Время Чёрного Козла

— Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — мрак, — жизнерадостно объявил женский голос из динамика. — Уважаемые пассажиры, нахождение в поезде, следующем во мрак, влечёт адские муки для вашей души согласно действующему законодательству Междумирья. Мартин вздрогнул и выскочил в захлопывающиеся двери на платформу. Не хватало ещё уехать Ктулху знает куда... Поезд немного постоял у перрона, затем вздохнул тормозами, как будто тоскуя по упущенной душе смертного, и нехотя уполз в черноту тоннеля. За поворотом моргнули тормозные сигналы. Он поднялся по стоящему эскалатору наверх, привычным движением толкнул дверь с надписью «Вход» и вышел на улицу. В уши ударили привычные звуки поверхности — шорох автомобильных шин, гудение проводов, отдалённые крики на Лобном месте. «Сегодня четверг, день Подношения», — мимоходом подумал Мартин. Откуда-то тянуло горелым — кажется, патруль поймал очередную мавку. Город жил своей обычной жизнью. Натянув капюшон пониже, Мартин пошёл по узким улочкам, уводившим его от центра с его фешенебельными многоэтажками, к старым кварталам с покосившимися домиками конца позапрошлого столетия. Это был настоящий лабиринт проулков и подворотен, сплетающихся в сеть, где легко мог заплутать посторонний, но только не выросший в этих закоулках Мартин. Он шёл быстрым шагом, слегка прихрамывая на левую ногу, где не хватало нескольких пальцев, отнятых — нет, не отнятых, а добровольно пожертвованных — в рамках ежеквартального Большого Шабаша. Ему, как художнику, сделали послабление, оставив все пальцы на руках и позволив заменить их пальцами ног. Помнится, после этого его соседка, тётка Ванда, долго с ненавистью плевалась Мартину вслед — она, прачка по профессии, пожертвовала тогда мизинец и безымянный палец с левой руки, в порядке общей нормы. А он, Мартин, разве виноват в том, что Власти рассудили именно так, а не иначе? Им, сверху, явно виднее, кому как сподручнее работать. Надо сказать, что Ванде повезло ещё — старик Якуб по указанию Властей добровольно пожертвовал рукой по локоть. Он-то пенсионер, на что ему рука? Так и сам Якуб говаривал, поглаживая свой обрубок, и в глазах его светилось искреннее, неподдельное уважение к Властям. Сколько эта рука в своё время сделала, эхма! В годы войны Якуб — тогда ещё не старик, а крепкий парень, завидный жених — работал в оборонке, на производстве боеприпасов, и этой самой рукой управлял станком. А теперь эта рука послужила добровольной жертвой Древним. Вот и хорошо, вот и чудно, пусть она нашим благодетелям дальше служит, — так бормотал старик Якуб. — Мартин! — окликнул его кто-то из-за забора. — Где тебя мавки носють, паскудника?! — Здесь я, дядька Золтан, — крикнул в ответ Мартин. — Простите, маленько в поезде задремал, чуть во мрак не уехал. — Вот же ж бестолочь колченогая! — принялся ругаться дядька Золтан, одноглазый хозяин сарайчика, где Мартин держал мастерскую. — Я те скок разов говорил не дрыхнуть в метре?! Вот заедешь однажды куда Макар телят не гонял, што я делать буду? Кто мне, старику, аренду за енту халупу платить будет?! Окромя тебя, богомаза, она никому не сдалась. Што ж мне, с голодухи помирать, коли ты сгинешь? — Не ругайся, дядьЗолтан, — Мартин примирительно улыбнулся. — Скажи лучше, Болеслав пришёл? — Тута ужо, пострелёнок твой, — остывая, пробурчал старик. — Минут уж двадцать как околачивается под дверью. А ежели будет впредь так на мою грушу коситься, я ему в задницу солью шмальну, так и передай! Ухмыльнувшись, Мартин толкнул скрипнувшую дверь мастерской. И он, и дядька Золтан прекрасно понимали, что угроза эта пустая — иметь всякое оружие людям строжайше воспрещалось под угрозой полного уничтожения тела и развоплощения души. А наполовину усохшая груша, которую так ревностно оберегал старый Золтан, даже в свои лучшие времена давала такие кислые дички, что их использовали вместо лимонов, совсем исчезнувших из магазинов после перевода экономики на суверенные рельсы. Вслед за Мартином в полумрак мастерской прошмыгнул Болеслав, его подмастерье — щуплый рыжеволосый