Белый, синий, красный

      России нравится свой флаг, нравится его сочетание, нравится как он развевается на ветру, как видно его из окна. Не имперский, с его золотой полосой, не советский, с его агрессивностью, пропитанный алым. А именно тот, что существует сейчас, он питает к нему привязанность, неотделимую уже от его собственной натуры.       Белый — снег, мир, свобода.        Иван ценит свободу, нажитую непосильным трудом и каждый кирпичик из своих сил, которые он вкладывал, чтобы эту свободу добыть. Чтобы вдохнуть её полной грудью и улыбнуться, чтобы почувствовать её в каждом кончике пальца, ощутить себя владельцем своей жизни.       Иван ценит мир, который он с трудом завоёвывал, чистое небо над головой, не испещрённое язычками военных истребителей, и землю, не изрытую окопами и воронками боевых снарядов и мин, не покрытую звенящими гильзами, по которым можно ходить как по камням. Он положил всего себя, чтобы вырвать себе этот мир: своё тело, свою душу, свою бессмертную жизнь.       Синий — вера, верность.       Иван верит в свой народ, в своих граждан. Сильных и волевых, способных свернуть горы каждый раз, когда им кто-то угрожает. А они верят в него, называют Родиной, лелеют и отзываются с с щемящей любовью в сердце в своих произведениях. Как и всякая страна, Россия любит каждого, как отец, готовый встать на защиту своих детей. Любит ласково и безвозмездно.       Иван верен своим гражданам, верен каждому их слову, верен их речам и их мыслям, даже когда действия власти полностью не соответствуют желаниям его народа, он хочет встать на их защиту и сделает это, несмотря на все угрозы и связанные тугим канатом руки. Иван верен своему народу, а они верны ему в ответ. Он ценит это больше всего.       Красный — кровь, пролитая за Отчизну.       Ивану не нравится красный, слишком много было красного в его жизни, а крови в особенности. Красная кровь, красная армия, красный флаг. От него в глазах рябит, сердце разрывается и больно. Нестерпимо больно, хочется выть, но Иван сильный. Сильный, как и его народ, повидавший множество войн, революцию и лихие девяностые. Он выдержит, он вытерпит ради них и ради семьи.       Семью Иван тоже любит, любит также сильно как и свой народ. Любит красавицу Олечку и суровую Наташеньку, как никто другой. Их, как родных сестрёнок хочется оберегать от любой опасности, любой угрозы, обнять крепко-крепко и утешать.       И оттого Ивану больно, его лихорадит как тяжело больного, тело ломит всё больше и больше, мысли дурные в голову лезут, но не простонать в голос, не вскрикнуть, не всколыхнуться. И всё шепчет он «Олечка, бедная Олечка», повторяет как мантру. Наташа рядом суетится, тоже самой нездоровится, но преданно брату помогает, то полотенце холодное на голову положит, то воды подаст. Брагинский на неё затуманенным взглядом смотрит, всё повторяет «какая ты у меня хорошая», улыбается сквозь зубы стиснутые. И к телефону тянется, Оле позвонить, голос родной услышать, успокоить. И оттого всё сильнее отвращение к себе растёт, мол не уберёг, не уследил, не помог.       Олечка на том конце провода испуганная, плачет, шепчет также тихо, чёрт разберёшь под канонаду взрывов, что она говорит. Брагинский её как может успокаивает, в ответ шепчет о том, как любит, как прижать к себе хочет, как по ней скучает. У самого сердце за сестру болит. И плакать хочется. Громко, навзрыд. Не уберёг, не смог, не помог. Только плакать-то нельзя, слёзы сейчас ни к чему.       Ивану плохо, но он встаёт, присутствует на собраниях и оттого больнее смотреть на сочувствующие лица других. О нём беспокоятся, поочерёдно, сначала Людвиг, спрашивает удивлённо о самочувствии, но видно, как немец смущается, на лице бледном едва заметный румянец. Франция смотрит со скрытым сожалением, он знает, что это не просто болезнь, сам пережил. Англия — настороженно, Америка ни в чём своему названному братцу не уступает — лица как две капли воды мрачные.       Его обсуждают, не таясь, просто ставят перед фактом, а он улыбается. Улыбаться для Ивана уже вошло в привычку, спустя множество войн и крови. Мало кто знает, как вымученно он улыбается, как вымученно кивает, и как это многих выводит.       Кроме международного совещания — внутреннее. На нём ему совсем плохо, тело болит ещё больше, голова лопается, лица вокруг — противные, опостылевшие, наглые до невозможности. Но Иван их любит, как убогих детей, не способных ни на что. Вот такая уж у него душа, любящая прощающая, но одинокая. И больнее от этого становится.       Прощается со всеми, уходит, и не замечает, как лучше становится от каждого шага, как дышать легче и виски гудят меньше, как отпускает эта тупая, ноющая боль.       Хлопает дверью, идёт домой, пешком идёт, в машине также душно, также плохо обратно становится, а улицы Москвы родной греют, и сердцу спокойнее, и душа меньше болит.       Он здесь каждую улочку знает, каждую улочку помнит, видел, как она перестраивалась, как в течении веков менялась, и не смотри ты на то, что раньше Петербург столицей был, он оба любит, с надеждой и теплотой в душе к ним относится. Иван и поменьше города любит, и деревеньки совсем уж маленькие, и посёлки свои, от Камчатки до Калининграда, всей душой любит.       Не замечает Брагинский, как его толпа подхватывает и несёт, а он не понимает, куда именно. Он даже лиц различить не может, тут и мужчины и женщины, и дети, и даже старики. И как-то совсем хорошо Ивану становится, в окружении народа своего, тепло и ласково на душе от этого. А они его будто бы обнимают, плечами сталкиваются, кричат что-то, что Иван разобрать не в силах. И флаги в их руках красивые, Ивану нравятся и нет на них проклятого красного, глаза раздирающего.       И чувствует он, что по-настоящему един с народом своим и горы ради них точно свернёт. И душу свою отдаст за них и за семью свою.