Бордель имени Занзаса

"Как по-разному обходится с нами жизнь. Одному может дать всё, другого – лишить всего. Вы будете говорить, что люди сами делают свою судьбу. И я так думал до недавнего времени. Но вот я – лучший киллер в мире, а он – шлюха в борделе. Скажете, он не стремился сравняться со мной? Ещё как стремился. Скажете, у меня больший потенциал? Вовсе нет. Да, у нас разные характеры. Да, разные приоритеты. Но так ли это важно?.. Неважно вообще всё. Жизнь – зачем? Глупости". Реборн толкает дверь рабочего кабинета Занзаса. Тот поднимает на вошедшего взгляд, не меняя своего положения в кресле. Аркобалено подходит к столу и кладёт пачку купюр на поверхность. Занзас без слов отдаёт ему ключи от номера и делает глоток из бокала с виски. Вонгола покидает кабинет. Это всё – настолько устоявшаяся схема, что никому из них и в голову не приходит сказать что-то другому. Реборн направляется по привычному маршруту через коридоры к заветной комнате. Открывает ключом замок, распахивает дверь. Ламбо поднимает голову. Взгляд его не выражает ничего. Абсолютно. Он не боится – Реборн постоянный клиент. К слову, мог бы выкупить его навсегда. Владеть им повсеместно. Деньги позволяют. Но аркобалено не пользуется возможностью. Может, потому что не нужна ему вовсе такая ноша. А может – просто азарт. - Готов? – спрашивает Реборн, закрывая за собой дверь. Тот молчит, отворачивается и нарочито громко отвечает: - Как хочешь. - У-у-у… Мы сегодня не в настроении? – дьявольская ухмылка. – А в прошлый раз, помнится… - Прекрати, - обрывает его Ламбо. – Бери, что хочешь и выметайся отсюда. - Забываешь, шлюха, с кем говоришь. Вонгола подходит к кровати и поднимает его голову за подбородок. Зелёные глаза сверкают яростью, белки красные, будто от долгих слёз. - А ты не изменился. Всё такая же плаксивая тупая корова. Ламбо отталкивает его руку и снимает через голову футболку. Просто демонстративно. - Я приказывал? Помнишь, блядь всегда должна выполнять приказы своего хозяина? Тот отворачивается на мгновение, и что-то внутри ломается. Сопротивление бесполезно – он всего лишь игрушка. Им пользуются, и нет отсюда никакого выхода. - Приказывайте, Господин. Лучший киллер мира ухмыляется: - Вот, так-то лучше. Реборн кидает ему чёрный кожаный ошейник с тонкой, но прочной цепью. - Надевай. Бовино застёгивает данный атрибут на шее и опускает руки, ожидая дальнейших указаний. - Раздевайся. Он скидывает с себя всю одежду. Злить клиента не хочется, потому что понятно – будет ещё хуже. - На колени. Ламбо опускается на пол к ногам Господина, но тот отталкивает его, обходит, не оборачиваясь, ложится на кровать и смотрит в спину, положив руку под голову. Он молчит. Они молчат. Бовино должен повиноваться: просто сидеть на коленях и ждать, как сказано. Во всей его фигуре чувствуется напряжение – плечи подрагивают слегка. Ламбо содрогается, подавляя желание сказать всё, что он думает о Реборне. - Говори. - Ненавижу тебя… - Я спас тебе жизнь. - Это – не жизнь. «Да, - думает Реборн – Раб – не есть истинный раб, пока прислуживает хозяину не по доброй воле. Хотя любовь жертвы к палачу и палача к жертве – это ли не сказки для верящих в подобную чушь? Слишком уж неправдоподобно. Однако всё это можно проверить…» - Чего ты хочешь? - Свободы. Нет больше сил сидеть в клетке. - Тебе это нравится. - Ошибаешься. - Тебе нравится, когда тебя имеют. - Ты ничего не понимаешь. - Конечно. И снова – молчание, тишина. Звенящая, втыкающаяся иглами в подсознание. Ещё ничего не было, а голова уже раскалывается. Ламбо чувствует психологическое давление – ему внушают неправду. Поддаться – значит признать свою неполноценность, свою слабость. Ему внушают, что он – никто. Хозяин – всё, что есть на свете. Зачем? Он сам не может понять. Попытки сбежать были жестоко пресечены. Как же все вокруг помешаны на деньгах… И жизнь человека, которого таковым не считают, ничего не значит. Реборн достаёт короткий тупой ножик – давно не точеный кинжал. Встаёт и подходит к своему рабу. Ступает неслышно. Холод металла прикасается к коже спины. Ламбо дёргается, но тут же осознаёт, что лишнее движение может принести физическую боль от