мальчишка с заячьей губой. Сколько ему было лет, не помнила даже родная мать Болека. Впрочем, она вообще не особо интересовалась сыном, проводя свои дни в аудионаркотическом забытье. Молчаливый, затравленный за свою внешность дворовыми ребятишками, Болек чувствовал себя комфортно только в обществе Мартина, среди красок и растворителей. Именно Мартин заприметил в затюканном пацанёнке художественный талант, когда увидел, как он рисовал куском угля на стене ту самую злополучную грушу, простиравшую свои корявые ветви над заросшим палисадником. — Привет, Болек, — потрепал парня по вихрастой голове Мартин, снимая куртку и натягивая вместо неё видавший виды синий блузон, весь в пятнах краски. — Здрасте, дядьМартин, — парнишка уже успел надеть передник, бывший ему почти до пят. — Что сегодня делать будем? — Сегодня нам надо закончить работу для храма Прави Чудотворной. Обязательно сегодня, мне настоятель уже всю душу вымотал, шоггот его задери, — пока Мартин говорил, он быстро, не глядя, растирал в ступке пигменты, время от времени пробуя их между пальцев. — Так что работаем в темпе... Подай масло, пожалуйста. Замешав в пигмент масло, Мартин критически оглядел дело своих рук — нет ли где-то пузырьков воздуха или комочков пигмента. Удовлетворённо кивнув, он окликнул Болека: — Я пока поработаю, а ты посмотри, как там вчерашние краски поживают. Помнишь, белила и изумрудная зелень? Если будет слишком жидко, то добавь сухой краски. Мотнув головой, паренёк скрылся за ширмой, где Мартин хранил краски и химикаты. Художник, тем временем, принялся наносить широкие мазки на стоящую перед ним картину. На картине был изображён мужчина с вьющимися золотыми волосами, над которыми разливалось неземное сияние. Карие глаза смотрели кротко и в то же время сурово, а в руках мужчина сжимал меч и кубок. «Меч, чтобы карать неверных, и чаша с вином для утешения праведников», — припомнил Мартин полузабытые слова из школьного учебника по естествознанию. По краям картины стояли облаченные в белое безликие фигуры с крыльями — каждая держала в одной руке тяжёлое копьё, а другой опиралась на высокий башенный щит. Сначала Мартин хотел нарисовать им лица, но настоятелю настолько понравилась мысль о том, что небесное правосудие безлико, что он приказал оставить всё как есть. Мартин в ответ на это только пожал плечами — ему всё равно, рисовать или не рисовать, если это никак не скажется на оплате. Аванса, который выделил старый жмот, едва хватило на все необходимые краски, хотя заказ был государственным, а Власти никогда не скаредничали, когда дело касалось религии. — ДядьМартин, скажи, а ангелы существуют? — вопрос Болека застал Мартина врасплох, и у него дрогнула рука. — Нет, — сквозь зубы ответил тот, едва не испортив одним мазком всю работу последних нескольких дней. — Точно-преточно? — не унимался мальчишка. — Точно, — так же односложно ответил Мартин, отходя на шаг от мольберта и оценивая работу на расстоянии. — А как же тётка Бася говорила, что она видела ангелов? Она рассказывала, что сама видела, как ангелы отправили в Навь старого Марка, когда он допился до глюков и начал богохульствовать. — Ты бы меньше слушал бредни этой старой... — бранное словцо готово было сорваться с языка, но Мартин сообразил, что не стоит учить пацана плохому. — ...Старой глупой женщины. Болек хихикнул, но сразу опять сделался задумчивым. — ДядьМартин, а в церквах, вон, говорят, что ангелы так же реальны, как и бог. Говорят, что они однажды придут из Прави и покарают всех, кто жил в грехе. Таких, как старый Марк, или кто, как батька мой, душегубствуют... — Не существует никакой Прави, парень. Усек? — художник тяжело вздохнул. — Хватит уже верить в сказки про белых архангелов с огненными мечами. Их не существует — и хорошо, нам только небесного воинства не хватало для полного счастья. И так бардак кругом... Интуиция твердила, что даже если горние силы существуют, то лучше пусть держатся подальше от людского мира. Кто знает, что придёт в голову какому-то парню с крыльями? Того и гляди, нимб у него перекособочится, и