апельсины

в этом городе пусто и серо с конца ноября, и вове дышать тяжелее с каждой неделей. потерянный в мыслях, увядающий мая цветок. вове солнце светит теперь не ярче, чем остальным. вроде, светит, не светит — и что здесь такого? вот только окна зашторены плотно, и на полу  истощенное тело укутано в чёрный полиэтилен. вернее, вова хочет сказать, что всё здесь теперь по-другому. словно мертвецки грязно, и запах стоит чем-то ему напомнивший стухшее мясо. весна сегодня ранняя, только от этого тошно. всё сдвинулось вправо по координатной прямой. сам вова стабилен и стабильностью горд. нахождение в радиусе нуля его удовлетворяет вполне, и никакой сбежавший заграницу леша его размеренность разрушить не сможет.  правда, даже неспроста существующему теперь с клеймом «переобувщика» вове смеяться с шуток про собственное одиночество в громадной москве почему-то не хочется. признавать тоску по человеку для вовы казалось глупостью несусветную, и брошенное вслух: — хесус дурак конченный, да и кому он в вашей америке сдался, — теперь преобретает смысл обратный, от этого страшно болит голова и тянет курить. до скрипа в зубах.  «наверное кому-то и сдался. раз так рвётся» братишкин в окне бесконечно высматривает блеск зеркальных московских высоток, стуча по подоконнику пальцами. все еще чудится, что леша где-то в городе доедает остывшую гречку, запивая водой из азбуки вкуса. и вове оправдывать себя всё сложнее, он по друзьям так не скучал никогда, разве что с пьяну мог распинаться о великой тоске первому встречному. к большой радости печени, он трезв уже неделю, и в голове голос парирует тихо: — ало, долбаеб, прекращай хуйней страдать,  заебал. ты либо с крыши прыгай, либо, не знаю, подрочи на своего ненаглядного, раз так невмоготу. истерически посмеиваясь, вова вытирает руки  влажной салфеткой. «совсем крышей поехал». бедняга. и груз на плечах легче не станет, пока семенюк не перестанет в самом себе копаться и внутренности выедать порционно. нестерпимо ноет ночами что-то в районе груди. проще всего на себя самого злиться, кидаться вещами и плакать тихо, хватаясь за голову. проще всего для вовы никогда не сознаться в причинах, потому что вова стремился всегда к идеальной «нормальности», которую выдолбил в себе сам, а сейчас не в силах с этим расстаться. мартовское солнце выглядывает из-за штор, скрипят дверцы кухонного гарнитура. гниющие апельсины источают аромат едкой сладости.