ран. Остриё выводит на спине узоры, опасно надавливая порой на кожу, но не разрезая её. Вонгола кладёт нож на его плечо, держа в ладони рукоять. - Теперь поднимайся. Медленно. Ламбо встаёт. Лезвие тихо движется совсем рядом с его шеей, а в словах Реборна сомневаться не приходится. Он убить может и не поморщится. - Повернись. – Приказывает он, убирая клинок с плеча. На виске Бовино сверкает капля пота, мокрая чёлка прилипла ко лбу. Аркобалено убирает её тупой стороной ножа. Проводит кончиком кинжала по губам, потом резко отбрасывает его и впивается жёстким поцелуем в губы Ламбо. Он должен показать, кто тут главный. В этом нет сомнений, но он не хочет оскорблять своё доминантское достоинство. Если лучший – значит, лучший во всём. Он чуть сжимает руку на горле своего раба поверх ошейника. Ламбо открывает глаза, не разрывая контакта. Он пытается отстраниться, но руки Реборна слишком крепко держат. Он задыхается, воздуха и так не хватает, а теперь ещё последний путь для него закрыт. Голова кружится, он уже не может стоять на ногах, всё куда-то плывёт. И он падает на кровать спиной. Вонгола оказывается сверху. - Нетерпеливый… Но, впрочем, как хочешь… - явно с издёвкой произносит Реборн, отрываясь от его губ. Пресекая возможность ответа, снова затыкает его поцелуем. «Fun, fun…» - дурацкая песня приглушенно звучит откуда-то. Будто бы усиливая возбуждение стократ. Что за каменные стереотипы, которые невозможно сломать? Реборн раздевается, отбрасывает одежду в сторону, оставив Ламбо лежать и выравнивать сбившееся дыхание. Ками, как это больно! Тот трёт непослушными руками шею и пытается успокоиться. Что-то не так. Реборн никогда раньше не был таким. Да, он был жесток. Но он не использовал нож. Он не душил. Он не заставлял одевать ошейник. Как будто свойственны стали слабости – слишком приелись обычные людские забавы. Теперь будем играть по-новому. Нечеловечески. Вонгола берёт в руки цепь от ошейника, сковывает ею запястья Бовино, обернув два раза вокруг рук, а потом завязывает крепким узлом на спинке кровати. Достаёт нож уже острый, тот, что может соперничать остротой с лезвием самурайского меча. Проводит, почти не касаясь, по ягодице раба, оставляя тонкую красную полоску, из которой незамедлительно вытекает красная горячая капля крови. Ламбо вскрикивает, дёргается, цепь звенит. - Молчать. – Этот приказ так же спокоен, как все предыдущие, но теперь чувствуется в нём настоящая власть. И с этим не поспоришь. – Лежи смирно. - Мне больно. - Я сказал: молчать. Хочешь, чтоб я тебя дисциплине стал учить? Хах, дисциплина. Порка, то есть. Флагелляция. На нашем языке. И так много в последнее время стало встречаться клиентов из Темы. BDSM неизлечимой заразой распространяется в душах людских. И вот про принадлежность всех людей к садомазохистам не затихают споры. Сколько раз уже пытались клиенты пробудить в нём дух нижнего, да всё никак не получается. Может, он некое исключение из правила? Это такая утопия. Они думают, что правы во всём. Они богаты, свободны, вольны делать всё, что захотят. Они главные, а другие вокруг – всего лишь подстилки для удовлетворения плотских радостей. Реборн садится сзади и обследует с особой тщательностью его задний проход. - Вижу, ты плохо вёл себя без меня. Придётся тебя наказать. Он не снял только перчатки. Он берёт нож за лезвие, и рукоять медленно входит, преодолевая сопротивление безусловных рефлексов тела. Вот так, без всякой подготовки. Да, в общем-то, Реборн не садист. В Теме топ должен если не любить своего нижнего, то хотя бы заботиться о нём. Это одно из главных правил. А вот Вонгола – не такой. Ему, кажется, вообще плевать, как там и что происходит с Ламбо после того, как он уйдёт. Да и мазохист должен быть добровольным мазохистом, а не по принуждению. Всё у них не так, как надо. - Чувствуешь? – какая избитая фраза… Реборн слегка изменяет угол проникновения, и рукоять задевает простату. Ламбо роняет голову на подушку, и стонет. Цепь опять звенит. - Чувствуешь. – Это уже утверждение. – Может, повернуть другим концом? - Нет! - Я же говорил – ты должен молчать. Это был третий раз. Теперь – дисциплина. В этой блядской комнате