насадит он тебя на копье, как букашку. Культисты Чёрного Козла пусть и отбитые на всю голову ублюдки, но хотя бы предсказуемые... На какое-то мгновение Мартин испытал к ним даже тень симпатии, к таким знакомым и привычным садистам и насильникам. К тому же, в последние годы их деятельность строго регламентировалась законами — представители Властей, проведя переговоры с высшими иерархами культа, объявили гражданам, что их религия исключительно мирная, а значит, подлежит всемерной поддержке и защите. — Почему? Ну почему?! — в голосе мальчишки дрожали слёзы. — Я же видел их в храмах, на стенах, таких красивых, с белоснежными лицами... — Потому что сказок не существует! — рявкнул Мартин. — Повзрослей уже наконец и займись чем-то, кроме витания в облаках! Краски вон, поди, проверь лучше! Болек убежал за ширму, глотая слёзы, а Мартин сразу же пожалел о своей вспышке. Он очень не хотел признаваться себе в том, что и сам мечтал, чтобы те, с храмовых росписей, существовали взаправду — с алебастровыми лицами и золотыми кудрями, в белых хламидах и с огненными мечами, сражающими нежить. Мальчика можно понять, он ещё ребёнок, а дети любят красивые истории о добре, которое всегда побеждает зло. Жаль, что в жизни всё совсем не так… Какое-то время каждый занимался своим делом в полном молчании. Художник поглядывал на сгорбленную спину ученика, на его острые лопатки, и ему стало очень жаль этого заморыша, не любимого даже собственными родителями. — Не сердись, Болек, — примирительно окликнул мальчика Мартин. — Прости, что наорал на тебя. Время уж к обеду, давай перекусим и продолжим… Ну выходи, где ты там?.. Из-за ширмы высунулась вихрастая макушка и поблёскивающий от слёз глаз. Словно напуганный зверёк, Болек нехотя выполз из своего укрытия. Мартин частенько серчал на своего ученика, но быстро сменял гнев на милость. Всё ещё опасливо косясь на наставника, мальчишка принялся доставать из вытертого рюкзака их сегодняшний обед — краюху клёклого хлеба, шмат заветрившегося по краям сыра и несколько сморщенных яблок. Быстро нарезав нехитрую снедь и соорудив себе по паре бутербродов, они сели обедать. Какое-то время ели в молчании. Когда бутерброды закончились и настал черёд десерта в виде яблок, дверь скрипнула и в мастерскую бочком протиснулся Золтан. — Трапезничаете, хлопцы? Эт дело хорошее, — старик с кряхтением присел на один из пустых деревянных ящиков, которые заменяли в мастерской стулья. — Хлеб да сыр — всему голова. К ним бы ещё мясца, правда… — Мясо нынче недёшево, деда, — с набитым ртом произнёс Болек, желая поддержать беседу. — А ну цыц, пострелёнок! — цыкнул Золтан на мальчика. — Не встревай, коли взрослые разговаривают! — Мальчонка дело говорит, — вступился за воспитанника Мартин. — Мясо теперь не каждый день на столе видим, что есть, то есть. — Эх-ма, ну это точно, — тяжело вздохнул старик. — Но зато своё, родное! Натуральное! Не заграничное, сплошь напичканное энтими, как их там… антибиётиками, во! — А когда я ребёнком был, так у нас почти каждый день были и мясо, и колбаса, и сосиски… — мечтательно произнёс Мартин, отряхивая с колен крошки. — То разве мясо?! — с презрением отмахнулся старик. — На вкус как туалетная бумага было, а стоило не дешевле, чем нонича. — …И сыра раньше было в изобилии, да ещё всякого разного. И с крупными дырками, и с маленькими дырочками, и твёрдый, и полутвёрдый, и совсем мягкий, такой, что во рту таял, — ударился в воспоминания художник. — С травами, с орехами, с грибами, копчёный и обычный… А сейчас какой сыр не возьмёшь, так он как подсоленная резина на вкус. — Ты тут это… контру не разводи! — погрозил Мартину пальцем старик. Затем, оглянувшись, наклонился поближе, и прошептал: — Сыр-то, сейчас, конечно дерьмо редкостное, согласен, да и без мяса туго… — Потом продолжил уже в полный голос: — Зато сыр у нас тоже свой, отечественный! Так что пусть утрутся, буржуи клятые, мы и без ихних подачек проживём. Слава Древним, не голодаем, живём — не тужим, а контрабанду энту мы танками давили, и впредь давить будем! — Ты чего пришёл-то, дядьЗолтан? — спросил