохшую и пожелтевшую от масел и формалина — это только первые пару недель будет смешно. Ведь в отличие от оленя, у тебя даже нет рогов или шерсти, на что любоваться? Может, ты просто отравишься собственным ядом и сам порежешь себя на лоскуты? Сначала одежду, потом кожу, затем мышцы и сухожилия — постепенно и с упоением, раздевая нутро, как капусту, не чувствуя боли. Потому что внутри боль сильней, её не заглушить, от неё не сбежать, а принять равносильно признать: всё, чем жил и что делаешь — тлен. Инстинкт самосохранения есть у всего, даже у глупости и безумия. Ты ведь хорошо знаешь, резать людей, растения или игрушки — невелика разница, были бы лезвия поострее. Бедный мальчик! Несчастливый мальчик. Сможешь ли жить за пределами сна, находящийся на его грани? Ты глядишься придирчиво, наводя внешний лоск, новомодную красоту и упорно не видишь себя целиком ни в одном зеркале. Знаешь, ни фальши ни настоящего по отдельности не существует, потому что всё это — ты: капли крови на пальцах и слёзы эха в ночи, бережно сохраняемый мир мертвецов и бездушных игрушек, одиночество, страх и тоска по живому теплу и родному плечу. Страсть и ненависть к столь желанному и дорогому, чего якобы никогда не получишь. Бездна дери, как я стар! Я старее, чем вечность. Даже не хочется доставать меч, а вот раньше… О, Кевин был красноглазым убийцей, грозой горожан. Тот человек отдал Кевина вместе с его левым глазом за новую жизнь. Но будь осторожен, он всё ещё может вернуться... Не будем друг друга судить, каждый сам выбирает дорогу. Но по мне так давно пора выдрать с корнем из дурной головы твой цветник, распространяющий вокруг только мерзость. Так и быть, ты — живи, только с демонами придётся расстаться. Что, вернувшись из Бездны, я стал слишком сентиментален и человеколюбив? Не надейся! Ты жалок. Сады демонов просто-напросто дико меня раздражают, потому что я не поклонник цветов, которые ты так любишь выращивать. И не люблю половинчатость, недоделанность. Знаю, господин Помойная Крыса, у тебя давно приготовлено место для моей головы — почётное, над воротами. Только вот беда: головы у меня нет, только шляпа и комок напряжённых нервов. Я бы мог уничтожить твой Сад и Цепей, вырубил бы столетние деревья, сделал чучела из адских тварей — на память и другим в устрашение. Только одна беда: самый опасный из демонов останется жив, и вскоре ты соберёшь новые экземпляры в коллекцию, померзее прежних. До главного не так просто добраться. Он сидит в кромешной темноте среди холодных камней, иссохших ручьёв и мёртвых деревьев, эта тварь разрушает всё, к чему прикасается, опасная и красноглазая. Твой мучитель, защитник и страж. Интересно, увижу ли я его когда-нибудь на дне Бездны за границами Сада, или Сад демонов существует только в тебе? При следующей встрече, чтобы проверить свою догадку, Зарксис Брейк наклоняется ближе и пристально всматривается Винсенту в правый глаз. Винсент тоже смотрит в упор, непроизвольно потирает свой подбородок — ему неприятно такое внимание. Он улыбается по-кошачьи и говорит, изображая смущение: — Ах, неужели у меня что-то с лицом! Но тут же замирает в испуге. Из чёрной глубины зрачка единственного красного глаза Зарксиса Брейка его изучает Безумный Шляпник.