всё будто бы для тематических клиентов. И плётка тут. Реборн берёт девайс, внимательно рассматривает конец, огорчённо качает головой. - Не трясись так. Она же мягкая. Не больно будет. Ламбо знал, каково это самое "не больно". Он чувствовал на себе уже несколько раз. И вот опять, что за несправедливость? Вонгола и не думал доставать ножик из его ануса, а тут… Первый удар ложится на кожу, оставляя чуть розоватый след. Бовино закусывает губу до крови, сдерживаясь, чтоб не вскрикнуть. Одновременно, с трудом осознаёт: и правда, не больно. Точнее, не так больно, как могло бы быть. Возможно, бьёт не со всей силы, а может, просто первый удар делает мягче следующих. Но нет. И следующий, и после следующий – все они слишком вялые. Да, он был прав, плеть, правда, мягкая, конец чуть ли не замшевый, который не оставляет слишком сильных видимых следов. Почему он выбрал такую – вопрос? Бовино был уверен, что девайсы с наиболее тяжёлыми и жёсткими концами там тоже были… Ламбо дёргается, и Реборн вдруг внезапно жалеет, что приказал молчать. Нет, нижний не должен лежать бревном с мученическим выражением лица, нижний должен получать удовольствие. Он же вроде сбавил силу удара до минимума, так что ж? Видимо, полноценный BDSM – это всё же сказки. И пытаться даже не нужно что-то из этого слепить. Ха, эксперимент не удался. Если бы они могли читать мысли друг друга, то исход мог бы быть удачным. Ламбо начал получать сомнительное хрупкое удовольствие, а Реборн вновь сменил милость на гнев. И так всегда. Плётка улетела в дальний конец комнаты, нож был извлечён и тоже пал в небытиё. Вонгола входит и начинает быстрые движения. Его раб забывает о наслаждении, снова падая в пучину боли. Граница между этими понятиями незаметно стирается, незаметно для них обоих. Реборн чрезвычайно вынослив. Действо продолжается долгое время, но деньги заплачены, и кощунством будет не использовать их до конца. Бовино понимает внезапно, почему у других не получалось пробудить в нём нижнего. Они были СЛИШКОМ жестоки. Доставляет удовольствие только та боль, которая желанна. Он боялся признаться себе в этом, но, не смотря ни на что, это было горькой правдой. …А потом судорожные движения во всём теле, из груди – хриплое дыхание, перед глазами – синие круги. Голова кружится и воздуха не хватает. Тело кроме боли вообще ничего не чувствует, лишь тяжесть, которая распространяется свинцом по всем конечностям… В горле пересохло, по вискам стучит, будто молотами. И нет понятия, нет сочувствия к тем, кто ловит от этого кайф. Как можно получить удовольствие – болезненное, конечно – от такого с собой обращения? Оргазм не приносит теперь долгожданного эффекта той приятной неги, в которую бросало последнее движение раньше. Слишком больно. *** И так было постоянно. И с каждым разом желания Реборна становились всё непонятней. То он был жесток… Нет, он всегда был жесток. То – отстранён. То – вообще ничего не делал – просто сидел и смотрел. Это единственное давало надежду на чувства, оставшиеся в его душе. Ясно, конечно, что он приходил сюда отдыхать. Телом – да, а вот душой – вряд ли. О каком эстетическом наслаждении может идти речь, когда перед тобой корчится от боли невиновный человек? Но спрашивать об этом клиента было строжайше запрещено. Это вообще было странным местом. Здесь никто никого не любил – всюду царила только неприкрытая похоть. После того, как покупатель уходил, один нижний зализывал раны другого, потому что первый был не в состоянии. К Ламбо приходил Гокудера и постоянно – постоянно – вместо лечения они сразу же начинали целоваться. И это тоже не являлось любовью. Просто после жестокости почувствовать нежность – это дорогого стоит, поверьте. Тут их было мало. Всё, как на подбор, лучшие из лучших: других Занзас не держал. Всего-то Скуалло, Гокудера, Хибари, Ламбо, Фран, Шоичи и Базиль. Зато клиентов было хоть отбавляй. Да и у каждой из шлюх был свой персональный постоянный посетитель. У всех, кроме Скуалло. Он имел больше всех выручки, был самым популярным, самым, самым… Конечно, им не давали ни самой маленькой доли из денег, которые платили приходящие сюда люди. Такая вот несправедливость…