Мартин, усмехаясь украдкой. — Дык, это… Попросить тебя хотел на рынок со мной сходить… Не ровен час, обдурят меня, старого… — отвёл взгляд старик. Как он не пытался молодиться, как не петушился, всячески демонстрируя обратное, а годы всё же брали своё. — Заодно я внучке гостинец какой куплю, у неё как раз завтра День рождения будет. — Ладно, дядька Золтан, сходим, — хлопнул его по плечу Мартин. — Заодно я и воздухом подышу, что-то у меня от запаха здесь голова трещит. Справишься сам, Болек? — художник испытующе взглянул на подмастерья. Не веря своему счастью, мальчик засуетился: — Я… да… я… конечно, дядьМартин, не сумлевайся! Ты только скажи, что сделать, я всё сделаю в лучшем виде! — Да тут работы всего ничего осталось, — Мартин подошёл к мольберту. — Светотень сделать от крыльев и от нимба, ну и по мелочи пару мазков ещё. Видишь, где?.. — Вот тут, тут и здесь, — шмыгнул носом Болек, указывая пальцем с обгрызенным ногтем на картину. — ДядьМартин, а может ещё блеск от лезвия меча сделать? Ну тово… штоб красивше было… А? — Смекаешь, молодец, — поощрительно улыбнулся Мартин. — Работай. Если успеешь до того, как я обернусь, принесу тебе гостинец. Хочешь яблоко? Хорошее, настоящее, не кисличку? — Да!!! — у Болека загорелись глаза. Яблоки пацан любил, пожалуй, почти так же сильно, как живопись. Откуда взялась эта необъяснимая страсть, Мартин никак не мог взять в толк. Прочим его ровесникам тянучки подавай да жвачку с переводными картинками, а этот готов душу продать за обыкновенные яблоки. — Ну вот и договорились. Пойдём, дядька Золтан?.. Их путь к колхозному рынку, где можно было купить не только местные продукты, но, если иметь определённые знакомства и деньги, и заграничные деликатесы, пролегал через площадь, окружённую со всех сторон панельными многоэтажками. В центре площади, посреди дощатого помоста, окруженного толпой, возвышались два деревянных столба, увенчанных многоглазыми козлиными головами. Между столбов свисал привязанный за руки бессознательный мужчина, совершенно обнажённый. Всё его тело покрывали порезы и следы от ударов плетью. Мужчину методично насиловал культист в маске; из разорванной промежности жертвы медленно капала кровь. Поймав взгляд Золтана, он неприятно улыбнулся, и медленно, напоказ, облизал губы. Дядька Золтан выругался и отвернулся: — Нелюди сраные, разорви их Дагон! Этим малахольным всё равно, кого ебать — бабу, мужика ли, али дитё, — старик сплюнул. — Они и своего козла, поди, готовы под хвост оприходовать... — Тихо ты! — прошипел Мартин, безо всякого почтения к возрасту хватая старика под руку и оттаскивая подальше от помоста, чтобы никто не услышал. — Договоришься, старый, и угодишь в лагерь по статье за богохульство. А если попадёшься патрульной дружине, те и вовсе кинут тебя в круг, да сожгут. А сами скажут, что это особо хитрая навь попалась, такая, что даже пахла человеком. — Ладно, ладно, не гоношись, — нехотя пробурчал Золтан. Он хотел сказать что-то ещё, но в этот миг культист на помосте зарычал, запрокинув голову назад, а после подскочил к краю помоста и заорал: — Славьте Его! Славьте! Йа, Шуб-Ниггурат!!! Славься, Чёрный Козёл Лесов с Легионом Младых! — ЙА!!! — взревела толпа в религиозном экстазе. — Йа, Шуб-Ниггурат!!! Слава Ему!!! — Оросите себя Божественным Семенем Его! — продолжал визжать жрец в козлиной маске, эякулируя на столпившихся вокруг людей. — Плодитесь и размножайтесь, Верные! Пламя, пламя по ту сторону тела, по ту сторону жизни! Люди в окружившей помост толпе принялись срывать друг с друга одежды в припадке чудовищной похоти, не разбирая ни пола, ни возраста. Вот бородатый мужчина сорвал с какой-то женщины блузку и впился губами в её грудь. Женщина томно застонала, запустила пальцы в шевелюру мужчины и не прекращала страстно стонать, даже когда он откусил ей сосок, и по его бороде потекла кровь. Мартин вздрогнул и поспешил развернуться, чтобы пройти с Золтаном другой дорогой, но их ещё долго преследовали оргиастические крики и стоны толпы, которая разнузданно сношалась, одновременно пожирая