раздевайся

оккоцу всегда был очень застенчив. инумаки заметил это ещё с их первой встречи. однако даже сейчас, хоть они и встречаются уже не первый месяц, юта продолжает очаровательно краснеть от слишком настойчивых поцелуев тоге, сводя его с ума. по плечам слишком легко спадает ткань белой хлопковой рубашки. тоге ловко справлялся с её пуговицами, и всё же ему хотелось именно наблюдать за этим: то, как оккоцу раздевается, – отдельный вид искусства, которым тоге желает наслаждаться каждый день. и инумаки использует всегда работающий безотказно приём. – раздевайся. юта попросту не может не. руки сами тянутся к ремню, а рубашка с лёгкостью летит на пол. оккоцу не управляет своим телом, оно справляется само по себе, и от этого щёки и уши юты краснеют пуще прежнего. инумаки наклоняется к нему и нежно целует: губы, их уголки, щёки и кончик носа. ладонью поглаживает плечо, шею. тоге таким образом показывает, что юта в любой момент может попросить его отменить технику или с её же помощью остановить собственные руки. но оккоцу отвечает на поцелуи, обнимает тоге за шею, как только его просьба – раздеться – была выполнена, и это уже отнюдь не влияние его проклятой техники. пылкие поцелуи оккоцу жаром расцветают на теле тоге, вынуждая прикрыть глаза и опустить руки на крепкую талию, сжимая её и слегка царапая короткими ногтями. инумаки одними губами, не применяя голос, говорит: "ложись", и юта послушно укладывается на спину. тоге водит ладонями по податливому телу, нарочно задевает особо чувствительные места и почти ласково льнёт кончиком носа к ключицам оккоцу, краем уха улавливая тихие стоны возлюбленного. – разведи колени чуть шире, – негромко произносит тот, и юта беспрекословно выполняет просьбу. он обнимает инумаки за шею, заставляя прильнуть к себе ближе, целует его мягкие губы, несильно покусывая. инумаки плавно скользит ладонью по торсу оккоцу, поглаживает полувставший член и прижимается ближе, теснее, придавливая юту к кровати своим весом. когда инумаки намеревается взять верхнюю позицию, он становится слишком нежным и обходительным; юта растворяется в этой нежности, в бесконечных поцелуях, и отвлекается только лишь в тот момент, когда обильно смазанные пальцы плавно проникают внутрь. тоге ловит стон губами, глубже проталкивает пальцы и придерживает выгнувшегося оккоцу под поясницей. – тоге... – на выдохе произносит юта, сжимая плечи инумаки, когда тот подгибает пальцы внутри. – да? скажи что-нибудь, – тоге проводит носом по щеке юты и слышит возле уха: – а... что-нибудь. секунду – молчание, а после оба синхронно прыскают со смеху. юта целует инумаки в уголок губ, поглаживает его плечи и с улыбкой всё же говорит что-нибудь, как и просил инумаки: – продолжай, не останавливайся. инумаки кивает и возобновляет плавные движения пальцами, вскоре добавляя третий. он смотрит, как на щеках оккоцу проступает очаровательный румянец, целует прекрасное лицо юты, одаривая его самого заботой и лаской. оккоцу же оглаживает спину тоге; на ней не так много родинок – юта помнит расположение каждой и находит их наощупь. тоге подхватывает ногу юты и закидывает её к себе на плечо; целует в лоб и, глядя в глаза, кивает, спрашивая готовность. оккоцу кивает в ответ, и инумаки заменяет пальцы на член, входя медленно и аккуратно. размеренность вскоре сменяется более резкими толчками, и оккоцу уже не может быть скованным – он подставляется под приятно обжигающие кожу поцелуи, раскрывается и сам просит большего. инумаки ничего не говорит теперь, сейчас уже он послушно выполняет просьбы юты. его стоны – низкие и гортанные, юту ведёт от их звучания совсем-совсем близко. кажущиеся бесконечными поцелуи дурманят, и им обоим нужно совсем немного, чтобы преисполниться в чувствах и ощущениях без лишних слов. и после они засыпают в обнимку, предварительно ещё несколько раз поцеловавшись, будто до этого им было недостаточно. но о словах будет утром, когда юта проснётся от хрипловатого голоса тоге, просящего сделать ему кофе с блинчиками, а пока – лишь ленивые тёплые объятия в мягкой, подсвечённой лёгким лунным светом постели.