саму себя. — Видел давеча, как они, нелюди, впятером девчонку в круг пустили… маленькая девчоночка такая, годков пять, не боле… почти до пупа бедняжку распанахали… — как в лихорадке, бормотал старик, пока они шли грязными переулками. — Она уж даже не плакала ужо… А эти твари продолжали глумиться, даже когда её кишочки намотали на идолище своё проклятое… — Старого Золтана била крупная дрожь, глаза безумно блуждали по сторонам. — Тише, тише, дядька Золтан… Уймись! — Мартин несильно, тыльной стороной ладони, отвесил старику пощёчину, пытаясь привести его в чувство. — Да как тут уняться, коли такое на земле творится? — болезненно блестящий взгляд единственного глаза как будто смотрел Мартину в душу. — За какие такие грехи мы заслужили эту нелюдь? Али недостаточно мы власть и Древних чтим, что они нам такое посылают?.. *** — …Достаточно, достаточно, — хмуро пробормотал уставившийся в монитор Сэм, руководитель отдела стресс-тестирования. — Понимать бы ещё, что это за Древние такие… ишь чего выдумали, голову сломаешь. А как всё просто казалось поначалу… Он откинулся в кресле, закинув за голову руки. Да, когда-то, когда проект только открылся, всё было просто и понятно — вот Правь, божественные эмпиреи, внизу Навь, то бишь загробное царство, и между ними мир живых людей, называемый Явью. Люди послушно почитали предписанных и одобренных божеств и придерживались тщательно составленных правил, не допускавших кривотолков. Но то, что начиналось как полностью контролируемый эксперимент, очень быстро вышло из-под контроля. Впрочем, возможно, так и было задумано высоким начальством — уж очень хитро усмехался старик, когда ему доложили об одном незапланированном инциденте, доступ к описанию которого имело только высшее руководство. Вскоре подопытные вообще пошли вразнос — придумав себе великое множество культов, восхваляя духов и местечковых божков, они принялись устраивать массовые побоища, вырезая друг друга прямо-таки с нездоровым энтузиазмом. Поначалу наблюдать за их сварами было весьма занятно, но в какой-то момент сверху, по запросу отдела аналитики, спустили распоряжение о принудительном форматировании нескольких кластеров с наиболее агрессивными подпопуляциями. В результате руководитель отдела аналитики чуть не лишился своего места — так как некоторые представители популяций агрессоров не только выжили, но и расплодились, тут же объявили себя избранными, и развернули геноцид инакомыслящих уже в мировом масштабе. Потом от них, в свою очередь, начали откалываться культы поменьше, и каждый из них объявлял себя единственным хранителем истины, а прочих - еретиками и вероотступниками. Но хуже всего было то, что подопытные тоже начали каким-то образом самостоятельно воздействовать на условия эксперимента. Баланс энергий, тщательно отлаженный разработчиками на старте проекта, начал сбоить из раза в раз, давая странные перекосы. В конце-концов все пики на итоговых графиках списали на влияние квантовой неопределённости, и махнули на них рукой. Кроме того, забот добавляло то, что энергопотребление платформы росло по экспоненте с каждым отчётным периодом. Всемогущий Савва, бессменный руководитель и генеральный директор, сначала недовольно хмурился, потом ругался, устраивал разносы аналитикам, разработчикам, тестировщикам, отделу снабжения — но всё было без толку, показатели продолжали возрастать. Сав осунулся, ходил мрачнее тучи — он очень не любил оказываться бессильным перед лицом обстоятельств. В конце-концов он дистанцировался от руководства, передав все дела Михаилу, своему первому заместителю. И это тоже было очень странным, так как этот проект был его любимым детищем. Сэм принялся беспокойно расхаживать по офису, поглядывая на подчинённых, каждый из которых уткнулся в свой монитор. Вот Ама, совсем ещё зелёный новичок в отделе, сидит с горящими глазами и что-то лихорадочно печатает — пальцы так и летают над клавиатурой. Его руководитель украдкой улыбнулся — всегда приятно, когда молодой сотрудник проявляет такое рвение в работе. Проходя мимо рабочего места Амы, Сэм мельком бросил взгляд на его монитор, и уже был готов идти дальше, когда что-то в ровных строках кода привлекло его внимание. Что он, чёрт возьми, делает? Какое-то тяжеловесное нагромождение переменных, циклов и идентификаторов… Сэм встал за плечом новичка и всмотрелся в экран, а затем, разобрав код, всполошился: — Так, это что ещё такое? Ты что творишь? Думаешь, бюджет резиновый?! — Нет, смотри, по моим расчётам, если мы перенастроим третий и пятый управляющий контуры, то удастся оптимизировать расходы энергии на двадцать процентов!… — Да какое там «оптимизировать»! — Сэм яростно дёрнул себя за чёрную курчавую прядь. — Ты способен видеть дальше собственного носа?! Если нет, так гляди: у тебя в двух местах — здесь и здесь — вееры на бесконечность. Представь, сколько ресурсов придётся вбухать, чтобы просчитать каждый — каждый, мать его! — вариант. С тебя старик за это шкуру спустит, если увидит! Он и так на нервах из-за того, что энергия утекает как в дыру. Немедленно всё исправляй! — Но ведь чтобы получить оба эти веера, должны быть соблюдены строгие условия. Ты думаешь, подопытные сами дойдут до такого?! — попытался защититься Ама. — Особенно если я пропишу блоки на исследования определённых секторов. — У них по дефолту заложена свобода воли, забыл? Как ты собираешься отменить её? Когда я только пришёл в отдел стресс-тестинга, я и подумать не мог, что они додумаются до холодного ядерного синтеза! Спасибо Велиалу и его ребятам — они изменили парочку переменных, и все эксперименты подопытных пошли прахом. Но ведь додумались же, шельмы! — в голосе Сэма восторг звучал пополам с негодованием. — Короче, срочно удаляй этот кусок кода. А то доиграешься, и такого наворотишь… Недовольно вздыхая, но всё же не решаясь перечить своему непосредственному начальству, Ама принялся переписывать код. Какое-то время Сэм наблюдал из-за его плеча, и отошёл только тогда, когда убедился, что новичок больше не пытается предпринять никаких новых эскапад. *** Сав сидел в высоком кресле, сложив руки на животе, и чистил ногти раскрытой опасной бритвой. Время от времени он улыбался чему-то внутри себя, и бритва в его пальцах вздрагивала. В приёмную вошёл Михаил, его заместитель: — Вызывали, патрон? — Да, Михаил, — Сав не отрывался от своих ногтей, как будто это было сейчас самым интересным. — Собери руководителей отделов и их заместителей у меня в приёмной через час. Можешь сослаться на меня. Скажи, что дело важное и безотлагательное. — Да, патрон, — Михаил склонил голову и распахнул дверь, чтобы выйти, как вдруг шеф окликнул его: — Смотри, — он отложил бритву на край стола и извлёк из ниоткуда крошечный голубой шарик. — Видишь? Шарик есть. А теперь смотри, — Сав сделал неуловимое движение: — Шарика нет. Шарик есть, оп! — шарика нет. И внезапно разразился курлыкающим смехом. Обескураженный поведением своего шефа, Михаил как можно скорее ретировался, и поспешил выполнять данное ему указание. Как он не старался, ему не удавалось выбросить из памяти, что в кабинете было непривычно грязно, а в воздухе витал какой-то сладковатый аромат. Через час приёмная высокого начальства гудела, как целая пасека. Вдоль стен стояли руководители, их замы, помощники замов, секретари, тестировщики, дизайнеры — одним словом, все, кто так или иначе имел отношение к последнему проекту. Михаил безуспешно пытался разогнать рядовых работников за их столы — они исчезали, чтобы спустя несколько минут вернуться снова, прячась кто за портьерами, кто за высокими вазонами с диковинными цветами, которые не видел никто из смертных. Всем было интересно, что скажет их обычно молчаливый и замкнутый генеральный директор. Когда дверь в кабинет распахнулась, встревоженный гул тут же стих. На пороге стоял Сав — в белом балахоне он казался ещё крупнее и представительнее. В руках он продолжал крутить опасную бритву с открытым лезвием. Обведя взглядом своих подчинённых, совершенно будничным голосом он произнёс: — Уважаемые сотрудники, объявляю проект Homo Sapiens с сегодняшнего дня — закрытым. Все участники данного проекта будут переведены на другое направление. На несколько томительно долгих секунд повисла тишина, а затем бомба взорвалась. Шум, крики — никогда прежде стены этой приёмной не слыхали такого накала страстей. Сав стоял, слепыми глазами обводя толпу, никак не реагируя на столь вопиющее нарушение протокола, а затем поднял руку, обращенную ладонью вперёд. — Прежде всего хочу сказать — моё решение окончательно и я его не поменяю. Если кто-то недоволен, то все вы знаете, где выход. Я вас не задерживаю. Далее. Проект закрывается, так как вид "человек разумный" по итогам эксперимента продемонстрировал свою полную неразумность, даже более того — опасность для обитателей каждой из множественных вселенных. И напоследок — всем оставшимся будет предложена аналогичная должность, но в другом проекте. Также мы с Михаилом рассмотрим ряд кандидатур, могущих претендовать на повышение. Вопросы есть? — Простите, шеф, — из толпы выскочил верткий и неприятный Верье, заместитель руководителя отдела стресс-тестирования. — Вы спросили, есть ли вопросы, вот я и решил... Да-да, простите великодушно, мне просто любопытно — ведь это был ваш любимый проект, почему вы так скоропостижно решили его закрыть? Конечно, этот вид опасен, как вы справедливо изволили заметить, но, возможно, поддерживай мы их популяцию на определённом уровне, то он выступил бы… ммм… ну, скажем, регулятором численности других антропоидов? — Если бы я не знал тебя и твою природу, Верье, я бы решил, что ты напрашиваешься на неприятности, — Сав обдал своего сотрудника волной холода. — Но так как я слишком хорошо знаю, кто ты есть, то изволь. Я посмотрел последнюю сводку по уровню технологий Земли. Наши подопечные создали Пандемониум. Мне продолжать, или вам и так всё ясно? Гул голосов, ранее возмущенных и недоумевающих, после этой фразы изменил тональность — теперь все недоверчиво и слегка испуганно шушукались. Процедура создания Пандемониума официально считалась невозможной даже для престолов первого порядка уже потому, что нарушала фундаментальные законы миротворения. Согласно этим законам, всё в мире должно подчиняться единой цели, и дихотомия «добро-зло» является сугубо условной. Всерьёз её полагалось принимать только подопытным. Но создать Пандемониум, источник всеразрушающего хаоса — до такого не дошли ни в одном из экспериментов. «Сами ведь додумались, сучьи дети! Даже без нашей помощи!» — даже с оттенком гордости за людей подумал Сэм. Вот, значит, откуда были эти пики на графиках энергопотребления. Пандемониум требовал поистине колоссального количества энергии для поддержания своего существования и постоянного воспроизведения. Очевидно, что часть энергии высвободилась с началом религиозных войн, и её становилось всё больше по мере того, как люди разворачивали свою деструктивную деятельность. Постепенно этой энергии стало уже недостаточно, и Пандемониум принялся поглощать созидательные силы, которые вкладывались в поддержание функционирования этого мира. Люди совершенствовались в искусстве убийства, изобретали всё новые виды оружия и средств истребления себе подобных, и создали Древних. Теперь Сэм понимал, кто это такие. Вечно голодные сущности, которые, подобно чёрным дырам в ткани мироздания, поглощали всё сущее, а затем продуцировали заново — но уже в совершенно извращённом виде. Был в этом единственный плюс — созданное людьми оружие массового поражения. Как ни жаль сворачивать эксперимент, но их подопечные, скорее всего, ничего не успеют понять и почувствовать. Гуманность эксперимента по отношению к подопытным была основным требованием. Вот сейчас Сав нажимает кнопку на пульте, и где-то там, на Земле, происходит серия ядерных взрывов. Цепная реакция, мгновенный летальный исход для всей популяции, никаких потопов, как раньше... *** Когда Мартин помог одноглазому старику закупиться на рынке и проводил к дому, в котором жили его дочь и внучка, он уже было собирался возвращаться в мастерскую, но вспомнил об обещании принести Болеку яблоко. Он взглянул на часы — судя по времени, торговые ряды должны были вот-вот закрыться. Опрометью Мартин забежал в первую подвернувшуюся лавку. — Закрываемся через пять минут, — не поднимая на него взгляд, пробубнила склонившаяся над конторкой продавщица в когда-то белом переднике. — Яблоки почём? — художник, переводя дух, махнул рукой в сторону прилавка с импортными фруктами, где возвышалась аккуратная горка крупных, краснобоких яблок. — Пятьсот крон, — так же безразлично буркнула продавщица. — Но яблоки закончились. — Как это закончились, когда вот они? — изумился Мартин, глядя прямо на витрину. — Это для уважаемых господ, а не для тебя, оборванец, — женщина наконец-то окинула его презрительным взглядом. — Вали отсюда, а не то полицию позову. К счастью, Мартин хорошо знал, как держать себя с такими хамоватыми тётками — трущобное детство научило добиваться своего не мытьём, так катаньем. — Послушайте, душенька, золотко, прелесть моя, — заискивающе заговорил художник. — Я же не отказываюсь платить, не подумайте, деньги есть. Да и мне всего одно яблочко надо, я уж сынку своему пообещал… При упоминании сына что-то во взгляде женщины смягчилось. Возможно, у неё тоже был ребёнок, который с нетерпением ждал дома какого-то гостинца от матери. — Ладно уж, коли для ребёнка, — ворча теперь скорее для вида, продавщица взяла яблоко с верхушки пирамиды, и положила его на чашку весов. — Двадцать крон, и даже не вздумай торговаться. Рассыпаясь в благодарностях, Мартин отсчитал четыре пятикроновых бумажки, сунул яблоко в карман куртки и теперь со спокойной душой отправился в мастерскую. ...Душераздирающий звук сирены расколол небеса. Люди — кто на улицах, кто в офисах, кто дома — оцепенело всматривались вверх, туда, где небесную синь вспарывали многочисленные тонкие полосы серебра. Вот они разделились на десяток других — поменьше, поуже. Каждая такая полоса — инверсионный след ядерной боеголовки. Когда толпы людей хлынули к убежищам, было уже слишком поздно. То ли произошёл сбой в системе оповещения о ракетном нападении, то ли это боги зло пошутили, но сигнал «Атом» прозвучал всего лишь за минуту до удара. Мартин как раз проходил мимо входа в метро, когда в громкоговорителях раздался механический голос, предупреждающий о воздушной тревоге. До входа в подземку оставалось метров триста, и художник вместе с остальными людьми побежал, что было сил. Обезумевшая толпа принялась штурмовать вестибюль. Упавших тут же затаптывали, и ноги бегущих следом чавкали в их крови. Когда тяжёлые стальные гермодвери, отделяющие метрополитен от поверхности, принялись медленно опускаться, это только подстегнуло панику. Люди карабкались по головам, отталкивая друг друга, прорываясь на платформу, а кто-то кричал в мегафон: — Внимание, граждане, сохраняйте спокойствие и не препятствуйте закрытию автоматических дверей! Полиция имеет право открывать огонь на поражение! Не препятствуйте закрытию дверей, и да хранят вас Древние боги! Мартин умер ещё до того, как герметическая дверь закрылась полностью. Художник никогда не отличался крепким телосложением, и это стало решающим фактором, когда жернова толпы принялись перемалывать и дробить кости упавшего человека. Последняя его мысль была о Болеке — рыжеволосом вихрастом мальчишке с заячьей губой, который так и не получит обещанное ему яблоко. *** После окончания итогового заседания с Михаилом, Сав устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Ох и тяжко дался ему этот проект… Созданный подопечными провал прямиком в небытие полностью лишил его сил. Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно… Костяная рукоять бритвы сама собой легла в ладонь, и Сав чему-то улыбнулся. Когда лезвие вошло в плоть, оставляя за собой постепенно расходящуюся в стороны багровую полосу, его рука дрогнула — на коже образовался рваный зигзаг. «Так даже лучше», — сонно подумал Сав, продолжая кромсать себя. Лезвие раз за разом врезалось в живот, обнажая мышцы пресса и свивавшиеся за ним петли кишечника. Постаревший, обезумевший, Савва потрошил себя, не чувствуя ни боли, ни страха — ничего, кроме бесконечной усталости. Впереди его ожидал лишь долгий-долгий отдых.